* * *
Бялый: Отпустив гиперинфляцию отпуском цен и либерализацией торговли, команда реформаторов, тем не менее, должна была в какой-то момент, на каком-то этапе её останавливать. Этот этап приблизился очень быстро, когда стало ясно, что ни у населения, ни у предприятий денег нет. Но реформаторам нужно было решить ещё одну задачу – обеспечить приватизацию в руки вот этих самых кланов, о которых мы не раз говорили, ведь по самым минимальным ценам, которые совсем не имеют отношения к реальной стоимости активов. Что для этого было сделано? Политически для этого был запущен, очень активно запущен, миф о том, что все без исключения предприятия промышленности России никуда не годятся и, соответственно, ничего не стоят. Это очень мощный был миф. Проталкивался … И к нему, в довесок … что советские предприятия проще просто вот разрушить до основания и построить вместо них новые, чем восстанавливать и реформировать. Это, так сказать, политико-пропагандистская часть. А экономическая … это делал вот на этом этапе, очень активно подыгрывавший Гайдару, хотя Гайдару вроде бы политически и кланово чуждый глава Центробанка Георгий Матюхин. Он проводил, якобы, для борьбы с гиперинфляцией, очень жёсткое сжатие денежной массы. То есть на экономическом языке, – демонетизация экономики это называется, включая прекращение кредитования промышленности и сокращение бюджетных расходов. Что это было? Это ввергало заводы в растущие долги, позволяло, даже выживающим как-то предприятиям, пополнять хоть оборотные средства, хоть какое-то вести производство и нормальный расчёт с контрагентами. Тогда к прежнему … Ну, поскольку у нас предприниматели советские уже давно умели в условиях дефицита как-то вращаться, опыт был … Они начали выходить из положения знакомыми средствами. Что произошло? К прежним бедам вот российского хозяйства, разрушаемого, добавилась ещё одна – безденежные бартерные расчёты: колготки – на сахар, трактора – ширпотреб и так далее, и тому подобное. И это же не просто, скажем так, ну, веяние времени, необходимость. Это одновременно ну, почти совсем удаляло из создаваемой, якобы, рыночной экономики даже те слабые ростки рыночного ценового регулирования, которые вот начали всё-таки стихийно прорастать, возникать. То есть уже рыночной экономикой совсем не пахло. Ну, вот эти «успехи» Матюхина продолжались недолго, поскольку, весной 92-го года он вляпался в знаменитую серию афер с фальшивыми платёжными поручениями. Знаменитая афера авизо. Всем стало … было ясно, что эти аферы не могли начаться, ни тем более длиться, развиваться без определённой поддержки Центрального банка, его региональных отделений и надзорных органов. И, в результате, Матюхин улетел в отставку. Вместо него пришёл Виктор Геращенко. Это был очень опытный финансист, конечно, человек, работавший с реальным сектором, в том числе, с заграницей, в том числе, с валютными транзакциями. И человек, который был идейным противником команды реформаторов. Что он сделал? Он резко прекратил сжатие денежной массы, возобновил эмиссию, восстановил кредитование предприятий и даже, что ему до сих пор с благодарностью вспоминают очень многие, провёл с целью ликвидации бартера и восстановления денежного обращения, взаимозачёт долгов предприятий. Поскольку, гиперинфляционная машина при этом никуда не делась, то, естественно, меры Геращенко подхлестнули инфляцию. Не могли не подхлестнуть. Но одновременно они дали возможность предприятиям хоть чуть-чуть вздохнуть и начать что-то производить, и выплачивать зарплаты работникам. Дали возможность бюджету выплачивать пенсии и стипендии. То есть не дали доломать окончательно промышленно-производственно-технологический базис отечественной экономики. Это, конечно, как считают многие эксперты, предотвратило уже вполне созревший, просто назывались, я помню, назывались цифры … к осени вот, после окончания отпусков, должен быть социальный взрыв, должна быть революция. Большой вопрос в том, в чём состояло глубинное содержание вот этой самой интриги вокруг политики реформаторов в 92-м году. Очень большой вопрос. Ответ мы вряд ли получим скоро. Но вот одна из, скажем так, ходящих в осведомлённых кулуарах, довольно убедительных версий, заключается в том, что вот реформаторская команда камикадзе, как её не только Ельцин называл, её и другие так называли, она должна была именно спровоцировать вот этот социальный взрыв с глубочайшей ненавистью к экономике рынка. И затем быть выкинутой, уйти. И создать предпосылки для ну, какого-то нового, кардинально нелиберального и экономического, и, главное, политического курса. И для другой политической команды. Вот, именно на этой поляне, вот летом – осенью 92-го года-то и шла борьба на финансово-банковском фронте между Гераклом (так называют Виктора Геращенко до сих пор) и так называемой командой Гайдара.
* * *
Хроника: Летом 1992 г. на увеличении расходов также сказывается сезонный фактор: выделяются кредиты для обеспечения Северного завоза, Верховный совет одобряет решение о масштабных кредитах сельхозпроизводителям под уборку урожая. Ускоряется рост денежной массы и инфляции (с 8,6 % в августе до 22,9 % в октябре). С осени правительство вынуждено вновь резко сокращать расходы, чтобы не допустить гиперинфляцию. Дефицит бюджета снизился с 10,8 % ВВП в августе до 4,4 % ВВП в октябре.
* * *
Из интервью Анатолия Чубайса журналу «Forbes» 04 марта 2010 года: ... конец 1991 года – это пик демократического движения. Оно собирало миллионные митинги в Москве и имело колоссальную поддержку в стране <…> главной базой поддержки демократического движения была прежде всего интеллигенция – и научно-техническая, и инженерная, и творческая. Она-то и создала все демократическое движение того времени. В то же время было совершенно ясно, что преобразования по своему характеру таковы, что они неизбежно наиболее болезненно скажутся именно на этой социальной группе. Мы хорошо понимали, что значительная часть этой социальной группы работает на оборонку, на военно-промышленный комплекс, и хорошо понимали, что у страны нет финансовых ресурсов для поддержания этого комплекса на прежнем уровне. Это означало, что первая часть реформ, финансовая стабилизация, неизбежно и очень жестко ударит именно по этой категории населения. (Анатолий Чубайс: заместитель председателя правительства)
* * *
Кургинян: Ну, тут всё и сказано вот Чубайсом. Да? «… главной базой поддержки демократического движения …», – это мне бы очень хотелось, чтобы это все слышали, у меня много друзей, которые испытывали огромное количество иллюзий в момент, когда началось демократическое движение. Ну, вот тут всё сказано: «… главной базой поддержки демократического движения была, прежде всего, интеллигенция – и научно-техническая, и инженерная, и творческая. Она-то и создала все демократическое движение того времени. В то же время было совершенно ясно, что преобразования по своему характеру таковы, что они неизбежно наиболее болезненно скажутся именно на этой социальной группе. (А почему? Дальше он объясняет почему. – С. К.) Мы хорошо понимали, что значительная часть этой социальной группы работает на оборонку, на военно-промышленный комплекс, и хорошо понимали, что у страны нет финансовых ресурсов для поддержания этого комплекса на прежнем уровне. Это означало, что первая часть реформ … неизбежно и очень жестко ударит именно по этой категории населения». Во-первых, что значит «неизбежно и очень жёстко ударит именно по этой категории населения»? Ну, вы мне объясните, что это значит? Ну, по-людски то можно разговаривать? Наиболее неизбежно и очень жёстко – это как? Можно узнать, господин Чубайс? Как это – наиболее жёстко? Наиболее жёстко – это боксёрской перчаткой апперкот. Человек падает, у него сотрясение мозга. Он встаёт, встряхивается, говорит: «Ну, уж теперь я тебе покажу», – и начинает на вас нападать. И, более жёстко, – это финкой в живот так, чтобы увезла «Скорая помощь». Ну, и более жёстко, – это очередью из автомата … и в гроб. Наиболее жёстко – это как? Я могу понять это так, чтобы на убой, на подавление … Ведь это очень тонкая среда. Ведь в сущности надо сказать, что всё то лучшее, что советская система сделала, помимо великой победы в войне и всего прочего, – и связано с созданием вот этого хрупкого, тонкого постиндустриального слоя, который целиком оказался таким эффективным идиотом (слышите меня?), таким дегенератом, что он дал себя убить. Он отдал себя в руки этих людей, которые теперь прямо говорят, что они были вашими убийцами. Да или нет? Что они говорят? Не это? Но этот-то слой и был тем, что удалось сделать на народных костях, на перенапряжении деревенских женщин, на этих сменах у конвейеров, на которые вставали дети 12-15 лет, – на всём на этом удалось создать этот слой. Да, он выполнил какие-то задачи, создавал какую-то технику, выпустил Гагарина в космос и так далее, и тому подобное. Да? Потом его взяли и повернули – этого коллективного идиота – против него же самого на убой. Но ведь … оставим в стороне этот его политический идиотизм, этого слоя, каждый раз, как я смотрю, как Окуджава поёт в Политехническом Музее: «… И комиссары в пыльных шлемах склонятся, молча, надо мной», – да? ... я вижу перед собой милые, замечательные лица дурачков политических. С открытыми глазами, как галчата, вот так вот со своими, так сказать, клювиками … И сидящих, балдеющих, плачущих, сначала ещё едущих на целину и жаждущих обновления социализма, потом разочаровывающихся и начинающих читать, там, не знаю, Автарханова, и Бог знает кого. А потом прущих, как табун и выводящих вперёд, выносящих на своих руках своих убийц. Но оставим в стороне эту чудовищную недозрелость класса. Потому что, если наука становится непосредственной производительной силой, то речь идёт о классе, который позволил себя убить и который сделал себе харакири. Оставим в стороне, – говорю я в третий раз, – эту поразительную недозрелость. И поговор