Археософия
Возраст-фрактал
Временение
Древностное
Исторема
Историопластика
Кенотип
Мгновечность, мгновечное
Местомиг
Новейшее средневековье
Одновозрастный и многовозрастный
Oсобытить
Предбудущее
Протеизм
Прото– (приставка)
Синтопия
Событие
Соисторичность
Топохрон
Ухрония
Футуроскопия
Хронема
Хронократия
Хронопатия
Хроносома
Хроноцид
АРХЕОСОФИЯ
АРХЕОСОФИЯ (archeosophy; греч. arkhe, начало + sophia, мудрость). Изучение древнего независимо от времени его возникновения. В отличие от археологии, археософия занимается теми явлениями, которые существуют в модусе древности, даже если они зарождаются в Новое и Новейшее время. Область археософии – *древностное, как оно проявляет себя в живописи П. Пикассо, в романах Д. Джойса, в национал-социалистической или евразийской идеологии, в метафизике «Великой Традиции», в исторических реконструкциях и ролевых играх.
Если археология фиксирует свой предмет в конкретном времени, то архаика, выступающая в археософии, – это релятивное понятие, которое зависит от скорости протекания исторического времени. Чем скорее происходит обновление культуры, тем стремительнее в ней и процесс устаревания. Соответственно область древнего стремительно расширяется внутри самой современности. Статьи, опубликованные десять лет назад, кажутся более древними, чем шумерские клинописные таблички, и покрыты более толстым слоем забвения. Почти любой роман или монография вскоре после своего появления становятся памятником своей, уже уходящей эпохи. Идея прогресса оборачивается реальностью архива. Культура не может не стремиться к наивысшей производительности, к предельному ускорению – но это означает и скопление гигантских материальных и виртуальных архивов, музеев, запасников, каталогов, видео и аудиозаписей, превращение всего здания культуры в стремительно разрастающийся склеп, на верхнем этаже которого еще бурлит жизнь, а назавтра и он опустится в область безмолвия и полузабвения.
Художественные направления, моды, стили жизни быстро отходят в сферу археософских интересов. И то новое, что приходит им на смену, заранее обставляет себя атрибутами грядущей известности, укладывает свое содержание в коллекцию, архив, энциклопедию. Отсюда совокупность приемов, которые можно охарактеризовать как *арх-арт – искусство, пользующееся методами археологии и археографии и мимикрирующее под древние, застывшие формы культуры. На живое отношение к современности почти не остается времени – только в преддверии будущего, на ближайших подступах к нему кипит жизнь, а настоящее – это уже замурованная ниша, которая когда-нибудь, возможно, заинтересует любознательного историка. Лишь на поверхности культура современна, а изнутри она музейна и архивна. Любой возникающий факт сразу же становится историей, консервируется в звуковых, визуальных, текстуальных образах, снимается на телефон, заносится в память компьютера. Точнее было бы сказать, что он рождается в форме истории, у него нет младенчества, он от рождения старец, наделенный памятью о своем прошлом. В конце концов, запечатление предшествует свершению, предписывает ему те формы, в которых оно должно быть зарегистрировано, представлено, отражено.
Благодаря компьютерам и Интернету становится технически осуществимым превращение каждой индивидуальной жизни в архив, легко разместимый в растущих емкостях электронной памяти. Картина Леонардо или симфония Моцарта, разговор по телефону и игра с ребенком, запах цветка или зрелище неба в предвечерний час – все это может быть представлено в оцифрованной форме. Вокруг каждого человека воцаряется вечность архива, в котором он по своему усмотрению волен перебирать файлы. В этом музее современность по своему статусу неотличима от прошлого и представляет такой же доступный предмет выбора – на какую кнопку нажать, какой открыть канал информации. Музееведы и археологи – пророки этого грядущего мира, который переходит в модус прошедшего как записанный, отснятый, сбереженный.
Поскольку древностное определяется релятивно, археософия может трактовать и новейшие социокультурные процессы как протекающие в древних слоях истории, предвосхищая ретроспективный взгляд на них из далекого будущего. Например, современные компьютеры могут рассматриваться как «мастодонты» и «динозавры» с точки зрения грядущего века искусственного разума.
*Арх-арт, Древностное, Новейшее средневековье, Софийные дисциплины, Хроноцид
Парадоксы. С. 402–405.
ВОЗРАСТ-ФРАКТАЛ, ПОДВОЗРАСТ, ВОЗРАСТ ВОЗРАСТА
ВОЗРАСТ-ФРАКТАЛ (fractal age), ПОДВОЗРАСТ (subage), ВОЗРАСТ ВОЗРАСТА (the age of an age). Делимость человеческих возрастов на подвозрасты по принципу самоподобия: «детство детства», «зрелость детства», «старость детства» и т. п. Фрактал (от латинского «frangere», ломать, разбивать на части) – это форма, которая состоит из подобных же форм меньшего размера, которые в свою очередь состоят из своих уменьшенных подобий. У каждого возраста есть свой возраст: у детства – свое детство, отрочество, молодость, зрелость и своя старость. Во фрактальной модели возраст – не только период человеческой жизни, но и определенная фаза в становлении каждого периода. В соответствии с постулатом Анаксагора, «всё есть во всем», есть дети, отроки и старики среди молодежи; дети, молодые и старые среди стариков… Каждый возраст состоит из множества возрастов, сменяющих друг друга по той же модели, как и в масштабе целой жизни.
Всякий раз, вступая в очередной возраст, мы последовательно переживаем внутри него детскую неуверенность и удивление миру – и постепенное старение, изживание данного возраста. Внутри каждого возраста есть свои отроческие периоды, сопровождаемые резкой ломкой мироощущения, кризисом доверия и уверенности, отчуждением от окружающих, ростом негативизма, чувством смыслоутраты, которая приводит порой и на грань жизнеутраты (самоубийства). Возрастная психология отмечает переход от раннего детства к дошкольному возрасту как «кризис трех лет», что в данной периодизации совпадает с «отрочеством детства», которое характеризуется тенденцией к самостоятельности и обостренно-негативным, «ослушническим» отношением к взрослым. Особый интерес представляет отрочество зрелости, период примерно от 35 до 40 лет, на который порой приходится так называемый кризис среднего возраста. В этом зрело-отроческом возрасте учащаются случаи самоубийств, разводов, экзистенциальных и семейных драм, возникает ощущение исчерпанной, обессмысленной жизни и нового отчуждения от мира.
Возрасты не только сменяют друг друга, но и повторяются в человеческой жизни. Понимание этого должно усилить межвозрастную симпатию и сопереживание, которые обычно распространяются лишь на людей своего возраста. Как правило, мы больше всего солидаризируемся с людьми своей возрастной группы, разделяем их заботы и интересы, сопоставляем их достижения, надежды, удачи и неудачи со своими, а до того, что далеко выходит за пределы нашего возраста, нам мало дела. «Совсем еще дети», «разудалая молодежь», «дряхлые старики» – это «их» заботы, вне круга нашей экзистенциальной солидарности… Но человек, приближающийся к порогу старости, вполне способен почувствовать солидарность с молодым человеком, приближающимся к порогу зрелости, или с подростком, приближающимся к порогу молодости, или с ребенком, приближающимся к порогу отрочества. Между ними может возникнуть не менее глубокая эмпатия, чем между людьми одной горизонтально-возрастной группы. Вертикальные возрастные сообщества – мало исследованная и социально-психологически не реализованная модель организации межчеловеческих симпатий и межперсональных взаимодействий.
*Интенсивность, Мультивидуум, Одновозрастный и многовозрастный
К философии возраста. Фрактальность жизни и периодическая таблица возрастов // Звезда. 2006. № 4. С. 200–211.
Отцовство. С. 136–138, 227–230.
ВРЕМЕНЕНИЕ
ВРЕМЕНЕНИЕ (temporification). Временные изменения в самом ходе времени, пульсация его ритмов и скоростей; временность в квадрате, подвластность времени течению времени. При чтении Достоевского или Андрея Белого ощущается не просто ток, а тик времени, нервные «вдруги» и судороги сбивчивых скоростей. Временение – это мера ощутимости времени, способ его остранения, выведения из автоматического режима его чисто количественного астрономического или социометрического измерения.
Следует различать временение и овременение (temporalization) – вхождение или внесение времени в область чего-то вневременного. Так, 1980–1990-е годы в России – пора бурного овременения культуры, которая на протяжении предыдущих десятилетий привыкала к условиям безвременья, застойного «сейчас и всегда».
*Хронема, Хронократия
Дар. Вып. 55. 30.12.2002.
ДРЕВНОСТНОЕ
ДРЕВНОСТНОЕ (ancient-wise, antiquistic). Древнеобразное, тo, что имеет свойства «древнего», но не обязательно относится к древним эпохам. Признаки древности могут быть отвлечены от конкретно-исторического содержания, их хронологическая зависимость редуцируется в акте феноменологического исследования. Древностными являются многие феномены современной культуры, возникающие в виде мифов, религиозных культов, психических архетипов, эстетических примитивов, родоплеменных, примитивно-общинных форм политической организации. Древностное постоянно воспроизводится на новых этапах истории и пронизывает современную цивилизацию. Многие культы, идеологии, политические режимы и практики XX и XXI веков – коммунистические, фашистские, нацистские, евразийские – глубоко древностны. Целенаправленная, политически мотивированная архаизация определяет исторический вектор России в XXI веке.
Древностное может быть продуктом сознательной эстетической установки, как рожденное в форме омертвелости. Оно предстоит современникам так, словно бы они были далекими потомками, и преподносится в форме археологического предмета, реликта или реликвии. Тем самым передвигается координата времен, реципиенты перемещаются в зону будущего по мере того, как настоящее отдаляется для них в зону архаики.
*Арх-арт, Археософия, – Остн– (суффикс)
ИСТОРЕМА
ИСТОРЕМА (historeme). Единица исторического мышления, проецируемая на прошлое; элементарное событие, наделенное историческим смыслом. Исторема не сводится к факту, но включает его в контекст концептуальной реконструкции и интерпретации и определяет его смысл в системе других фактов. Историки, оперирующие одними и теми же данными, используют разные знаковые коды и соответственно конструируют из них разные исторемы. Исторема имеет своей презумпцией историосферу (historiosphere) – представление об истории как осмысленном и направленном ходе времени, где действия людей взаимосвязаны и определяют судьбы разных сообществ и нации, культуры, человечества в целом.
Исторемы образуют иерархию, в которой взаимодействуют с единицами разных уровней обобщения: от истории отдельной личности до всемирной истории. Например, исторему «Октябрьская революция 1917 года» составляют исторемы более частного порядка, такие как «вооруженное восстание в Петрограде», «Второй Всероссийский съезд Советов» и др., которые в свою очередь делятся на более элементарные исторемы, например «выстрел крейсера “Аврора”». При этом важно отличать исторему от мифемы, *идеологемы или псевдоисторемы (pseudohistoreme), такой как «залп Авроры», ставшей составной частью советской идеологии (исторические свидетельства показывают, что с крейсера был произведен не залп, а только один холостой выстрел).
*Вит, Событие, Эсхатема
Лит.:Лотман Ю. Проблема исторического факта. Семиосфера. СПб.: Искусство, 2000. С. 335–339.
ИСТОРИОПЛАСТИКА
ИСТОРИОПЛАСТИКА (historioplasticity). Пластичность исторических формаций, изменяемость социополитических режимов при сохранении неизменной цивилизационной модели. Так, Россия пробует себя в разных исторических формациях: от анархии до тоталитаризма, от застоя до смуты, от революции до консервации, от рабовладения до капитализма, от коммунизма до фашизма – но ей не столь важна природа и сущность данного социального строя, сколько сам момент пробы, погони за своим ускользающим «я» (*экзистенация). Отсюда не только географическая, но и историческая обширность России, при отсутствии явно выраженного прогресса, поступательного движения. Это скорее вращение вокруг своей оси, перебирание и отбрасывание разных моделей. Никакая социальная форма и религиозная идентичность не пригодны для такого «велико-пустотного» существования, которое прокладывает путь из ниоткуда – через всё – в никуда (или в неизвестность).
Россия – большая страна не только по территории, но и по исторической вместимости. Она не столько двигалась вперед во времени, сколько испытывала все новые и новые варианты своей исторической участи. Эта способность цивилизации сохранять свои основные свойства, проходя через многочисленные диаметрально направленные формации и деформации, и есть историопластика. Прогрессивность и пластичность – разные характеристики исторического движения: первое определяет меру развития, второе – размах колебаний, масштаб внутренних противоречий, которые не могут найти разрешения.
*Топохрон, Экзистенация
Эссе. Т. 2. С. 139–145.
КЕНОТИП
КЕНОТИП (kenotype; от греч. kainos, новый и typos, образ, отпечаток). «Новообраз», обобщенно-образная схема сознания, не имеющая прецедентов в коллективном бессознательном и по своему символическому значению относимая к будущему.
В системе культурологических понятий кенотип соотносится с «первообразом», «архетипом», откуда и выявляется его специфика. «Архетипами» Карл Юнг назвал обобщенно-образные схемы, формирующие мир человеческих представлений и устойчивыми мотивами проходящие через всю историю культуры. Поскольку архетипы коренятся в коллективном бессознательном, они изначально предзаданы психической деятельности каждого индивида, проявляется ли она в сновидениях или произведениях искусства, в древних религиозных памятниках или современной рекламе. Такие архетипы, как «невинное дитя», «гонимый пророк», «философский камень» и пр., повторяются во множестве произведений, истоки их – в первобытной мгле бессознательного.
Наряду с «архетипом» теоретики литературы и искусства часто пользуются понятием «типа», вкладывая в него представление о конкретно-исторических закономерностях, обобщенных в художественном произведении. В этом смысле «типическими» называют образы Гамлета, Дон-Кихота, Растиньяка, Онегина, Обломова, поскольку в них преломились наиболее характерные особенности эпохи, нации, определенного общественного слоя. Если в архетипическом проявляется самый нижний, доисторический, вневременной пласт «коллективной души», то в типическом запечатлен ход истории, предстающей в своих социально обусловленных и конкретных проявлениях.
Однако архетипическим и типическим не исчерпывается содержание культурных форм и художественных образов, взятых в их предельной обобщенности. Универсальность может быть не предзаданной априорно и не ограниченной исторически, но устремленной к последним смыслам истории, к сверхисторическому состоянию мира, в котором раскрываются и такие «схемы», «формулы», «образцы», которые не имеют аналогов в доисторическом бессознательном. По контрасту с архетипами, эти духовные новообразования, пронизывающие всю культуру Нового времени и особенно ХХ века, называются кенотипами. Кенотип – это познавательно-творческая структура, отражающая новую кристаллизацию общечеловеческого опыта, сложившаяся в конкретных исторических обстоятельствах, но к ним несводимая, выступающая как прообраз возможного или грядущего. Если в архетипе общее предшествует конкретному, а в типе – сосуществует с ним, то в кенотипе общее – это конечная перспектива конкретного, которое вырастает из истории и перерастает ее. Все, что ни возникает, выступает как прообраз чего-то в будущем, о чем-то пророчит или предостерегает, и эта кладовая «последних образов» гораздо богаче, чем ларец первообразов, в котором замкнуто бессознательное древности.
Например, «волшебная гора» в одноименном романе Томаса Манна – образ архетипический, связанный с комплексом древнейших представлений о месте обитания богов (Олимп, Герзельбepг – гора, где Тангейзер провел семь лет в плену у Венеры). Что касается туберкулезного санатория, размещенного на ее вершине, то это кенотипический образ, в котором кристаллизуется исторически новая система понятий, развернутая Т. Манном в размышлениях о «новой, грядущей человечности, прошедшей через горнило глубочайшего познания болезни и смерти». «Славненький немец с влажным очажком», как называет Ганса Касторпа Клавдия Шоша, или рентгеновский снимок легких, который он выпрашивает у нее вместо обычной фотографии, – все это не просто социально характерные, «типические» детали, но и не «издревле заданные формулы» (как Т. Манн определил архетипы) – это кенотипические образы, через которые проходит новая культурная семантика, сформулированная Касторпом как «гениальный принцип болезни». В своих эссе, посвященных Ницше и Достоевскому, Т. Манн подчеркивает исторический характер возникновения «болезни» как культурного феномена – и вместе с тем ее универсальный смысл, по-новому организующий духовную жизнь человечества. «Именно его (Ницше) болезнь стала источником тех возбуждающих импульсов, которые столь благотворно, а порой столь пагубно действовали на целую эпоху» [176].
Физиологическая конкретика, искусно подобранная в романе, – туберкулезный процесс как заболевание ткани, снабжающей организм воздухом, самой тонкой и «бестелесной» из всех субстанций, – обеспечивает выход к художественной метафизике духа. Манновская кенотипика, рожденная конкретной культурно-исторической ситуацией: творчество «больных провидцев» Достоевского и Ницше; атмосфера утонченного разложения «конца века»; «декаданс» в литературе и искусстве; опыт Первой мировой войны, – извлекает из этой ситуации все возможные смыслы, но не ограничивает их рамками эпохи, а, переплавляя в топику легочной болезни, придает им эсхатологическую окраску. Кенотипы «туберкулезного санатория» и «рентгеновской пластинки», при всей своей очевидной универсальности, никак не запроектированы на исходных уровнях «коллективного бессознательного» и не имеют аналогов в древней мифологии.
Кенотипы можно обнаружить не только в сфере литературно-художественной, но и среди тех реалий современной техники, быта, культуры, значение которых выходит и за рамки собственной предметности, и за грань современности как таковой. Кенотипично метро – система подземных склепов, наполненных не могильным покоем, но суетой и движением миллионов живых. Кенотипичность того или иного жизненного явления обнаруживается в его мгновенно угадываемой символической емкости, в обилии метафор и аналогий, сопровождающих процесс его общественного осознания: например, рак часто осмысляется как болезнь социального организма, злокачественное упрощение и однородность его структур («Раковый корпус» А. Солженицына). Сьюзен Зонтаг в своих книгах «Болезнь как метафора» (1978) и «СПИД и его метафоры» (1989) рассматривает туберкулез, рак и СПИД как «парадигматические» болезни XIX, XX и, возможно, XXI веков.
Еще один современный кенотип – мобильный телефон, с его амбивалентным значением средства коммуникации и дискоммуникации, когда, например, друзья, собравшись для общения, вместо этого отрешенно смотрят на экраны и общаются с отсутствующими. Можно найти кенотипическую образность в «Фаусте» Гете (Гомункулус, искусственный человек, выращенный в колбе посредством химических реакций), а еще раньше в «Предсказаниях» Леонардо да Винчи («Люди будут разговаривать друг с другом из самых отдаленных стран и друг другу отвечать» – условно говоря, кенотип Интернета или скайпа).
Согласно распространенному представлению об архетипах, все новое – это феноменальная оболочка «первосущностей», фонд которых остается неизменным. Однако сущность может быть так же нова, как и явление. Время не только варьирует изначально заданные архетипы, его задача более фундаментальна – сотворение новых типов, причем не только таких, которые остаются обобщениями своей эпохи, но и таких, которые обретают сверхвременное значение. Кенотипичность – это возможность универсализации нового исторического опыта, перспектива, обращенная не к началу, а к концу времен, как их растущая смысловая наполненность и вместимость.
Соответственно для обозначения этих открывающихся измерений культуры нужна проспективная терминология, которая отсылала бы не назад, к доисторическим фазам и формам сознания, а вперед. В размышлениях о современной культуре постоянно всплывают термины «мифологема», «архетип», которые подменяют суть дела; сверхисторическая направленность и универсальность, которые возрастают в современном сознании, – вовсе не архаического, предличного образца, и ретроспективная терминология здесь не годится. Бессознательное, по Юнгу, способно к творчеству нового, исторически подвижно и продуктивно. Тем более важно выделить в нем консервативные, охранительные слои, относящиеся к области архетипов, и слои динамичные, созидательные, производящие кенотипы.
*Презентализм, Проективность, Протеизм, Прото-, Футурологизм, Эсхатема
Парадоксы. С. 388–392.
Future. Р. 48–49, 323–327.
МГНОВЕЧНОСТЬ, МГНОВЕЧНОЕ
МГНОВЕЧНОСТЬ, МГНОВЕЧНОЕ (momenternity, momenternal; мгновение + вечность). Мгновенное как вечное; вечное в одном миге. Мгновечное стягивает противоположности мига и вечности, поскольку оба сверхвременны, выпадают из хода времени, как абсолютный минимум и абсолютный максимум, которые, по диалектике Николая Кузанского, совпадают. По словам Б. Пастернака, «Мгновенье соперничает только с вечностью, но больше всех часов и времен» [177].
Каждый миг полон возможности перейти в вечность, если мы переживаем его сполна, на пределе душевной или умственной интенсивности. Немецкий мистик Яков Беме вспоминает, как однажды вспыхнул отблеск солнца на простом оловянном сосуде, и ему «в этот миг смысл бытия таинственный открылся» [178]. Мгновечное проявляет себя в чудесах, прозрениях, озарениях. «Я помню чудное мгновенье» (А. Пушкин) – эта встреча с «гением чистой красоты» оказывается мгновечной в поэтическом сверхвременье. По Н. Бердяеву, наряду с циклическим временем природы и линейным временем истории существует еще экзистенциальное время, которое можно уподобить мгновенному уколу, точке, прорывающей ткань времени и прямо выводящей в вечность. Мгновечность – приобщенность вечному здесь и сейчас, двунаправленный исход из всего преходящего.
*Интенсивность, Местомиг
МЕСТОМИГ
МЕСТОМИГ (point-moment). Единица мирового континуума, точка однократного пересечения координат времени и пространства в их нераздельности; данное место в данный промежуток времени и то, что в нем происходит, наполняющая его событийность. Местомиг – элементарная единица памяти и воображения, а также повествовательных конструкций, где хронос пересекается с топосом. «В один прекрасный день в некотором царстве-государстве» – такова абстрактная формула местомига как зачина сказочных историй. Более конкретный пример: «Измайловский парк, лето 1957 года, я с дедушкой бреду по полянке. Измени чуть-чуть место или время – все пропадет, нужно навести память на резкость именно данного местомига». Сложность ностальгии, ее невоплотимость обусловлены тем, что она влечется к местомигам, удаленным не только в пространстве, но и во времени; к тому, что не только «там», но и «тогда». Возможны (авто)биографии в виде не связных повествований, а пунктиров, «местомигов памяти».
*Мгновечность, Синтопия, Топохрон
Дар. Вып. 56. 6.1.2003.
НОВЕЙШЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
НОВЕЙШЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ (Newest Middle Аges). Одна из характеристик современной эпохи, отмеченной конфликтом цивилизаций и ростом религиозного и политического фундаментализма.
«Новым средневековьем» назвал ХХ век Николай Бердяев в своей одноименной книге 1924 года. Его приметы – отрицание ценностей Нового времени: гуманизма, индивидуализма, рационализма и демократии; резкое возрастание роли масс, попадающих под власть «духоподъемных» и «спасительных» идей; успех радикальных движений, обещающих изменить судьбы мира, – коммунизма, социализма, фашизма, нацизма. Казалось, что Новое средневековье ушло в прошлое вместе с крушением фашизма и коммунизма и с падением железного занавеса в 1989 году. Следующая декада,1990-е, прошла под знаком эйфории от глобальной победы демократии и рационализма западного стиля – человечество вернулось на магистраль Нового времени.
Однако начало ХХI века было ознаменовано террористическим актом в Нью-Йорке (2001) – взрывным рецидивом Средневековья. Этот импульс исходил от воинствующего исламизма, а впоследствии – от России, в которой стали возрождаться архаические черты не только дореволюционной, но и допетровской эпохи, включая противопоставление себя Западу, отход от секуляризма к религиозному фундаментализму, милитаризация, ограничение роли науки и просвещения. Новейшее средневековье ХХI века отличается от просто Нового средневековья ХХ века тем, что оно постсекулярное, постутопическое и постфутуристическое, то есть опирается на религиозно-национальную традицию, на традиционализм как таковой, и обращено в прошлое, а не в будущее. У него, в отличие от тоталитаризма ХХ века (особенно коммунистического), нет опоры внутри западных обществ, оно может рассчитывать лишь на силовую внешнюю экспансию либо на автаркию. Новейшее средневековье пришло на смену постмодерной эпохе, которая отделяет его от Нового средневековья и определяет разницу между ними, в частности разницу между фашизмом 1920–1940 годов и *шизофашизмом начала XXI века. Многие черты Новейшего средневековья художественно предвосхищены в повести В. Сорокина «День опричника» (2006).
*Археософия, Древностное, Психократия, Тотальгия, Шизофашизм
Политика. С. 259–262.
ОДНОВОЗРАСТНЫЙ И МНОГОВОЗРАСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
ОДНОВОЗРАСТНЫЙ и МНОГОВОЗРАСТНЫЙ человек (single-aged and multi-aged individual). Тип личности по ее психическому возрасту или возрастам. Одновозрастный – тот, кто всегда остается внутри одного возраста; многовозрастный – тот, кому присущи одновременно свойства разных возрастов.
Одновозрастность может быть стабильной (надвозрастной) и мобильной (подвозрастной). В первом случае человек навсегда застывает в одном возрасте, ему психологически присущем. «– Сколько вам лет, миссис Бентли? – Семьдесят два. – А сколько вам было пятьдесят лет назад? – Семьдесят два. – И вы никогда не были молодой и никогда не носили лент и вот таких платьев? – Никогда» (Р. Брэдбери, «Вино из одуванчиков»). Одновозрастен и гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин: он «родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове». Таков же и чеховский Беликов: он родился в футляре, в калошах и с зонтиком, поэтому все детское, отроческое, молодое: возня и смех гимназистов, езда Вареньки на велосипеде – не вызывает в нем ничего, кроме отвращения и страха.
Некоторые люди всю жизнь ухитряются прожить почти мальчиками, или почти стариками, или деловитыми здоровяками «в расцвете лет», меняя только физический возраст, но постоянно пребывая в неизменном возрастном складе личности. Поэтому они часто воспринимаются как иновозрастные (differently aged), фатально попавшие не в свой возраст: мальчик-старичок, важно расхаживающий в стороне от своих резвых сверстников, и старичок-мальчишка, неумолчно хихикающий, неугомонно шаловливый.
Все эти одновозрастные люди значительную часть жизни пребывают в конфликте со своим физическим возрастом и могут глубоко страдать от того, что их засунули в слишком юное или слишком старое тело. Беликову, например, даже в его среднем возрасте жить неуютно, тревожно, хлопотно, он – человек «старой старости» и потому попадает в самую точку своего внутреннего возраста, когда оказывается в гробу. «Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!»
Одновозрастные – люди не только точечного, но и линейного типа. Они либо находятся постоянно в точке одного, врожденного возраста, либо скользят по линии всех возрастов, меняя точки, но оставаясь все время на одной прямой. Второй тип одновозрастности – подвижный, подвозрастный – всегда под стать своему физическому возрасту. О таких людях, скользящих по линейке своего возраста, писал Пушкин: «Блажен, кто смолоду был молод, / Блажен, кто вовремя созрел, / Кто постепенно жизни холод / С летами вытерпеть умел; / Кто странным снам не предавался, / Кто черни светской не чуждался, / Кто в двадцать лет был франт иль хват, / А в тридцать выгодно женат; / Кто в пятьдесят освободился / От частных и других долгов, / Кто славы, денег и чинов / Спокойно в очередь добился, / О ком твердили целый век: / N.N. прекрасный человек. / Но грустно думать, что напрасно / Была нам молодость дана, / Что изменяли ей всечасно, / Что обманула нас она…» («Евгений Онегин», гл. 8, Х – ХI). «Прекрасный» человек, бывший в молодости сполна молодым, а в зрелости – сполна зрелым и не сохранивший в себе ни одного из прежних возрастов, – не только смешная, но и грустная пародия на человека. Он легко взрослеет и стареет, оставаясь одновозрастным. Другие возрасты не посещают его хотя бы странными снами «о чем-то большем», и оказывается, что и детство, и отрочество, и молодость были даны ему «напрасно»: они прожиты – и изжиты, выброшены, как изношенные костюмы. Манекен всегда одет по возрасту и с иголочки.
Многовозрастный человек, напротив, сочетает свойства разных возрастов, аккумулирует их в себе. Пятидесятилетние волосы, тронутые сединой; сияющие восемнадцатилетние глаза; десятилетняя улыбка с ямочками на щеках; слова бурлят и лепечут… Но дело не во внешности, а в той гулкости, резонансности, которая ощущается в душевном устройстве: у человека большой жизненный опыт, мудрое понимание мира и вместе с тем детская свежесть и непосредственность чувств. Про него нельзя сказать, что он вневозрастный (non-aged), как хвойное дерево внесезонно; это многовозрастный или даже всевозрастный (all-aged) человек, в котором все возрасты по-разному говорят, как все клавиши звучат на хорошо настроенном инструменте.
Многовозрастность не следует путать с ролевым поведением личности, множественностью ее функций в ходе социального общения. Так, Эрик Берн выделяет три состояния Я: Родителя, Взрослого или Ребенка. «Люди с разной степенью готовности могут переходить из одного состояния в другое». В данном случае «ребенок» и «родитель» – не возрасты, присущие данной личности, а ее амплуа, причем под родителем имеется в виду игровая роль, усвоенная от родителей: «Высказывание ‘Это ваш Родитель’ означает: ‘Вы сейчас рассуждаете так же, как обычно рассуждал один из ваших родителей… Вы реагируете так, как прореагировал бы он – теми же позами, жестами, словами, чувствами’» [179].
Многовозрастность не всегда ясно выражена вовне, порой она открывается лишь глубинно соучастному взгляду. На поверхности, в общественных или служебных отношениях, человек может быть одновозрастным, функционально однородным, и лишь в дружеских или любовных отношениях обнаруживает то детское, отроческое, разновозрастное, что среда подавляет в нем или он сам вытесняет в себе. Любовь есть особый дар раскрывать в человеке его многовозрастность. В этом неожиданном смысле вспоминается пушкинское «любви все возрасты покорны»: не только люди разных возрастов, но и все возрасты в одном человеке раскрываются для тех, кто его любит. Между любящими устанавливается множество отношений: матери и ребенка, дочери и отца, молодой зрелости и зрелой молодости, и слегка покровительственное, и ученическое… Все эти нити разновозрастных отношений сплетаются в узел душевно-телесной близости, который оттого так трудно разорвать, что он состоит из множества дополняющих и укрепляющих друг друга возрастных союзов.
*Возраст-фрактал, Любовь, Мультивидуум
К философии возраста: Фрактальность жизни и периодическая таблица возрастов // Звезда. 2006. № 4. С. 200–211.
ОСОБЫТИТЬ
ОСОБЫТИТЬ (to eventify). Превратить нечто в событие, насытить событиями, придать больше событийности. Если «событие» – единица динамичности бытия, то «особытить» – это метадинамика, действие по усилению динамичности. Стремление к событийности может быть выражением творческой потребности – или вульгарной страсти к новизне как таковой, когда с утра начинают думать, как особытить предстоящий день.
*Вит, Событие, Трансформация
ПРЕДБУДУЩЕЕ
ПРЕДБУДУЩЕЕ (antefuture). Промежуток времени между настоящим и будущим, область интенсификации устремлений, волевых актов. Если будущее охватывается в основном способностью воображения, а настоящее – способностью внимания, наблюдения, то предбудущее – область намерения, желания. Это время «пред» – предчувствия, предварения, предвосхищения, самого активного, бурного течения времени. Если будущее – «то, что будет», то предбудущее – «то, чему быть» (или «не быть»). Будущее – это отдаленная перспектива, а предбудущее – порог, перед которым мы стоим, область предельного напряжения всех сил и способностей.
Грамматически предбудущее время может выражаться по-разному:
1. Инфинитив. Быть здесь всем завтра в восемь!
2. Императив. Будь здесь завтра в восемь!
3. Будущее время. Буду здесь завтра в восемь.
4. Настоящее время. Еду завтра на вокзал.
5. Сослагательное наклонение. Поехать бы завтра на вокзал!
Предбудущее – то завтра, которое совершается с нами уже сегодня, причем порой гораздо более событийно, чем в том времени, когда оно уже станет настоящим. Об этом у Пушкина: «Сердце будущим живет, / Настоящее уныло…» Если разделить будущее на собственно будущее («потом») и предбудущее («вот-вот»), то здесь имеется в виду именно предбудущее, то время, на пороге которого мы стоим, которое всегда чуть-чуть впереди, как направление следующего шага. Это область предельного напряжения всех сил и способностей. Это «праздник ожидания праздника» (Ф. Искандер), и первый праздник по остроте превосходит второй.
По своей протяженности предбудущее подвижно, оно может сжиматься до секунд или растягиваться на годы. Его временной объем определяется горизонтом наших ожиданий и устремлений. Для обывательского сознания предбудущее сжимается до минут (чего бы поесть/выпить?); для деятеля, пророка, созидателя растягивается на века (каким быть миру, человеку?). Для школьника, которому на следующий день предстоит экзамен, предбудущее – это завтра; а для писателя, работающего над романом, оно растягивается на несколько лет. Предбудущее – фокус волевых усилий: что делать? каким быть? Чем сильнее и целенаправленнее наша воля, тем более дальнюю перспективу она охватывает. Для таких волевых натур, как Л. Толстой или А. Солженицын, все будущее становится предбудущим, не остается безмятежной глади грядущих лет и веков, все втягивается в водоворот вплотную подступающих решений и поступков. Мера жизнеустремленности определяется тем, какая доля будущего вовлечена в предбудущее.
*Временение, Проективность, Трансформация, Хронема
Листочки. С. 240–241.
ПРОТЕИЗМ
ПРОТЕИЗМ (proteism; от греч. protos первый, начальный, и греч. Proteus, морское божество Протей, способное принимать облик различных существ). Направление современной культуры, приходящее на смену постмодерну; ориентация на будущее, а не на прошлое. Протеизм – осознание того, что мы живем в самом начале неизвестной цивилизации, что мы притронулись к неведомым источникам силы, энергии, знания, которые могут в конечном счете нас возвеличить или уничтожить. Все человеческие достижения – только слабые прообразы того, чем чреваты технологии будущего. Это мироощущение нового исторического начала выражено у Ф. Ницше: «Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще не проявленного будущего…» («Веселая наука», фр. 382). Мы – робкие дебютанты ноосферы и техносферы, биологическая протоплазма технической цивилизации, носители прото-интеллекта, прото-киборги…
Можно выделить пять основных значений и смыслов термина «протеизм».
1. Протеизм как культурное движение – это альтернатива тому «пост-» (постмодернизм, постструктурализм, постутопизм, постиндустриализм…), которое отталкивалось от прошлого – и вместе с тем было зачаровано им, не могло выйти из его магического круга. *Прото- соизмеряет себя с предстоящим и наступающим, как эмбриональная форма будущего, как зародыш новых интеллектуальных и художественных движений.
2. Протеизм как гуманитарная методология изучает возникающие, еще не оформленные явления в зачаточной, текучей стадии их развития, когда они больше предвещают и знаменуют, чем бытуют в собственном смысле. Протеизм имеет дело с началами, а не срединами и концами, и в любых явлениях открывает их «раннесть», эскизность, предварительность, свойства черновика.
3. Термин «протеизм» отсылает к фигуре Протея в древнегреческой мифологии – бога морей и зыбей, способного принимать облик различных существ, превращаться в огонь, воду, дерево, животных. Цивилизация будущего протеична, поскольку она состоит из потоков энергии и информации, легко меняющих свою материальную форму. В аллегории Ф. Бэкона «Протей, или Материя» Протей представлен как символ всеизменяющейся материи: как ее ни связываешь, она, подобно Протею, все время освобождается из плена и превращается во что-то другое: сжимаешь тисками дерево – из него вытекает вода, мучишь воду огнем – она превращается в пар. Но если бы Бэкон дожил до открытия ядерной энергии, радиоактивности, световых волн, гравитационных полей, он, вероятно, изменил бы точку зрения: материя – это скорее принцип застывания, статичности, по сравнению с протеизмом энергии и еще большим протеизмом информации, которая может принимать вид формулы, гена, организма, светового луча, квантового взаимодействия… Теория информации не исключает, что и человеческие существа – это многомерные потоки сигналов, проходящие через трехмерное пространство и воспринимающие свою принадлежность к иным измерениям как «духовность» или «душевность». В контексте современной науки материя выступает скорей как принцип пленения, связывания энергии и информации, которые все с большей легкостью, как Протей, освобождаются из этих пут.
4. Эта подвижность и текучесть, аморфность и полиморфность также связаны с едва-рожденностью, начальной стадией становления всего из «морской зыби», из «первичного раствора». Протеичность воспринимается как знак «давних», «ранних» времен, когда метаморфозы происходили особенно быстро. Характерно, что когда Протей останавливается в конце концов на своем собственном облике, он оказывается сонливым старичком. Таков разбег протеического: «протоформа» эмбриональна по отношению к будущему – и одновременно архаична, археологична с точки зрения этого же будущего.
5. Протеизм – это сфера самосознания: сам субъект воспринимает себя как отдаленный прообраз какого-то неизвестного будущего, и его отношение к себе проникнуто духом эмбриологии и археологии. Мы – эмбрионы будущих цивилизаций и одновременно – их древнейшие реликты, примитивные зачатки того, что впоследствии приобретет полноту формы и ясность смысла. Если речь идет о технике, то мы живем в эпоху свечей и паровых котлов. Если речь идет о литературе, то мы – в эпохе Аввакума и Тредиаковского: бездна отделяет нас от будущих Толстых и Достоевских, которых мы еще даже не в состоянии предвидеть. Протеизм движет нас в будущее с той же скоростью, с какой отодвигает в прошлое.
Протеизм – мироощущение начала нового тысячелетия, откуда открывается далекий вид на прошлое и будущее. Протеизм – это элегический оптимизм, который в миг рождения уже знает о своей скорой кончине. Протеизм вбирает в себя тот объем времени, который позволяет ему быть в начале – и видеть себя с конца, экспериментально дерзать – и архивно вздыхать, рваться вперед воображением – и окидывать себя из будущего долгим взглядом памяти и прощания.
Протеизм, как мировоззрение «начала века», имеет много общего с авангардом начала ХХ века: обращенность в будущее, экспериментальная установка, открытость новому, прогностика и футурология, жанр *манифеста. Но на фоне этого сходства еще яснее различия. Авангард – «передовой отряд», который выдвинулся далеко вперед и ведет за собой «отстающие массы» или даже дерзко отрывается от них на пути к дальней цели. Протеизм уже обладает достаточным историческим опытом, чтобы поставить себя «на место»: не в отдаленное будущее, а в отдаленное прошлое того будущего, которое он предвосхищает, – не в авангард, а в *арьергард тех явлений, которые он предваряет и которые вскоре превратят его в архив истории.
Авангард первой половины ХХ века ставил себя впереди всего и надо всем. Протеизм не гордится своей новизной, а скорее смиряется с процессом своего неизбежного и быстрого устаревания; он помещает себя не в будущее по отношению к прошлому, а в прошлое по отношению к будущему, смотрит на себя в перевернутый бинокль, где видит себя исчезающим за историческим горизонтом. Авангард склонен к гиперболе, он конгениален эйнштейновской космологии и открытию расширяющейся вселенной, он растягивает свои образы до космических размеров. Протеизм, напротив, склонен к литоте, он видит тенденцию к уменьшению, минимализации всех явлений, он и себя видит «маленьким», инфантильным, он конгениален тем нанотехнологиям, которые сведут масштабы индустрии, информатики, кибернетики к размеру атомов и квантов. Протеизм – это авангард, умудренный опытом своих поражений и тоталитарных подмен, способный видеть себя в давно прошедшем того процесса, которому он только кладет начало.
К началу ХХI века у человечества уже появился – впервые в истории – опыт стремительных технологических перемен, происходящих в жизни одного поколения. Такого опыта не было у тех авангардных поколений (от 1900-х до 1950-х), которые восходили к творчеству на гребне очередной техно-информационной волны, но не видели, как она опадает и сменяется другой, – поэтому как бы застывали на этом гребне, видели себя выше других, отождествляли себя с будущим, в его последней неотменимой правоте. Поколение начала ХХI века уже может предвидеть то будущее, из которого видит себя в далеком прошлом.
*Амбиутопия, Гипербола-литота, Кенотип, Манифест, Потенциация, Проективность, Прото-, Футурологизм
Début. Р. 180–198.
From Post– to Proto-: Bakhtin and the Future of the Humanities // Critical Theory in Russia and the West / Ed. Renfrew, Alastair & Galin Tihanov. London, New York: Routledge, 2009. P. 173–194.
Знак. С. 138–152, 163–167.
Transformative. Р. 32–40, 49, 259.
ПРОТО-
ПРОТО- (от греч. protos, «первый»). Первая часть сложных слов, указывающая на первичность, зачаточность определенного явления, например в таких терминах, как «прототип», «протозвезда», «прото-Ренессанс». К началу ХХI века «прото» приобретает то же принципиальное мировоззренческое значение, какое приставка «пост-» имела в интеллектуальных движениях 1970–1990-х годов (постмодернизм, постструктурализм, постколониализм, посткоммунизм).
Последние десятилетия XX века прошли под знаком пост-движений, которые ставили себя в конец истории, «после всего». Теперь эта эпоха «пост-» сама уже позади. Мы вступаем в век «прото-» – зачинательных, возможностных форм общественного сознания. Как составная часть новых терминов, прото– позволяет обозначить и отрефлектировать движение культуры и гуманитарных наук за пределы деконструкции и постструктурализма.
Уже в середине 1990-х годов, несмотря на продолжающиеся в гуманитарных кругах разговоры о постмодернизме и постструктурализме, интеллектуальная инициатива стала переходить к новому поколению – первопроходцам виртуальных миров. Поколение Интернета перестало интересоваться деконструкцией, предоставило «мертвецам хоронить своих мертвецов», устремившись к новым, фантастическим, пост-реальным, точнее, прото-виртуальным объектам, которые оно само могло конструировать. В «пост-ный» мир, где, казалось, не могло быть уже ничего нового, вдруг ворвалась конструктивная новизна, пафос бурного заселения новых территорий психореальности, инфореальности, трансреальности.
Все то, что предыдущим поколением воспринималось под знаком «пост-», в следующем своем историческом сдвиге оказывается «прото-» – не завершением, а первым наброском, робким началом новой нейрокосмической эры, информационной и трансформационной среды. Основное содержание новой эры – сращение мозга и вселенной, техники и органики, создание мыслящих машин, работающих атомов и квантов, смыслопроводящих физических полей, доведение всех бытийных процессов до скорости мысли. За каждым «пост-» вырастает свое «прото-».
«Конец реальности», о котором так много говорили «постники» всех оттенков, от Деррида до Бодрийяра… Оказывается, что это только начало виртуальной эры. Наши теперешние нырки в компьютерный экран – только выход к пенной кромке океана. Дальнейшее плавание в виртуальный мир, *виртонавтика, предполагает исчезновение берега, то есть самого экрана компьютера, – и создание трехмерной среды обитания, воздействующей на все органы чувств.
«Конец истории», о котором говорили А. Кожев и Ф. Фукуяма… Странно думать, что ход истории может завершиться полным самопознанием ее движущей идеи: это противоречило бы известным парадоксам саморефлексии и самореференции, и здесь Гегель вступает в противоречие с Геделем, а абсолютный идеализм – с теоремами неполноты. Кожев видел конец истории в создании абсолютного, тотального, всемирного государства (прообраз – сталинский СССР), а Фукуяма – в победе либеральной модели и западной демократии во всем мире (прообраз – рейгановские США). Но спустя десятилетия после этих мрачных и светлых пророчеств очевидно, что ход истории не только не приостановился, но даже ускоряется. По всем данным, мы только выходим из тысячелетий протоистории, которая двигалась рывками, то замирая на десятилетия и даже столетия, то взрываясь бунтами, войнами, массовыми кочевьями, падениями империй. Мы привыкли считать историей большие потрясения, тогда как в динамичном обществе история обновляется ежеминутно и ежедневно.
«Смерть автора», «стирание подписи», которые провозглашали Р. Барт, М. Фуко и их последователи, хотя и никогда не отказывались от своей подписи и от включения очередного «смертного приговора» в список своих авторских публикаций… На самом деле, это не конец, а начало новой эпохи *гиперавторства, умножения авторских и персонажных личностей, странствующих по виртуальным мирам во все более косвенных отношениях к своим биородителям или бионосителям.
Наконец, «смерть человека», которую провозгласило поколение постгуманистов вслед за М. Фуко… Действительно, человек выходит за пределы своего биовида, подсоединяя себя ко множеству приборов, вживляя в себя провода и протезы. Между человеческим организмом и созданной им культурой устанавливаются новые, гораздо более интимные отношения симбиоза или имплантата. Все, что человек создал вокруг себя, теперь заново интегрируется в него, становится частью его тела, его природы. Но означает ли это смерть – или торжество человеческого? Можно ли считать смертью человека новый этап очеловечивания приборов, орудий и машин, благодаря которым они приобретают человеческие функции движения, вычисления и даже мышления, а человек становится более человеком, чем когда-либо, – *всечеловеком (*техногуманизм)?
Теперь, после всех прорывов в электронике, информатике, генетике, когнитивистике, биотехнологиях, нанотехнологиях, ясно, что мы живем не в конце, а в самом начале огромной исторической эпохи. Грубо говоря, мы – питекантропы технического века, мы на 90 % еще такие, какими вышли из чрева природы, мы занимаем в истории разума, ноосферы примерно такое место, какое динозавры занимают в естественной истории.
Состояние современной цивилизации можно определить в терминах «прото-» как давнопрошедшее перед лицом отдаленно-будущего. Цивилизация начала XXI века:
1. Прото-глобальная, поскольку она все еще разделена на языковые, национальные, государственные, культурные и религиозные барьеры, внутри которых и существует подавляющее большинство населения. Сейчас не более трех-пяти процентов населения земного шара живет «поверх барьеров», в общепланетарной ноосфере: интеллектуальная и бизнес-элита, некоторые политики, ученые, артисты, журналисты, студенты. Мера глобальности также определяется тем, насколько цивилизация овладела всеми источниками энергии на планете и умеет регулировать климат, погоду, уровень океанов, вулканические и прочие геологические, биосферные, планетарные процессы. По подсчетам ученых, для перехода на этот уровень цивилизации потребуется несколько сотен лет – и мы только недавно стали осознавать, в каком направлении движемся.
2. Прото-квантовая. Квантовый уровень строения вещества, на который наука проникла в ХХ веке, станет основой для креативных и трансформативных практик будущего. В частности, ведутся работы по созданию квантовых компьютеров, мощность которых на много порядков превысит ныне действующие кремниевые. Управляя квантами, мы сможем создавать любые новые формы вещества, в том числе и органического. Это обещает решить проблемы продовольственного и энергетического обеспечения человечества и перевести все виды материального производства и даже медицинского обслуживания на микроуровень, освободив заодно и природу от давления экстенсивной техники, от производственных динозавров индустриальной эры.
3. Прото-ноотическая. По мере эволюции жизни мозг из крошечного придатка организма (ганглии у беспозвоночных) превращается в центральный орган. Такая же эволюция происходит и в истории цивилизации: увеличивается «мыслящий пласт» в природе; геосфера и биосфера перерастают в ноосферу. Видимо, будущее человечества – это *ноократия, то есть власть не отдельных индивидов или социальных групп, а коллективного мозга, который сосредоточит в себе интеллектуальную потенцию всех мыслящих существ и будет действовать как на биологической, так и на квантовой основе (*ИнтеЛнет, *Нооценоз, *Синтеллект).
4. Прото-метафизическая. До сих пор метафизика была лишь самым общим разделом самой отвлеченной из наук – философии и имела дело с самыми общими основаниями и свойствами мироздания: жизнь и смерть, тождество и различие, реальность и иллюзия, бытие и знание… Только недавно метафизика обнаружила свою приложимость ко всему кругу проблем множественных миров и их конструирования. Метафизика становится неотделимой от физики, поскольку сама физика дошла до последних, «метафизических» границ материи, по-новому ставя и решая проблемы причинности, свободы, вероятности. Генетика приобретает метафизическое измерение в постановке таких проблем, как природа идентичности (клонирование) и смерти (гены старения). Пока в нашем распоряжении была только одна вселенная, одна форма жизни, одна форма разума, метафизика оставалась умозрительной наукой, но как только понятие «мира» становится чем-то осязаемым и мы получаем хотя бы гипотетическую возможность творить альтернативные формы жизни и разума, метафизика становится практической дисциплиной полагания основ, координат, универсалий новых миров с заданными свойствами, психофизическими параметрами. Когда-нибудь специалисту по метафизике (или *онтотехнике) будут поручать проект построения определенного фрагмента вселенной или одного из виртуальных миров. Своим мышлением метафизик-онтотехник вызовет их к существованию как логическую возможность, на место которой затем придут космонавты, инженеры, строители, видеотехники, компьютерщики (*концептивизм).
Определяя то или иное явление как «прото-», мы сочетаем аналитическую и прогностическую процедуры. Говоря «прото-виртуальный мир» о нынешних компьютерных сайтах, мы одновременно задаем вектор развития экранных плоскостей в направлении зрелой, многомерной, всеохватывающей виртуальности – и обозначаем свое место в начальном, плоско-двумерном периоде этого процесса. «Виртуальный», «электронный», *нейрокосмический, *нейросоциальный – мы в самом начале этих эпох развития цивилизации и потому можем снабдить соответствующие термины приставкой «прото-». Прогнозируя будущее, мы одновременно помещаем себя в его далеком прошлом. Футурология тем самым становится неотделима от проективной археологии – «раскопок» самих себя, своего времени.
Судить о том, что является «прото-», обычно можно лишь после того, как явление полностью вызрело и состоялось. Откуда мы знаем, что Данте и Джотто – это прото-Ренессанс? Очевидно, такое определение может быть дано лишь после того, как определился и завершился сам Ренессанс, то есть задним числом. И действительно, термин «прото-Ренессанс» появился только в ХIX веке. Особенность XXI века, уже имеющего позади опыт утопий и антиутопий, авангарда и постмодернизма (*амби-), – в том, что оно может давать определение «прото-» не задним, а «передним» числом, то есть заранее устанавливать начальность того явления, которое приобретет меру зрелости в будущем. У нас появился – впервые в истории – опыт стремительных технологических перемен, происходящих в жизни одного поколения. Оно уже может соизмерять себя с собой, сопоставлять свои начала и концы, предвидеть то будущее, из которого видит себя давно прошедшим.
*Амбиутопия, Кенотип, Концептивизм, Манифест, Ноократия, Онтотехника, Потенциация, Протеизм, Протологизм, Техногуманизм, Техногуманистика, Техномораль, Футурологизм
Прото-, или Конец постмодернизма // Знамя. 1996. № 3. С. 196–209.
Début. Р. 180–198.
From Post– to Proto-: Bakhtin and the Future of the Humanities // Critical Theory in Russia and the West / Еd. Renfrew, Alastair & Galin Tihanov. London, New York: Routledge, 2009. Р. 173–194.
Знак. С. 24–32, 96, 117, 122–127, 142–152, 165–166.
Humanities. Р. 24–28, 33–38, 41, 50, 207.
СИНТОПИЯ
СИНТОПИЯ (syntopia; букв. соместие, от греч. корней syn-, с-, и topos, место). У этого термина три значения.
1. Связь разных времен через единство места. Если синхрония – это одновременность событий, происходящих в разных местах, то синтопия – это единоместность событий, происходящих в разных временах. В синтопии разные эпохи, события связываются через единство места, образуют сплав чувств, воспоминаний, ассоциаций. Например, в афинской Агоре ступаешь по следам, оставленным Сократом и апостолом Павлом, – и благодаря единству места они становятся ближе, как будто ты прикасаешься к ним через эту землю, камни, горизонт. В Ясной Поляне подступают образы Л. Толстого и сам посетитель становится участником его жизни. Место сохраняет следы своих обитателей, делает их внутреннее более живыми, достоверными. Синтопия – способ переживания внутренней связи с теми, кто здесь побывал, это своего рода контактная магия места, проходящая сквозь время.
Возможна не только обращенная в прошлое, но и поступательная, «будущностная» синтопия, как, например, у А. Пушкина в стихотворении «…Вновь я посетил». Синтопия с прошлым: «здесь опять / Минувшее меня объемлет живо». Синтопия с будущим: «мой внук / Услышит ваш приветный шум, когда, / С приятельской беседы возвращаясь, / Веселых и приятных мыслей полон, / Пройдет он мимо вас во мраке ночи / И обо мне вспомянет».
2. Пространственные совпадения и пересечения в жизни разных людей, их приверженность одним и тем же местам. Например, у тех, кто долго жил в Париже, Праге и Петербурге, синтопичные судьбы. Синтопией можно считать и любовь к путешествиям в одни и те же места, общие конфигурации географических перемещений и т. п.
3. Документальный или художественный жанр, связывающий события разного времени единством места. Например, фильм Вуди Аллена «Полночь в Париже» представляет Париж в трех временных срезах: 2010, 1920-е и 1890-е. Порой такие сюжеты мотивируются путешествием в машине времени, например в серии фильмов «Назад в будущее», где американский городок Хилл Вэлли (Hill Valley) представлен в 1985, 2015 и 1885 годах. Синтопия отличается от хроники или истории тем, что не излагает последовательно события, происходящие в одном месте, а создает монтаж разновременных планов и картин одного места. К жанру лирической синтопии относятся такие стихотворения, как «Запустение» Е. Баратынского, «Возвращение на родину» С. Есенина.
*Местомиг, Топохрон, Ухрония
Дар. Вып. 302. 11.6.2012.
СОБЫТИЕ
СОБЫТИЕ (event, co-being). Структурное единство разных моментов времени, придающее им одновременность; со-бытиe разных моментов времени в надвременном единстве.
В обычном словоупотреблении «событие» – то, что происходит во времени и, как философская категория, указывает на временной аспект бытия, на стрелу времени. Событие – то, что произошло и не может случиться в обратном порядке. Однако, состоя из элементов времени, событие организует их таким образом, что превращает в нечто одновременное. Например, такое событие, как вступление в брак, включает ряд последовательных во времени действий: знакомство, ухаживание, предложение и согласие, встречи с родственниками, помолвка, процедура официальной регистрации, венчание, свадьба, медовый месяц и т. п. Но структурно это одно событие, в котором все элементы взаимосвязаны: вступление в брак. Сама последовательность этих действий во времени есть способ структурной организации события, в котором должны присутствовать все его разновременные элементы или по крайней мере большинство из них.
Такое событие, как мирное соглашение между воюющими державами, включает ряд структурно необходимых и формально закрепленных «атомарных» действий, распределенных на оси времени: консультации экспертов, зондирование общественного мнения, принятие политического решения, подготовка и обмен текстами соглашения, переговоры на уровне послов и министров иностранных дел, межгосударственные визиты, подписание соглашения, торжественный прием, мероприятия по разведению войск и выполнению других условий договора, и т. д., так что без одного из этих элементов другие лишаются смысла и событие не может состояться. Все эти элементы события должны быть в синхронном наличии, хотя и развертываются они диахронически. Событие есть структурная одновременность (синхронизация) физически разновременных (диахронических) действий (поступков, изменений).
Категория события позволяет переносить явления одного временного порядка на более высокий метауровень. Человеческая жизнь в целом может быть представлена как одно событие, которое не могло бы состояться без его разновременных составляющих, от рождения до смерти. Такое событие существует в историческом, но уже не в биографическом времени, поскольку вся протяженность жизни данной личности синхронизована в этом событии, как одна структурная единица. Точно так же вся жизнь человечества может быть представлена как одно событие, которое существует в космическом времени, но уже не в историческом. Время истории сжато данным событием в синхронический ряд, все элементы которого, от первобытной эпохи до наших дней, должны соприсутствовать, чтобы структурно образовать событие человеческой истории. Наконец, и вся жизнь Вселенной, с Большого взрыва, положившего начало ее расширению и образованию галактик и звездного вещества, может быть представлена как одно событие, которое сжимает и синхронизирует в себе все космическое время и за пределом которого нет времени вообще. Такое мегасобытие само по себе является безвременным, принадлежит вечности.
Космическая стрела времени, как принято считать, возникает на уровне квантовых процессов (декогеренции) и обусловлена ростом энтропии (второй закон термодинамики). Событийность, определяясь однонаправленным ходом времени, вместе с тем обращает его вспять, точнее, интегрирует его в надвременные смысловые структуры. Категория события образует переход от диахронии к синхронии и позволяет, в пределах данного временного континуума, организовать его как вневременное структурное целое, как ступенчатое вхождение временного в вечное. Если время – подвижный образ вечности, то событие – это вечностный образ времени.
*Вит, Выверт, Исторема, Особытить, Судьба, Трансформация, Хронема
Событие: от времени к вечности // Частный корреспондент. 20.11.2012.
СОИСТОРИЧНОСТЬ
СОИСТОРИЧНОСТЬ (cohistoricity). Мера соответствия между индивидуальной человеческой жизнью и ходом истории. В разных культурах и в разные эпохи индивидуальная жизнь вмещает исторические процессы разных масштабов. Современная Америка привлекает людей со всего мира тем, что здесь посеянное может принести несколько урожаев при жизни одного поколения. Можно своими глазами увидеть, как вырастают «внуки» и «правнуки» твоих открытий, инициатив, начинаний, как идея пускается в двойной или тройной оборот, как последствия ее внедрения приносят новые идеи, которые опять-таки внедряются на твоих глазах. На одну жизнь приходится несколько циклов исторических перемен, и все они имеют один вектор, направлены в будущее. Во многих других культурах, напротив, целые поколения не успевают дожить до итога своих трудов – или обречены наблюдать их бесплодность.
Без сотрудничества с историей, без соисторичности, художник или мыслитель окажется в вакууме, как мозг в колбе. Нельзя творить в одиночестве, не подключаясь к творящим силам и возможностям времени, языка, общества, обстоятельств. Индивидуальная жизнь во много раз короче, чем жизнь нации. При этом возникает глубоко экзистенциальный вопрос: какую долю себя приносить на служение обществу? Каждый имеет право самостоятельно решать, тратить ли свою единственную жизнь на то, чтобы согласовать ее с историческими темпами своей страны, с ритмом ее дыхания, – или осознать, что сроки твоей жизни несоизмеримы с ритмом здешней истории, и выбирать другую страну/культуру как более подходящую среду для самореализации.
*Исторема, Историопластика, Топохрон, Хронема, Хронократия, Хронопатия, Экзистенация
Политика. С. 233–237.
ТОПОХРОН
ТОПОХРОН (topochron; инверсия понятия «хронотоп»). Преобладание топоса над хроносом, пространства над временем в определенной культурно-исторической модели. Применяя бахтинское понятие хронотопа к российской или советской цивилизации, обнаруживаешь закономерность: хронос в ней вытесняется и поглощается топосом. Сама история этой страны, как писал В. О. Ключевский, состояла в непрерывной колонизации новых земель, завоевании пространства на все четыре стороны света, а затем – как настаивал Н. Ф. Федоров, ссылаясь на распахнутость и «небоемкость» русской равнины, – и на «пятую» сторону, в направлении открытого космоса. История России – проекция ее географии, и исторические периоды отмечаются не чисто временными изменениями, а расширениями в пространстве.
«Периоды нашей истории – этапы, последовательно пройденные нашим народом в занятии и разработке доставшейся ему страны до самой той поры, когда, наконец, он посредством естественного нарождения и поглощения встречных инородцев распространился по всей равнине и даже перешел за ее пределы. Ряд этих периодов – это ряд привалов или стоянок, которыми прерывалось движение русского народа по равнине…» [180]
Поскольку Россия привыкла исторические вопросы решать географически, этой стране принадлежит столь большое место в пространстве, что ей трудно найти свое место во времени. С реформ Петра I Россия жадно стремилась войти в европейскую историю – но лишь для того, чтобы обогнать степенно шествующие историческими путями западные народы и оказаться «по ту сторону» истории, в некоей утопии-*ухронии. Среди народов, условно говоря, исторических и неисторических Россия выбрала свой особый, «сверхисторический» путь: входя в историю, тут же готовиться к выходу из нее.
Время в России вытесняется пространством (физическим и метафизическим) – это «Архимедов» закон погружения большого географического тела в историческую среду. Чем обширнее становилась Россия, тем медленнее текло в ней историческое время – и наоборот, сокращаясь в пространстве, она убыстрялась во времени. Обременяясь новыми землями, Россия впадала в исторический сон и прострацию, что случилось в результате победных походов в Европу – 1812 и 1945 годов. И наоборот, после неудачных войн – Крымской, Японской, Первой мировой – Россия теряла части своей территории и тут же получала толчок исторического ускорения – реформы и революции.
Самая большая в мире территория, какой стала Россия, определила и территориальность ее истории как многовекторного пространства. Россия не столько двигалась вперед во времени, сколько испытывала все новые и новые варианты своей исторической участи, совершая рывки то в будущее, то в прошлое, но пренебрегая однонаправленным, собственно временным вектором устойчивого развития.
*Выверт, Историопластика, Синтопия, Ухрония, Хронопатия, Хроноцид, Экзистенация
Политика. С. 263–265, 279–280.
УХРОНИЯ
УХРОНИЯ (uchronia; греч. u, не, нет, и chronos, время). Безвременье, вневременье, мир остановленного времени; тип общества или политического режима, в которых фактор времени, исторического изменения сведен к минимуму.
По способу образования и значению термин «ухрония» соотносится с «утопией» (буквальное «безместие», «место, которого нет»). По мере своего осуществления утопия переходит в ухронию, разрыв самой истории, остановку времени. Место, которого нет, становится временем, в котором ничего не происходит. Если мир, каким он изображается в утопии, прекрасен и совершенен, значит, в нем уже нечего делать времени. Антиутопии Замятина, Оруэлла – это еще и антиухронии, разоблачения того *хроноцида, времяубийства, в котором состоит главное историческое преступление утопических режимов.
Как слову «утопия» в русском языке дополнительную выразительность придает его перекличка со словами «утопить», «утопление» (что обыгрывается Андреем Платоновым), так смысл «ухронии» проясняется созвучием слова с «похороны», «захоронение»: это похороны времени, захоронение жертв, принесенных на алтарь будущего или вечности.
В начале 1990-х годов в моде была идея «конца истории», якобы счастливо завершенной разрешением всех конфликтов в пользу всепобеждающей западной демократии (Ф. Фукуяма). Эта ухрония на демократический лад сопоставима с ухрониями тоталитарного или идеократического образца.
*Историопластика, Платомарксизм, Топохрон, Хронопатия, Хроноцид
ПФС. С. 441.
ФУТУРОСКОПИЯ
ФУТУРОСКОПИЯ (futuroscopy). Нелинейный подход к будущему как множеству мыслимых проекций и горизонтов – совозможных будущностей. Футурология, популярная дисциплина 1960–1970-х годов, пыталась предсказать будущее, выстроить его в линейной перспективе растущих тенденций, подлежащих экстраполяции из настоящего. Футуроскопия, напротив, обозревает разные варианты и горизонты будущего без попытки подчинить их единой логике развития. Это своего рода открытый ментально-исторический горизонт: ландшафтное видение не одного будущего, но множества веерообразно расходящихся и не заслоняющих друг друга будущностей.
*Возможностное, Кенотип, Потенциосфера, Прото-, Футурологизм
Знак. С. 19–20, 91–97.
Humanities. Р. 48–52, 124–128.
ХРОНЕМА
ХРОНЕМА (chroneme; ср. фонема, идеологема). Единица времени в гуманитарном измерении; ее личностное, психологическое, историческое восприятие (в отличие от немеханического или астрономического).
В жизни той или иной личности одна хронема может вмещать несколько секунд, или часов, или дней, или лет. Для разных людей в разных ситуациях хронема – это время прочтения одной книги, или время одной любовной встречи, или время одного рабочего дня, или время, нужное для написания одного стихотворения. В периоды долгого ожидания или бурной радости хронемы растягиваются или сжимаются, и одна и та же астрономическая единица может вместить меньше или больше психологического времени. Вместимость хронем меняется также с возрастом: для ребенка одна астрономическая единица времени гораздо более продолжительна и эмоционально насыщенна, чем для старика. Хронемы растягиваются по мере замедления субъективного хода времени и сокращаются по мере его убыстрения.
В жизни целых народов хронемы также имеют разную протяженность. А. Блок писал: «Для вас – века, для нас – единый час» («Скифы»). Так различаются по исчислению поэта хронемы западной и российской истории: первые исчисляются веками долгого, упорного труда, вторые – часами бунтов, революций.
По мере ускорения истории хронемы все более сокращаются в своем физическом измерении. Процессы, раньше занимавшие месяцы, например межконтинентальные путешествия, теперь умещаются в часы. По замечанию О. Мандельштама, «нечто вроде геометрической прогрессии, правильного и закономерного ускорения, замечается в бурной реализации накопленных и растущих потенций исторической силы, энергии. Благодаря изменению количества содержания событий, приходящихся на известный промежуток времени, заколебалось понятие единицы времени…» («О природе слова», 1922). Это означает, что хронема как единица исторического времени протекает все быстрее на астрономических часах.
*Вит, Исторема, Историопластика, Событие
Дар. Вып. 60. 10.2.2003.
Топос. 9.2.2004.
ХРОНОКРАТИЯ
ХРОНОКРАТИЯ (chronocracy; от греч. chronos, время + kratos, власть; букв. времяправие, времядержавие). Власть времени как определяющий фактор общественной жизни; форма политического устройства, основанная на признании времени решающим фактором обновления структур власти и общества.
Хронократия предполагает безусловную сменяемость всех уровней и органов власти в строго отмеренные сроки. Для каждого сегмента культуры выделяется особый временной фактор, или «запас» новизны, в течение которого данное явление перестает восприниматься как легитимное и должно уступить место другому. Президенты, автомобили, компьютеры, учебники, течения живописи, направления моды сменяются в определенном порядке и ритме, по-разному заданном для каждой категории. Например, в США – максимум восемь лет для власти президента, один сезон для стиля одежды, несколько недель для фильмов в кинотеатрах… Время – фактор легитимизации любого режима, даже если речь идет о властителях дум и мод. Время – хозяин, а президенты и корпорации – его слуги.
Хронократия не только совместима с демократией, но и составляет ее необходимое условие. Хронос старше и сильнее демоса. Тоталитарные режимы, объявляющие себя «народными демократиями», могут и в самом деле пользоваться поддержкой большинства, но им чужд принцип времяправия. «Народный вождь», «лидер нации» (вроде Сталина или Мао Цзэдуна) возвышается над временем, а не подвластен ему. Идея демократии становится противоречивой и неосуществимой, если она не дополняется режимом хронократии.
*Историопластика, Топохрон, Ухрония, Хронопатия, Хроноцид
Неология. С. 1064–1065.
Политика. С. 278–279.
ХРОНОПАТИЯ
ХРОНОПАТИЯ (chronopathy; греч. chronos, время + pathos, болезнь, страдание; ср. «психопатия», «невропатия»). Aномалия, патология в протекании времени либо в способности его ощущения; расстройство временных процессов человеческой деятельности, нарушение связей между объективным и субъективным временем.
«Распалась связь времен», или, как в подлиннике, «время вышло из суставов», – таков один из первых диагнозов хронопатии как тяжкого психоисторического недуга, поставленный Шекспиром в «Гамлете». Впоследствии хронопатия как общественный диагноз неоднократно обсуждалась в связи с проблемой «отцов и детей», смены поколений.
Хронопат (chronopath) – человек, неадекватно воспринимающий или реагирующий на время, постоянно нарушающий социальные нормы обращения со временем. Хронопат постоянно опаздывает, не в состоянии уложиться в заданные сроки, потом подгоняет себя, его лихорадит, он развивает бешеные темпы, которые расшатывают его нервы.
Применительно к странам и народам это можно назвать исторической аритмией (historical arrhythmia). Российская история, состоящая из взрывов и застоев, революций и стагнаций – классический случай такой аритмии.
*Хронократия, Хроноцид
Политика. С. 278–279.
ХРОНОСОМА
ХРОНОСОМА (chronosome; греч. chronos, время + soma, тело). Xромосома времени, единица культурной наследственности, социокультурный ген, определяющий поведение и мировоззрение целых поколений. Это понятие введено филологом Виталием Абрамовичем Колмановским (1933–2014), который описал его так: «Достаточно известно положение, что молодежь больше похожа не на своих предков, а на свое время. И если сходство старшего и младшего поколения обусловлено некими материальными носителями, генами, которые передаются от предков к потомкам хромосомами, то должны существовать и хроносомы, которые передают новому поколению родовые приметы его времени: манеру говорить, моду, отношение к вещам, мораль и т. д. Именно хроносомное родство позволяет всем тинейджерам мира почти синхронно во всех его концах увлекаться сексом, бушевать на стадионах или занимать националистическую позицию. Для понимания современного общества и для определения тенденций его развития необходимо системное изучение хроносом, а затем специальный хроносомный анализ» (сетевая рассылка «Дар слова», 10.3.2003).
Понятие хроносомы перекликается с понятием «мем», введенным эволюционистом и популяризатором науки Ричардом Докинзом, но при этом хроносомам не свойственны эгоизм и агрессивность самоутверждения и репликации, которые обычно приписывают мемам.
*Исторема, Хронема
ХРОНОЦИД
ХРОНОЦИД (chronocide; греч. chronos, время и лат. caedere, убивать). Времяубийство, насилие над естественным ходом времени, над историей, эволюцией; разрушение связи времен, принесение одного времени в жертву другому.
Новейшая история превратила суффикс «цид» – «убийство» – в один из продуктивных способов словообразования. «Цареубийство, отцеубийство, братоубийство, геноцид, экоцид»… Особенно блистательную карьеру сделал этот суффикс с тех пор, как в 1944 году термин «геноцид» был введен в обиход американским юристом польского происхождения Рафаэлем Лемкиным. На исходе ХХ века, обобщая его богатый криминальный опыт, становится насущным и понятие «хроноцид».
Хроноцид, геноцид и экоцид, как правило, связаны прямой линией революционной преемственности. Революция начинается хроноцидом, идейным убийством прошлого и настоящего во имя абстрактного будущего. Потом революция начинает поглощать жизнь реальных людей, переходя в геноцид – убийство целых народов, сословий и классов, которым суждено остаться в прошлом, ибо они недостойны будущего. Наконец, уставшая революция, отчаявшись дать обещанное и разрушив производительные силы общества, подводит себе итог в хищном потреблении и истреблении природы – в экоциде. Расправившись со временем, революция обрушивается на людей и наконец опустошает живую среду обитания. Обычно последствия геноцида и экоцида поддаются объективному учету – демографические потери населения, истощение природных ресурсов…
Но первое звено в этой цепи – хроноцид, незримый переворот в сознании людей, вырывающих себя из живой среды обитания во времени, освобождающих себя от прошлого – или от будущего. Если на заре ХХ века революция мыслилась как расправа с проклятым прошлым, прыжок в грядущее царство свободы, то на закате века и особенно в начале нынешнего ностальгически освящаются глубины прошлого и идея правой, обращенной вспять «революции» – тотальной реакции. С точки зрения радикального традиционализма, представленного наследием Р. Генона, Ю. Эволы и др. теоретиков крайней правой, «основной задачей является Реставрация Интегральной Традиции во всем ее тотальном измерении» (А. Дугин). Идеология неоархаики – еще одно покушение на время, на этот раз – убийство проклятого будущего во имя священного прошлого. Kак всегда, хроноцид вызывает призрак революции – уже не лево-прогрессистской, а фашистской, национал-социалистической.
Можно выделить три основных формы хроноцида: утопическая одержимость будущим («счастье грядущих поколений»), ностальгическая одержимость прошлым («великая традиция») и постмодерная завороженность настоящим («исчезновение времени в синхронической игре означающих»). Три основных модуса времени: будущее, прошедшее и настоящее – превращаются в три способа времяубийства, как только один из них абсолютизируется за счет других.
*Платомарксизм, Топохрон, Ухрония, Хоррология, Хронопатия
Хроноцид: Пролог к воскрешению времени // Октябрь. 2000. № 7. С. 157–171.
Знак. С. 77–116.
Humanities. Р. 43–56.