Проективный словарь гуманитарных наук — страница 12 из 24

Алмазное правило

Альтер-эгоизм

Амбипатия

Благоподлость

Воссознание

Двоечувствие

Доброверие, нравственничество

Душевность

Душеедство, душеядность

Злобро

Контекстные отношения

Метаморфейя

Метапрактика

Микропсихология

Мультивидуум

Обратная перспектива в этике

Противозовие

Противочувствие

Психема

Психонавтика

Равнолюбие

Саморевность

Своеправие

Своечуждость, своечужие

Селф-эмоция

Симпсихоз

Совестники

Содобродетели

Стереоэтика

Страдость

Судьба

Суечислие

Суечувствие

Счастица

Фатумология

Эгонавтика

Этика дифференциальная

АЛМАЗНОЕ ПРАВИЛО

АЛМАЗНОЕ ПРАВИЛО (diamond rule). Правило этики, согласно которому индивидуальность человека и уникальность его способностей определяют нравственный критерий поведения. Алмазное правило существует в нескольких формулировках: «Делай то, в чем нуждаются другие и чего на твоем месте не мог бы сделать никто другой». «Лучший поступок тот, в котором наибольшая способность одного отзывается на наибольшую потребность других».

Алмазное правило определяется по контрасту с общеизвестным золотым правилом, которое независимо формулировалось Конфуцием, еврейским мудрецом Гиллелем и Иисусом в Нагорной проповеди. «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Матф. 7: 12). В основе золотого правила лежит заменяемость нравственного субъекта: следует поставить себя на место кого-то другого; ты подлежишь как объект тем же самым действиям, которые производишь как субъект.

Однако все люди желают разного и способны к разному, а потому полная оборачиваемость субъекта и объекта не может составить единственное основание этики. Все настоятельнее потребность исходить из абсолютной единичности, незаменимости каждого нравственного субъекта. Таково учение апостола Павла о различии духовных даров: одному дается слово мудрости, другому – слово знания, третьему – вера, четвертому – дар исцеления, пятому – разные языки… «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил…» (1 Петра 4: 10) [200].

Именно это различие даров лежит в основании алмазного правила и *этики дифференциальной (разностной), которую можно выразить в следующем принципе:

Поступай так, чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других людей.

Высшую нравственную ценность представляет именно мое отличие от других людей, отличие каждого от каждого. Проблески алмазного правила есть у Ф. Ницше: «…я расположен к таким моралям, которые побуждают меня… сделать это хорошо, настолько хорошо, как один я и в состоянии это сделать!» [201] М. Бахтин в своей «Философии поступка» строит этику «долженствующей единственности»: «То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Единственность наличного бытия – нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби в бытии, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка…» [202] Нравственно – быть для других, но не как другие. Уникальность, а не только универсальность есть мера нравственного действия.

Тривиальный пример: если старик нуждается в помощи при переходе через улицу, то роль «уникального дара» обычно играет простое местоположение: тот, кто ближе всех к старику, тот первым и бросается ему помочь. В этом смысле дар – это не обязательно какая-то выдающаяся артистическая или интеллектуальная способность. Это такая способность морального субъекта по отношению к объекту морального действия, которая в данной ситуации превосходит способность других субъектов.

Двойной, алмазно-золотой критерий нравственности предполагает свершение того, чего никто не мог бы совершить на моем месте, то есть меру индивидуального дара в сочетании с мерой всечеловеческой нужды. В «Архипелаге ГУЛАГе» (глава «Арест») А. Солженицын вспоминает с горечью, что при аресте у него не нашлось мужества сопротивляться, по крайней мере крикнуть, предупредить сограждан. «Почему же я молчу? почему ж я не просвещаю обманутую толпу в мою последнюю гласную минуту?» Оправдано ли было это молчание этически в данном единственном случае? Так закричать среди толпы в принципе мог всякий. А чтобы такой крик мог прозвучать на весь земной шар – для этого нужен был именно Солженицын, и не такой, каким он был в 1945 году, а каким он стал в 1960–1970-х годах, уже пройдя через 11 лет ГУЛАГа и годы литературного труда, в полную меру единственности своего литературного и гражданского дара…

Отсюда формулировка, отнюдь не отменяющая всеобщности золотого правила, но вставляющая в его «золотую оправу» драгоценный камень индивидуального дара, алмазный критерий единственности:

Делай то, чего на твоем месте могли бы желать другие, включая тебя, и чего не мог бы сделать никто, за исключением тебя.

Лучшее действие то, которое согласуется с потребностями наибольшего и возможностями наименьшего числа людей; действие, объектом которого хотел бы стать сам деятель, но субъектом которого не мог бы стать никто, кроме него самого. Первый критерий – универсальность морального действия, второй – уникальность.

Действуй так, чтобы ты сам желал стать объектом данного действия, но никто другой не мог стать его субъектом.

Алмазное правило не заменяет собой золотого, но вырастает из него, определяя более конкретно нравственный вектор действия во множестве ситуаций. Причем значимость алмазного правила возрастает, когда нравственная ситуация усложняется и золотое правило оказывается чересчур общим.

*Всеразличие, Противозовие, Самое-самое, Содобродетели, Стереоэтика, Этика дифференциальная

Стереоэтика: Двойственность добродетели и «алмазно-золотое правило» // Знак. С. 745–760.

Возможное. С. 246–255.

Humanities. Р. 217–224.

АЛЬТЕР-ЭГОИЗМ

АЛЬТЕР-ЭГОИЗМ (alter-egoism; от лат. alter ego, второе «я»). Эгоизм с обратным знаком, когда переживаешь за другого столько же или даже больше, чем за себя, воспринимаешь чужие успехи и неудачи как свои собственные. Альтер-эгоизм снимает противоположность эгоизма и альтруизма. Эгоизм – это себялюбие, своекорыстие, сосредоточенность исключительно на своих интересах в ущерб интересам других. Альтруизм – готовность бескорыстно действовать на пользу другим, жертвуя личными интересами. Альтер-эгоизм – это избирательный альтруистический эгоизм (или эгоистический альтруизм), это готовность действовать ради тех, кого воспринимаешь как свое второе, иногда лучшее «я».

Ольга Племянникова из чеховского рассказа «Душечка» – характерный пример альтер-эгоизма. Она настолько отдает себя возлюбленным: театральному антрепренеру, лесоторговцу, ветеринару, а затем мальчику Саше, что начинает целиком жить их интересами и вкладывает в чужие дела больше души, волнения, любви, чем в собственные.

Альтер-эгоизм может проявляться в семейных отношениях, в любви, в дружбе. Обычно мы бываем альтер-эгоистами в отношении своих детей, родителей, близких. Порой альтер-эгоизм связывает учителя и ученика, лидера и его последователей, кумира и его почитателей. Изредка бывает и так, что нашим альтер эго становится совсем чужой человек и на него посредством острой эмпатии распространяется совместная сила нашего эгоизма и альтруизма.

*Вочеловечение, Равнолюбие, Своечуждость

Дар. Вып. 291. 21.11.2011.

АМБИПАТИЯ

АМБИПАТИЯ (ambipathy). Сочетание симпатии и антипатии, влечения и отталкивания. Амбипат – человек, разрываемый противоположными чувствами и стремлениями. Одно из ранних выражений амбипатии как свойства самосознательной личности – у Г. В. Катулла:

Я ненавижу тебя и люблю. Почему же? – ты спросишь.

Сам я не знаю, но так происходит, и мучаюсь я.

Для Дмитрия Карамазова у Достоевского человек «слишком широк», его одинаково влекут две бездны: верхняя и нижняя, идеал Содома и идеал Мадонны. Персонажи Достоевского (возможно, и сам автор) – яркое проявление этой общечеловеческой амбипатии.

*Амби-, Двоечувствие

Дар. Вып. 66. 19.5.2003.

БЛАГОПОДЛОСТЬ

БЛАГОПОДЛОСТЬ (benemalence [203]; по аналогии с «благоглупость»). Подлость, совершаемая с «благими намерениями», принимаемая или выдаваемая за нечто полезное и благотворное; «подлость во спасение» (как бывает «ложь во спасение»).

Как инструмент подмены понятий и морального насилия, казуистика благоподлости используется тоталитарными и фундаменталистскими идеологиями. К этой этической категории, превращающей добро в зло или оправдывающей зло добром, можно отнести призыв «железной рукой загнать человечество к счастью» и оруэлловские «министерство правды» и «министерство любви». Литературные образы благоподлости – Великий Инквизитор у Достоевского, Иудушка Головлев у М. Салтыкова-Щедрина. Подробнее см. Введение.

*Выверт, Злобро, Оксюмороним, Святобесие

Дар. Вып. 112. 24.1.2005.

ВОССОЗНАНИЕ

ВОССОЗНАНИЕ (ecognition, ecological + cognition). Восстановление в сознании того, что предшествует сознанию и делает его возможным; этическая и экологическая процедура воссоздания изначальных условий культуры по мере исторического удаления от них.

Например, воссоздание внутри текста его чистого фона, выраженное знаком *«», – это возврат языкового сознания к своему изначальному условию, долг, возвращенный пишущим той основе, на которую наносятся знаки. Этика включает в себя категорию возвратности: не буквальное возвращение к началу, а сознательное воссоздание начала по мере исторического удаления от него.

Этика взаимоотношений текста и «» может моделировать и другие аспекты нашей сознательной деятельности. Молчание – это воссознание истоков речи, той тишины, которая делает ее возможной. Пост, воздержание от пищи – воссознание истоков питания. Воздержание от дыхания и сознания в медитации, в йоге – воссознание условий нашего физического и ментального бытия. Особенность воссознания – избирательная соотнесенность каждого вида деятельности со своим собственным основанием, которое жертвенно устраняется в том, что основывает. Воссознание есть актуализация внутри сознания (письма, речи, действия…) предваряющих его и внеположных ему условий (чистоты, безмолвия, покоя, немыслия…).

Приставка «воз-» («вос-») имеет в русском языке два значения, одинаково важных для понимания термина «воссознание». «Воз-» – совершение действия заново, вос-становление начального условия (например, «возвращение», «возрождение», «воссоздание»); и направленность вверх, поступательное, восходящее действие («возведение», «возвышение», «вознесение»). В этом двойном значении «воз-» предполагает круговой ход, возвращательно-поступательное движение. Воссознание – вос-становление того, что предшествует сознанию и делает его возможным и одновременно вос-хождение на новую ступень сознания. В экологическом смысле воссознание – не возврат к природе (что было бы разрушительно для культуры), но поступательное движение самой культуры, сохраняющей, спасающей природу в себе и для себя.

*«», Вочеловечение, Воязыковление, Экология текста,

«: Наброски к экологии текста // Комментарии. М. – СПб., 1997. № 13. С. 3–41.

Знак. С. 214–216.

ДВОЕЧУВСТВИЕ

ДВОЕЧУВСТВИЕ (doublefeel; ср. doublethink, двоемыслие). Раздвоение чувств, эмоциональная амбивалентность. Порой об опасности впервые узнают, когда она уже миновала, и тогда испытывают сразу и ужас, и радость. Такие «распялки чувств» не исключение, а скорее правило. Они постоянно сопровождают нашу жизнь: мы есть, а могли бы и не быть (не родиться, умереть в детстве, попасть вчера под автобус). Если постоянно «распяливать» себя на этом двоечувствии, вырастет субъективно переживаемая ценность жизни, но эмоциональная перегрузка оказывается слишком высока.

Двоечувствие приобретает философский характер, когда направлено на мироздание в целом. Научное открытие новых физических законов, параллельных вселенных и т. д. может вызывать у человека двойственное чувство: затерянности, одиночества, космической агорафобии – и вместе с тем радости познания, духовного овладения мирозданием. «С помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня, а вот с помощью мысли я охватываю Вселенную» (Паскаль, «Мысли»). Эстетическое двоечувствие – слитное переживание радости и страдания при восприятии великих произведений искусства (*страдость). Двоечувствие – схождение и взаимоуничтожение противоположных аффектов – отозвалось в аристотелевском понятии катарсиса, получившем дальнейшее развитие в психоанализе и в «Психологии искусства» Л. Выготского.

*Амби-, Амбипатия, Катарсис мысли, Противочувствие, Селф-эмоция, Страдость, Филофилия, Филофобия, Чувства философские

ДОБРОВЕРИЕ, НРАВСТВЕННИЧЕСТВО

ДОБРОВЕРИЕ (good-belief), НРАВСТВЕННИЧЕСТВО (ethicocentrism). Этически центрированное мировоззрение, которое верит в силу и необходимость добра, отвергая социальные или религиозные мотивы нравственного действия. С этой точки зрения добро не нуждается ни в каких оправданиях и не может быть «системным». Любые доктрины и идеологии, освобождая одних, закабаляют других; провозглашая добро, творят неизмеримо больше зла. Одна система клеймит верующих, другая – безбожников; одна превозносит нацию, другая – класс… Где система добра, там наибольшее зло. Добро всегда творится по частностям, вне системы, оно вспыхивает в слабом человеческом сердце и гаснет, когда его массово пытаются навязать людям. Человек выживет только благодаря неприметной, от сердца к сердцу вспыхивающей искорке добра: от одного к другому, минуя общности, союзы, партии, религии, классы.

Религия тоже делает невозможным подлинное добро, помещая его в цепь заслуг и воздаяний. Если человек знает, что за доброе дело ему положена будет награда, да еще вечная, то это уже не добро, а банковский вклад с процентами. Как работающие отчисляют себе от заработков в пенсионный фонд, так верующие от своих пожертвований – в фонд будущей жизни: религия – право на распоряжение посмертным капиталом. В потусторонних расчетах нуждаются только люди слабые, еще не имеющие сил совершать добро бескорыстно. Все религии мира – предыстория к подлинному добротолюбию. Человечество нуждалось в иллюзиях, чтобы закрепить в себе привычку к добру, сделать его душевной потребностью. По мере того как вера в добро созревает, она отпадает от религиозных корней.

Вместе с тем доброверие выступает и против атеизма. Атеисты, чтобы обосновать свою позицию, хотели соперничать с Богом и доказать свою власть над судьбой, убивали себя или других, как у Достоевского или Камю. Доброверие говорит: совершите добрый поступок без причин и без цели, без близкого расчета и дальнего умысла, без выгоды и без надежды – и вы подлинно начнете новое. У Бога, как считается в богословии, есть два главных атрибута: всемогущество и всеблагость. До сих пор атеизм опирался лишь на один атрибут, отнятый у Бога и присвоенный человеку, – всемогущество. Доброверие выбирает всеблагость и соглашается быть в немощи. Атеизм как система господства и насильственного «добра» изжил себя и оказался еще более враждебным человеку, чем предыдущие религии. Человек, взяв себе от Бога могущество, только и смог что понастроить концлагерей и систем для собственного порабощения.

Согласно доброверию, со временем кончается атеизм Силы – начинается атеизм Добра. Человек не приобретает прав Бога: казнить или миловать, карать или прощать, – но приобретает лишь милосердие Божие: всегда прощать. Он отказывается от наследия власти и приобретает лишь наследие милости. С точки зрения доброверов, в этом и только в этом Сын превосходит Отца; он взял у Отца Его милость и оставил Отцу Его власть. Все внешнее человеку: и силы небесные, и власти земные, и собственная плоть; и лишь добро – внутреннее человеку. Кончаются и гаснут религии, народы, партии, государства – и тогда остается Добро: вовек не уничтожимое, в себе самом пребывающее. В добре отдельный человек становится человечеством – в нем все, в нем другие.

Доброверие близко к движению «спонтанной доброты» (random acts of kindness), возникшему в США в 1990-е годы как практика «неумышленных» добрых дел в конкретных ситуациях повседневной жизни.

*Бедная вера, Вочеловечение, Всечеловечество, Злобро, Потенциальные сообщества, Соверие, Совестники, Трансконфессиональное и трансрелигиозное

Сектантство. С. 98–104.

Cries. Р. 105–112.

ДУШЕВНОСТЬ

ДУШЕВНОСТЬ (soulfulness). Мера деятельности души, интенсивность ее проявления в личности и в межличностном общении.

«Душа» – едва ли не самое запретное слово в гуманитарных науках, да и в самой психологии начиная примерно с середины XIX века, когда восторжествовал дух «научности»: естественно-научный, физиологический медицинский подход к душе как иллюзорному проявлению нервных или мозговых процессов. Возникнув как наука о душе, психология пришла к забвению своего начального, наукообразующего предмета, оказавшегося «вненаучным». По словам В. П. Зинченко, «психологи не отрицают существования души, но воздерживаются от ее изучения, стараются избегать щекотливых вопросов о ее природе, передают душу и дух по ведомству философии, религии и искусства. Утрата души для психологии не проходит бесследно, она расплачивается за нее перманентным кризисом, доминантой которого является неизбывная тоска по целостности душевной жизни» [204]. На место души, как центральное объяснительное понятие, психологи попытались поставить «рефлекс», «реакцию», «гештальт», «ассоциацию», «бессознательное», но ни одно из них не может заменить целостного и по сути неразложимого понятия «душа».

Еще Аристотель полагал, что «добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях и безусловно труднее всего» («О душе», кн. 1, гл. 1). Прежде всего, душевность нужно отличать от эмоциональности, когда человек живет, действует, говорит не рационально, а с полным вложением чувств (страдает от любви, бурно восхищается, негодует). Эмоции могут обжигать, если они голые, несдержанные – обжигать гневом, желанием, любовью, ненавистью. Но душевность, в отличие от страстности, не бывает обжигающей, она только согревает, сдерживает и укрощает внутренний огонь, превращает его в тепло, поскольку не просто выражает себя, но открывает в себе место для другого. Отсюда и такое свойство душевности, как участливость, участие в жизни другого хотя бы вниманием, но также и пониманием, сопереживанием, советом; способность воодушевлять и даже вдохновлять, то есть делиться с другим силами своей души и духа.

Нужно отличать душевность от доброты. Есть немало добрых людей, готовых многое сделать для ближнего, поделиться насущным, пустить беженцев, усыновить сирот, испортить себе жизнь этим соучастием в чужих бедах, подчиняясь чувству личного или гражданского долга, – и тем не менее душевностью они не отличаются, напротив, могут при всем этом быть сухими, замкнутыми, даже жесткими по характеру.

В душевном человеке ощутима его открытость душе другого, готовность вбирать ее состояния и делиться своими. Но душевность нельзя путать с общительностью, экстравертностью. Человек необщительный, замкнутый, погруженный в себя, интроверт тоже может быть душевным. Его часто посещают лирические состояния, которые уводят его далеко от реальности и от определенной внутренней темы. Он любит замечтаться, задуматься. Душевный интроверт часто входит во внутреннее общение с другим человеком, мысленно пребывает с ним в одном пространстве.

Таким образом, душевность может быть экстравертной и интровертной, причем сочетаясь в одном человеке. Душевность проявляется вовне как симпатия, способность сопереживать другим людям, принимать близко к сердцу их беды и радости и доверять им свои; а внутренне – как лиризм, способность сливаться с природой или искусством, выходить за границы своего «я», за пределы места и времени, уноситься к чему-то или кому-то дальнему. Душевность – это подвижность внутренней жизни, которая не ставит преграды между своим и чужим, между «я» и миром, которая склонна отвлекаться от дела, от понятия, от истины и пользы. По словам Новалиса, «место души там, где соприкасаются внешний и внутренний миры, где они проникают друг в друга. Оно в каждой точке проникновения». О том же и Гегель: «Душа есть нечто всепроникающее, а не что-то существующее только в отдельном индивиде» [205].

Наиболее наглядно, без декларативности и рефлексивности, выразилась душевность у А. Пушкина, в таком хрестоматийном его стихотворении, как «Зимний вечер»: «Выпьем, добрая подружка / Бедной юности моей, / Выпьем с горя; где же кружка? / Сердцу будет веселей». Переживание собственного горя, жалость к своей «бедной юности» – и вместе с тем жалость к няне, «доброй подружке», попытка ее развеселить – и, наконец, надежда на общее утешение и веселье. В одном этом четверостишии выразились все основные свойства душевности:

– лиризм: «моя бедная юность»;

– симпатия: «добрая подружка»;

– соединение того и другого, общительное соединение двоих в надежде преодолеть уныние и скорби, вместе обрести сердечное веселье: «выпьем с горя; где же кружка? сердцу будет веселей».

Душевность особенно оголяется в условиях экзистенциальных тревог, житейской неустроенности, социальных потрясений, когда индивид силой внешних или внутренних обстоятельств выбивается из ячейки своего замкнутого существования. Об этом говорит одна из самых душевных героинь русской литературы – Лара в «Докторе Живаго» Б. Пастернака: «Все бытовое опрокинуто и разрушено. Осталась одна небытовая, неприложенная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, потому что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, такой же обнаженной и одинокой» (ч. 13, гл. 13).

Душевность нельзя путать с духовностью. Разница между ними ясно выражена в персонажах Л. Толстого: княжна Марья Болконская – духовна, Наташа Ростова – душевна. Князь Андрей Болонский – духовен, Николай Ростов – душевен. Вообще все семейство Болконских более духовное, а семейство Ростовых – душевное.

С религиозной точки зрения обычно считается, что духовность – категория более высокого порядка, чем душевность. Дух – богодухновенное начало в человеке, тогда как душа, хотя и сотворенная Богом, принадлежит земной природе. Сначала Бог вдунул в первочеловека Адама душу. «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт., 2: 7). Но сам Бог пребывает един в трех лицах, одно из которых – Дух Святой; именно Дух Божий носится над водою при сотворении мира, и именно Духа Утешителя посылает людям второй и высший Адам, Богочеловек, перед своим вознесением [206]. При сопоставлении душевного и духовного часто ссылаются на ап. Павла: «сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное. Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий». Но из такого возвышения духовного над душевным вовсе не следует, что одно поглощается или замещается другим, что душевность в человеке должна раствориться в духовности. На это указывает следующий стих первого Послания к Коринфянам: «Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное».

Человека подстерегает большая опасность, если в своем устремлении к духовному он упразднит в себе душевное. Сатана духовен, но не душевен. Образцы такой холодной, мрачной, демонической духовности, которая преодолевает душевность как «человеческое, слишком человеческое», можно найти у М. Лермонтова, Ф. Достоевского, Ф. Ницше, Вл. Соловьева («Повесть об Антихристе»), А. Блока. Попытки лермонтовского Демона, «духа изгнанья», слиться с душевно-телесным существом Тамары обрекают ее на смерть, а его на вечное проклятие. «Гордый дух / Презрительным окинул оком / Творенье бога своего». Гордость и злость – это преимущественно свойства духа, а не души, что интуитивно выражается в языке: словосочетания «злой дух» и «гордый дух» встречаются на порядок чаще, чем «злая душа», «гордая душа». Николай Ставрогин или Иван Карамазов у Достоевского – глубоко духовные существа, но, лишенные душевности, отвергнувшие «дыхание жизни», они кончают смертью или безумием.

Есть духовность высей и духовность бездн, «идеал Мадонны» и «идеал Содома». Но душевность не может быть идеалом. Душевность – это не цель, но начало, отрыв от которого делает невозможным движение к высшему, точнее направляет человека в другую сторону – к падению в бездны духа.

*Глубина, Душеедство, Живосердечие, Обаяние, Психонавтика

О душевности // Звезда. 2006. № 8. С. 208–216.

Тайна обаяния // Звезда. 2014. № 6. С. 216–222.

ДУШЕЕДСТВО, ДУШЕЯДНОСТЬ

ДУШЕЕДСТВО, ДУШЕЯДНОСТЬ (animovorous, soul eating; ср. плотоядный, carnivorous). Психологическая воля к власти, стремление подчинить себе чужую душу и присвоить ее витальность. Признак душееда: вкрадчивый, испытующий подход к человеку, стремление войти в доверие, расположить к себе, вызвать на откровенность, забота о чужих душах больше, чем о собственной. Миссионеры и проповедники-душееды сами насыщаются тем пылом, верой, энтузиазмом, который вызывается их проповедью.

Образ душееда встречается в африканском и карибском фольклоре и часто сопряжен с мотивами зомбирования и черной магии. Сходные мотивы есть и в славянских народных поверьях, отраженных у Гоголя («Страшная месть», «Вий»). Классический душеед – подпольный человек Достоевского, для которого «дружба» – это опыт поглощения чужой души и воли: «…я хотел неограниченно властвовать над его душой… Я испугал его моей страстной дружбой; я доводил его до слез, до судорог; он был наивная и отдающаяся душа… он и нужен был мне только для одержания над ним победы, для одного его подчинения». Формы душеедства могут варьироваться от агрессивно-истязательных (Иудушка Головлев у М. Салтыкова-Щедрина) до кротко-деликатных (графиня Лидия Ивановна в «Анне Карениной» Л. Толстого). В новелле «Марио и волшебник» Т. Манн показывает, как душеедство в виде магически-политической манипуляции может воздействовать на целое общество.

*Душевность, Психократия, Психонавтика, Симпсихоз

ЗЛОБРО

ЗЛОБРО(goodevil; зло + добро). Добро, переходящее в зло; насильственное или лицемерное добро, которое оборачивается злом. Злобро – ирония превращения добра в зло, которая заложена в самой бинарной структуре совместного познания «добра и зла».

Злобрым (или даже умильно злобреньким) можно назвать щедринского Иудушку Головлева, который своими елейными словесами гноит ближних. Злобро было настойчивым мотивом советской идеологии, которая проповедовала «революционную нравственность», «насилие во имя добра» («добро должно быть с кулаками»). Примеры злобра – оруэлловские лживо-пропагандистское «министерство правды» и гэбистски-гестаповское «министерство любви».

На первый взгляд, добро выступает как антипод зла, но глубинно они взаимосвязаны, о чем повествует библейская притча о грехопадении. Одновременное «познание добра и зла» с запретного райского древа обнаруживает их неразрывность. Великий Инквизитор желает добра своим подопечным, облегчая им бремя свободы – и ведя насильственно ко всеобщей сытости. Самые страшные преступления против человечества, творившиеся тоталитарными режимами, оправдывались стремлением к «добру для всех», как оно понималось Лениным и Сталиным или Гитлером и Мао Цзэдуном. Злобро запрограммировано в механизме политических систем, которые, возвышая одних: богатых или бедных, рабочих или аристократов, – унижают других: бедных или богатых, аристократов или рабочих… Личности не приходится ждать пощады от философско-политических машин добра, рассчитанных на массовое действие, на «благоденствие миллионов».

*Благоподлoсть, Выверт, Гипер-, Ирония, Оксюмороним, Реверсивность, Святобесие

Добро и зло в зеркале русского языка // Континент. № 132. 2007. С. 369–382.

КОНТЕКСТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

КОНТЕКСТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ (contextual relationship). Глубоко личные по сути отношения, такие как дружба или любовь, которые оказываются зависимыми от ситуации, от житейского контекста. Например, контекстом, задающим дружбу, могут быть соседство, совместная работа или учеба, политические, профессиональные или религиозные интересы. Настоящая дружба не сводится к отдельным интересам, она связывает двух личностей более глубоко и многообразно: они делятся самым важным и задушевным, во всем поддерживают друг друга. Однако во многих случаях стоит таким друзьям, например соседям или сослуживцам, разъехаться на какое-то время – и дружба между ними прекращается, они не испытывают потребности поддерживать эти отношения за пределом того времени или места, которое их сблизило. Потом снова съезжаются – и начинается новый период частых встреч, откровенности, душевных излияний. Такова контекстная дружба: люди искренне дружат, когда что-то наружное их связывает, и не дружат, когда эта связь обрывается.

В контекстной любви страсть, нежность, ревность, вдохновение тоже оказываются зависимыми от ситуации. Об этой ломке чувств при перемене контекста – некоторые рассказы Юрия Казакова. «Осень в дубовых лесах»: она приезжает к нему в столицу из Поморья, где началась их любовь, но без белых ночей и вдали от моря они перестают чувствовать друг друга. «Адам и Ева»: москвичи, художник и студентка, потянувшись друг к другу, уезжают на далекое озеро, в северную глушь, в рыбацкие поселки, и там оказываются не просто чужими, но враждебными друг другу: отношения не выдерживают смены контекста.

В современной философии сознания внешние предметы и знаки, например книги, компьютеры, списки контактов в записной книжке, часто рассматриваются как расширительные компоненты самого ума («еxtended mind») [207]. В принципе не столь уж велика разница, в памяти или в телефоне содержатся адреса? Смартфон играет функционально ту же роль, что и клетки мозга; можно рисовать схему, чертеж в уме – а можно на экране. С этой, когнитивной точки зрения мозг, понятый функционально, а не субстанционально, включает в себя информационные источники из окружающего мира. Можно распространить эту теорию и на область чувств и личных отношений, предметный контекст которых является расширением нашего «сердца» (то есть нейробиологии эмоций). В этом случае мы не только мыслим посредством блокнота или компьютера, но и чувствуем и вступаем в отношения посредством тех ландшафтов, городов, зданий, интерьеров, которые окружают нас. Для соседей дружба включает их общую улицу или город; для влюбленных то место, где они привыкли встречаться, – тоже часть их отношений. Когда же изменяется обстановка, контекст, то это – как отмирание части расширенного мозга.

Вместе с тем очевидно, что по мере углубления дружба и любовь становятся надконтекстными или всеконтекстными. Людей объединяет не море, не побережье, не город, а вселенная, где они родились и встретили друг друга: трудно найти «другую вселенную».

Контекстную дружбу или любовь можно рассматривать как (1) парадокс, противоречие в понятиях; (2) когнитивную проблему «расширенного восприятия» или «дополненных эмоций»; (3) этическую проблему, свидетельство глубокой волатильности человеческих отношений или плюральности самой личности (*мультивидуум).

*Альтер-эгоизм, Любовь, Мультивидуум

МЕТАМОРФЕЙЯ

МЕТАМОРФЕЙЯ (metamorpheia; от Morpheus, Морфей, бог сновидений в греческой мифологии; греч. morphe, форма, фигура; ср. «метаморфоза»). Перевоплощениe из сна в сон, обратимость яви и сна; представление о бытии как о множестве переплетенных сновидений. Следуя аналогии сна и смерти, метаморфейя может рассматриваться как метемпсихоза (реинкарнация), только происходящая внутри жизни.

Пример метаморфейи – в притче китайского философа-даосиста Чжуан-цзы о том, как он видит себя во сне бабочкой, которая в своем сне видит себя Чжуан-цзы. И хотя между философом и бабочкой, несомненно, есть различие, нельзя с достоверностью установить, кто кому снится. В европейской традиции метаморфейя находит выражение у Шекспира: «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь» («Буря»), у Кальдерона в пьесе «Жизнь есть сон»; у Э. По: «Все, что мы видим и чем кажемся, – не есть ли только сон во сне?» («Сон во сне»); у Лермонтова («Сон»). Метаморфейя может иметь смеховой, карнавальный эффект, как у Достоевского, где в снах персонажей переворачивается роль, присвоенная ими в яви. Нескончаемость сновидений, обессмысливающих реальность, толкает на самоубийство Свидригайлова.

Метаморфейя может иметь кольцевую или разомкнутую структуру, выпускать в явь или бесконечно сворачиваться в себя. В этом отношении противоположны А. Платонов и В. Набоков. По Платонову, «не существует перехода от ясного сознания к сновидению – во сне продолжается та же жизнь, но в обнаженном виде» («Чевенгур»). Сон не мешает действиям персонажей: это спящие воины, которые не осознают реальности мира, но упорно действуют в нем, сражаются, трудятся, строят новую жизнь, не приходя в сознание. Набоков, наоборот, старается зафиксировать момент, когда его персонажи осознают себя или окружающий мир «снящимся»: «“В хорошем сне мы живем, – сказал он ей тихо. – Я ведь все понял”. Он посмотрел вокруг себя, увидел стол и лица сидящих… и с большим облегчением добавил: “Значит, и это тоже сон? эти господа – сон? Ну-ну…”» («Защита Лужина»). Это сон пассивный, гипнотический, завораживающий – но отсюда и возможность проснуться, которой лишены герои Платонова.

Метаморфейя происходит и в обыденном опыте, когда в миг пробуждения люди не сразу осознают, какое из сновидений оказывается явью и не является ли она сама очередным сновидением.

*Ирреалия, Нега-, Не-небытие

Ирония. С. 226–237.

МЕТАПРАКТИКА

МЕТАПРАКТИКА (metapractice). Практическая жизнь как поле метафизических действий; медитация, включенная в деятельность; система поступков, обладающих свойствами метафизического высказывания.

Метафизика – это дисциплина осмысления основ бытия, первичных сущностей мироздания. Наряду с метафизикой как наивысшим умозрением о «сущем как таковом» возможна и метафизика действий, конкретных поступков. Метапрактика – это выполнение самых обыденных, житейски необходимых действий как условий решения метафизических задач. Метапрактика – это жизнь вдвойне, ее цель – много жизней, прожитых внутри одной, то есть параллельное наслоение многих смыслов на один и тот же поступок, метафизическое насыщение физического действия.

Обычно медитация предполагает уединение, созерцательность, отрешение от повседневной практики, сосредоточение на своем внутреннем «я», отключение от всех внешних, отвлекающих обстоятельств. Характерный отрывок из суфийского трактата: «Для медитации суфию следует: 1. Совершить ритуальное омовение. 2. Надеть мягкую и легкую одежду и расстегнуть пуговицы, чтобы тело было полностью расслаблено. 3. Сидеть на полу или на земле. 4. Воздерживаться от движения. 5. Держать глаза закрытыми. 6. Затворить окно мысли и воображения…» и т. д. [208] Суфийская медитация – это разрыв с привычным состоянием бодрствующего человека: от него требуются особая поза, неподвижность, отключение зрения и слуха. Это ситуация прекращенной жизни, тогда как метапрактика – медитация внутри продолжающейся жизни, более того, медитация посредством зрения и осязания, посредством движения и действия. Задача метапрактики не в том, чтобы отказаться от обычных действий, а в том, чтобы отрефлектировать их в контексте бытия как целого.

Метапрактика, в отличие от трансцендентной медитации, – это стратегия обращенности к абсолютному из любого положения, в которое нас ставит жизнь. Каждое действие, даже самое обыденное, может стать притчей о призвании человека, о его вечном уделе: сеять зерно, разливать вино, пасти скот, ловить рыбу, жаждать и насыщаться, трудиться и праздновать… Традиционное противопоставление медитации и практики преодолевается метапрактикой, для которой даже стояние в очереди есть упражнение в метафизике времени и чисел, этике стойкости и терпения.

К метапрактикам можно отнести метафизических экспериментаторов Достоевского, таких как Иван Карамазов, Раскольников или Ставрогин, тех, кому «не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить». Само это противопоставление чуждо метапрактике, поскольку практическая цель не противополагается метафизической, и даже самое маленькое действие – не на миллион, а «на копейку» – тоже имеет свойство разрешать какую-то мысль или вопрошать о ней. Например, бросать рубль каждому нищему, встреченному на пути, или поливать цветы в засушливый день может быть выражением целой философии жизни.

Метапрактика определяет, насколько эта притчеобразность собственных действий осознается нами, насколько мы воспринимаем и переживаем второй план своего бытия, более того, формируем свои будни по образу притчей, как значимый текст. Тогда, выстояв в очереди за продуктами или вскопав огород, то есть совершив ряд житейских поступков, мы чувствуем, что создали некое произведение в жанре метапрактики, которое отличается смысловой законченностью. Это может быть одно предложение – афоризм или несколько мыследействий, образующих тезисы трактата. С семиотической точки зрения жизнь – текст, состоящий из поступков, продиктованных житейской необходимостью, но по смыслу к ним несводимый, иносказательный. Метапрактика расширяет значение повседневных действий, помещает их в бесконечно растяжимый смысловой континуум: от крошечных деталей повседневности до понимания вселенной и своего места в ней. Метапрактика соотносится с *действиями философскими, но если последние совершаются сознательно в контексте определенного мировоззрения, но метапрактика – это совокупность самых простых, житейских практик, которые «задним числом» осмысляются как философский текст.

*Действия философские, Жизнь как тезаурус, Мудрость, Мыследействие, Тривиалогия

Знак. С. 707–711.

МИКРОПСИХОЛОГИЯ

МИКРОПСИХОЛОГИЯ (micropsychology). Исследование психических микрообъектов и микропроцессов: микроэмоций, микрочувств, микронастроений, которые по длительности и интенсивности отличаются от соответствующих макропроцессов. Микропсихология стоит в ряду таких научных дисциплин, как физика микромира, микросоциология, микроэкономика, которые исследуют первичные, наименьшие элементы природных и общественных явлений. У психических явлений есть свои элементарные частицы, «кванты». Таковы, например, внезапные и мгновенные «уколы» радости, единения с миром и постижения истины, которые изредка переживаются в потоке будничных состояний – «просветление», «озарение», «прозрение», «эпифания», «сатори». Практически для каждого чувства и состояния можно выделить его первоэлемент: микроэмоцию, микроаффект, микрочувство, микронастроение.

Особый интерес для микропсихологии представляют «рефлективные» эмоции, направленные на самих себя (*селф-эмоции), такие как *хитрость желания, где самый элементарный инстинкт (половой) опосредуется волей и сознанием.

Микропсихология изучает элементарные *психемы на всех уровнях, причем остается в рамках субъективного опыта и стремится найти для него общезначимое основание внутри сферы собственно психического. Микропсихология использует методы интроспекции и интерспекции (interspection), то есть сравнительного анализа разных личностных опытов самонаблюдения.

Этим микропсихология как гуманитарная дисциплина отличается от нанопсихологии (nanopsychology), которая работает с еще более дробными психическими микрообъектами, переходящими в физические микрообъекты, вплоть до квантовых структур нейронов. Нанопсихология выходит на уровень психики, связанный с физикой и химией мозговых процессов, и пытается решить «трудную проблему» сознания на путях преодоления декартовского дуализма психического и физического.

*Микрометафизика, Микроника, Психема, Селф-эмоция, Хитрость желания

МУЛЬТИВИДУУМ

МУЛЬТИВИДУУМ (multividual; лат. multum, много + лат. individuum, индивид). Индивид, разнообразные «я» которого могут иметь самостоятельные воплощения, сохраняя при этом общее самосознание.

Современная цивилизация все еще онтологически бедна: подавляющее большинство объектов и субъектов имеют только одну форму существования. Разум существует в форме биологического вида homo sapiens и только начинает осваивать альтернативную форму (компьютерно-электронную). Каждый человек существует внутри биоформы, предзаданной ему природой, и не может ее менять по своей воле – за исключением редких случаев перемены пола. Дальнейшее развитие цивилизации ведет от универсума к мультиверсуму (*многомирие), включая умножение альтернативных способов существования каждого индивида как мультивидуума, способного выбирать для себя разнообразные формы воплощения. Подобно тому как одна и та же информация может передаваться в виде устной речи, записи от руки, печатного текста, двоичного цифрового кода, аналоговой копии, так любой индивид, любой вид существования сможет менять свою форму, создавать множественные варианты себя («аватары», «клоны»). Все формы существования становятся более пластичными, включая полиморфность человеческого тела.

Еще в 1970-е годы психологи отметили появление «протеического» типа личности, сочетающей в себе свойства разных индивидов (*протеизм) [209]. Это не шизофренически расколотая, а богатая, многоролевая, «многосамостная» личность, которой тесно в рамках одного «я». Такая множимость «я» всегда наблюдалась в актах художественного творчества, когда личность условно, на сцене или в романе, перевоплощалась в других. «Я противоречу себе? Прекрасно, значит, я противоречив. Я велик, меня – миллионы (multitudes)» (Уолт Уитмен).

Если человеческой личности тесно в рамках одного «я» и одного тела, то с развитием технологий эти множественные «я» могут обрести не только образно-символические воплощения, но и самостоятельные тела, связанные между собой невидимыми нитями синергий и симпатий. Они будут обладать физически той «неслиянностью и нераздельностью», какой сейчас обладают психически, как разные «я» одного индивида. Если биовид воплощается во множестве особей, то и индивид станет своего рода «психовидом», на основе которого посредством нейронно-когнитивных, компьютерно-информационных, биологических и нанотехнологий будут создаваться разнообразные организмы, обладающие сложным единством внутренней жизни, сознанием своего общего «я».

Мультивидуум сможет выступать в разных материальных обличиях и социально-профессиональных ролях – и одновременно осознавать единство своей судьбы и моральной ответственности. Все его воплощения будут сомыслить и содействовать друг другу, хотя между ними не исключены ревность и соперничество, подобно тому как поэт может ревновать читателей к себе, к своим прежним произведениям (*саморевность). Творчески сильная, вдохновенная личность сможет населять целые миры своими множимыми «я». Тогда все искусство прошедшего и настоящего будет осмыслено как условно-знаковое предварение многомирного бытия мультивидуума.

*Всечеловек, Гиперавторство, Многомирие, Мультикосмизм, Персонажное мышление, Прото-, Протеизм, Своечуждость

Знак. С. 144–146.

ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА В ЭТИКЕ

ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА В ЭТИКЕ (reversed perspective in ethics). Представление о том, что каждый человек должен испытывать чувство вины не только за свои прегрешения, но и за грехи других, а в перспективе за всё и за всех. Этот принцип опирается на библейский мотив первородного греха человечества, который соразделяется всеми потомками Адама и Евы. В монашеской практике это правило выражено Аввой Дорофеем (Поучение седьмое. «О том, чтобы укорять себя, а не ближнего» [210]), а наиболее ясно и универсально – старцем Зосимой в «Братьях Карамазовых» Ф. Достоевского: «воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват». «Чуть только сделаешь себя за всё и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват».

Зосима не приводит теоретических доводов, которые подтверждали бы эту взыскательную мысль, но она подтверждается сюжетом и структурой всего романа. Дмитрия Карамазова приговаривают к каторге за отцеубийство, которого он не совершал, и он вынужден взять на себя вину Смердякова. Однако Дмитрий вовсе не безвинен: ему снится дитя, которое плачет от голода, и он понимает, что должен пострадать за дитя. И действительно, Илюша Снегирев заболел оттого, что стал свидетелем избиения Дмитрием его отца и не смог снести этого унижения. Однако и сам Илюша тоже не без вины, он пытался убить собаку из любопытства и прельщенности злом. Но виноват не только он, но и лакей Смердяков, подговоривший его к такой жестокой забаве. Однако и сам Смердяков виноват лишь отчасти, поскольку мысль об отцеубийстве подсказывает ему Иван. Сам же Иван, уже мешаясь в рассудке, берет на себя целиком вину за отцеубийство, хотя только косвенно, «интеллектуально» причастен к нему. Роман построен именно как цепь перевиновений, где вина одного перекладывается на другого, где один страдает и терпит наказание за других.

Эта мысль о совиновности всех, о сопричастности человечества общему греху проходит через разные мировоззрения: от иудеохристианской теологии до экзистенциализма. Даже такая нравственно просветленная личность, как И. В. Гете, признавал, что ему «никогда не приходилось слышать о таком преступлении, на которое он не чувствовал бы себя способным». Не случайно Томас Манн цитирует эти слова Гете в своем эссе о Достоевском, находя именно у последнего высшее развитие этой «способности создать ощущение некой таинственной вины» [211].

В этой теме совиновности и «соборной» ответственности всех за всех обрисована иная нравственная перспектива, чем привычная линейная, исходящая из фиксированной точки зрения индивида и предполагающая точку схождения на линии горизонта: предметы уменьшаются пропорционально по мере удаления от переднего плана. Другую перспективу – обратную – мы наблюдаем на иконах, фресках и мозаиках. Долгое время она считалась ложной, наивной, обусловленной неумелостью ранних мастеров. Но уже в XX веке П. А. Флоренский, Б. В. Раушенбах и другие исследователи установили равноценность, если не сверхценность такой «искажающей» перспективы, которая предполагает для зрителя возможность выйти за предел своей индивидуальной точки зрения. Предметы расширяются по мере их удаления от зрителя, который выступает не как субъект восприятия, а скорее как адресат визуальных «посланий». При этом перспектива расслаивается на множество горизонтов, охватывающих предметы со всех сторон, а не только с одной, обращенной к зрителю. «Таково свойство того духовного пространства: чем дальше в нем нечто, тем больше, и чем ближе, – тем меньше. <…> В восприятии зрительный образ не созерцается с одной точки зрения, но по существу зрения есть образ многоцентренной перспективы» [212].

Эта «многоцентренная», соборная перспектива выступает как обратная только по отношению к прямой, индивидуальной. Быть виноватым за все и перед всеми – это как на иконе видеть каждый предмет с разных сторон и находить в самом себе точку схода всех линий, исходящих от самых дальних и наибольших реальностей: добра и зла, Бога и Его противника. Зосима мыслит о нравственных предметах в той же обратной перспективе, в какой они представлены на иконах.

Обратная перспектива не отменяет прямую, а обогащает ее. Личность начинает иначе оценивать и свои «малые» грехи, постигая в них зачатки тех больших грехов, разрастание которых создает тиранов, убийц, насильников. Совиновность – не просто нравственная рефлексия, это деятельное чувство, которое побуждает некоторых обладающих больной совестью брать на себя вину человечества, или своего класса, или своей нации, или своих предков. Это чувство побуждает людей из благополучных семейств бросать свои уютные гнезда, свой круг богатых и сильных и отправляться на помощь бедным, больным, необразованным, незащищенным. Признание за собой всеобщей вины не приводит к унынию и отчаянию, а, напротив, просветляет и «увеселяет». У Достоевского Маркел, старший брат Зосимы и первый проповедник «совиновности», радуется, признавая свою вину перед всеми. «Мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть… Пусть я грешен пред всеми, да зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?» Это слезная радость принятия и одновременно отпущения всех вин, радость всеобщего раскаяния, ведущая к новой, «райской» жизни.

*Противозовие, Стереоэтика, Эдемизм

Почему каждый перед всеми виноват: Этика в обратной перспективе // Звезда. 2014. № 4. С. 191–199.

ПРОТИВОЗОВИЕ

ПРОТИВОЗОВИЕ (contravocation). Этическая категория, указывающая на два зова в человеческой душе, на неустранимую двойственность нравственных побуждений и самих добродетелей («мужество – благоразумие», «щедрость – бережливость», «самоотдача – самосохранение» и т. п.). Если противоречие – это категория логическая: две речи, два довода, которые стоят друг против друга, то противозовие – категория моральная, поскольку предполагает два зова, два разных побуждения, стремления, порыва.

Один есть зов-призвание, а другой – зов-отзывчивость. Есть долг перед собой – долг воплощения и приумножения тех даров, которые тебе даны от рождения. Есть долг перед другими: близкими, современниками, потомками, братьями по человечеству – долг сострадания и взаимопомощи. Нам поручены ближние – и вручен наш собственный дар, который мы должны воплотить.

Таковы две этически требовательные реальности, в которых мы застаем себя. Самореализация и самоотдача. Отдаваясь одному долгу, легко пренебречь другим. Это противозовие и составляет ту маету души, ее «маятниковое» раскачивание, которое называется муками совести. Есть и такие редкие люди, у которых призвание и отзывчивость составляют одно, люди с этическим призванием и профессиональной отзывчивостью, такие как Альберт Швейцер, Януш Корчак, доктор Федор Петрович Гааз (1780–1853). Но для большинства людей призвание и отзывчивость – это два совсем разных, мучительно не совпадающих зова [213].

Противозовие незаметно заложено и в сильнейший нравственный императив: «Возлюби ближнего как самого себя». Как я могу возлюбить ближнего, если не знаю, что такое любовь к себе, если не могу перенести на другого то ощущение единственности, бесконечной важности, незаменимости и неповторимости, о котором узнаю из опыта отношений с самим собой? Чтобы возлюбить ближнего, я должен сначала возлюбить себя; но, возлюбив себя, могу ли я изменить себе с ближним? На почве этой заповеди возникает «любовный треугольник», трагедия ревности, поскольку я, «любящий себя», оказываюсь един в двух лицах, одновременно любящего и любимого, и к этому интимнейшему отношению добавляется третий, которого я должен любить как самого себя. Парадоксы противозовия рассматриваются в *стереоэтике.

*Алмазное правило, Двоечувствие, Содобродетели, Стереоэтика, Этика дифференциальная

Знак. С. 745–760.

Humanities. Р. 217–224.

ПРОТИВОЧУВСТВИЕ

ПРОТИВОЧУВСТВИЕ (counterfeeling). Чувство, возникающее вопреки эмоциональному смыслу ситуации, в противоречии с собственной причиной и условием. Например, скука и раздражение возникают в условиях, располагающих к радости и торжеству; душевный подъем – в ситуации несчастья и крушения всех надежд; оцепенение и равнодушие – в ситуации, располагающей к переживанию горя.

Одно из самых распространенных противочувствий – грусть, которая настигает человека в миг самых острых и счастливых переживаний. «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. / Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?..» (А. Пушкин, «Труд»). На вершине воплощенного замысла труженик осознает, что исполнил сужденное ему и, пусть на время, но исчерпал свои силы. Точно так же и необычная красота превышает отведенную человеку меру эмоционального переживания – и требует противочувствия. Об этом – в рассказе А. Чехова «Красавицы»: «Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон… <…> Быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты…» Противочувствие – способ достижения равновесия в душе, увлеченной односторонним порывом: восхищения, восторга, наслаждения.

Похожая грусть возникает в любовной близости, которая достигает определенного предела – и не может перейти его, вызывая внутреннее отчуждение даже в момент самой бурной страсти. Это противочувствие раскрыто в одном из самых загадочных ахматовских стихотворений: «Есть в близости людей заветная черта, / Ее не перейти влюбленности и страсти, / – Пусть в жуткой тишине сливаются уста, / И сердце рвется от любви на части. <…> Стремящиеся к ней безумны, а ее / Достигшие – поражены тоскою… / Теперь ты понял, отчего мое / Не бьется сердце под твоей рукою». Так тоскует душа, уже неспособная участвовать в собственных восторгах, поскольку они превышают ее вместимость.

В психологических справочниках грусть обычно объясняется нехваткой чего-то существенного для человека или отсутствием причин для положительных эмоций. Однако при избытке положительных эмоций грусть – это нехватка самой способности переживания. Пушкин называет такую грусть «непонятной», Чехов – «неопределенной, смутной, как сон». Противочувствие невыводимо из внешних обстоятельств и даже прямо противоречит им. Эта парадоксальная грусть – чувство самой бесчувственности.

Противочувствие следует отличать от *двоечувствия, когда два противоположных чувства возникают одновременно. Противочувствие – не противоречие между чувствами, а противоречие между чувством и вызвавшей его ситуацией.

*Амби-, Двоечувствие, Душевность, Катарсис мысли, Селф-эмоция

ПСИХЕМА

ПСИХЕМА (psycheme). Элементарная единица психического. О природе психического и его компонентах ведутся споры, и понятие «психемы» может способствовать артикуляции этой проблемы

Одним из проявлений психемы являются микроэмоции (microemotions) и другие мгновенные импульсы чувств, аффектов, настроений, переживаний. Среди микроэмоций выделяются «грустинка» (saddicle), «гневинка» (furicle), «смешинка» (laughicle), «сумасшедшинка» (maddicle), *счастица. Микрострах или микроодиночество случаются с человеком многократно в течение дня, когда, например, он опаздывает на службу или когда близкий не уделяет ему должного внимания. Психемы не обязательно выражаются в поведении, они фиксируются в основном интроспективно, как вспышки «виртуальных» эмоциональных частиц, быстро гаснущих и уступающих место другим.

Рассматривая дискретные психические состояния, своего рода «кванты» психического, *микропсихология объясняет, почему у некоторых людей, порой посредственных, возникают мгновенные вспышки изобретательности, необычных дарований; почему писатель, в целом заурядный, может оказаться автором одного шедевра. Психология «потока» (Михай Чиксентмихайи) описывает творчество как длительное единение человека со своей деятельностью и ситуацией, состояние полной ментальной и эмоциональной включенности в то, что он делает. Однако несомненно, что в творческом процессе происходят мгновенные включения и выключения, которые по контрасту с «потоком» можно характеризовать как «брызги» или «вспышки», подчеркивая их дискретную природу (*креатема, *творчество). Психическое поле можно описать как *вакуум нестабильный, в котором происходит выброс виртуальных частиц, мгновенно возникающих и исчезающих. Изначальная концепция «демона» или «гения» (в греческой или римской мифологии) исходила из представления о «боге одного мгновения». Алексей Лосев характеризует демоническое как «мгновенно возникающую и мгновенно уходящую страшную роковую силу, которую нельзя назвать по имени, с которой нельзя вступить ни в какое общение. Внезапно нахлынув, она молниеносно производит какое-то действие и тут же бесследно исчезает» [214]. Лосев опирается на исследования немецкого филолога Германа Узенера (учителя Ницше), согласно которому греч. daimon – это «бог данного мгновения». Лишь впоследствии, в силу утраты исконного значения, «гений» отождествился с постоянным духом, покровителем данного человека («гений Сократа»), а затем и с ним самим («Сократ – гений») [215].

Точно так же о любых микроэмоциях можно сказать, что это «счастье одного мгновения», «гнев одного мгновения» и т. п. Микропсихология возвращается к изучению этих первоначальных квантов психического, освобождая его от последующих наслоений, когда оно срастается со своим носителем, опредмечивается и выступает уже не как импульс психической энергии, а как устойчивое свойство, атрибут характера или некая субстанция («гениальность», «гневливость»).

Два представления о душевном процессе: как о сплошном «потоке» и как о «брызгах», психических «всплесках», – могут рассматриваться в их дополнительности. Этот дуализм дискретного-континуального, открытый квантовой физикой, где элементарные частицы выступают и как волны, обнаруживается и на других уровнях микромира.

Один из методов изучения психем – интерспекция (interspection), то есть сопоставление результатов самонаблюдений-интроспекций у разных личностей. При таком сравнительном анализе для каждой психемы выделяются свои ассоциативные ряды, типы образов, метафор, облака тегов, что позволяет установить объективные основания субъективного опыта, не редуцируя их ни к материальным процессам в мозге (физикализм), ни к структурам поведения (бихевиоризм).

*Есмь-истина, Ипсеизм, Ипсеистика, Микроника, Микропсихология, Психонавтика, Селф-эмоция

ПСИХОНАВТИКА

ПСИХОНАВТИКА (psychonautics). Углубление в психические миры, в измененные состояния сознания в целях их экспериментального изучения или трансформации своей психики. Для психонавта внутренний космос интереснее внешнего и доступнее для изучения. Все необходимое: и предмет, и средства познания – находится внутри человека. Если психотерапевт – это профессия, то психонавт – призвание. Это не только труд исцеления людей, это еще и приключенческий интерес странствия по душевным мирам, радость собственного перевоплощения и вживания в чужую психику, обретения себя в другом и другого в себе.

*Ипсеистика, Микропсихология, Эгонавтика

РАВНОЛЮБИЕ

РАВНОЛЮБИЕ (equiphilia). Одинаковая любовь ко всем. Принцип равенства распространяется на область чувств и отношений (в противоположность избирательной, разборчивой любви). Равнолюбый – равно любящий всех, относящийся к разным людям или предметам с одинаковой склонностью, без отбора и предпочтения.

Равнолюбие не тождественно равнодушию, поскольку предполагает равную устремленность любви на несколько предметов, а не отсутствие любви. Если равнодушие – это холодность, безучастность, то равнолюбие – равномерное распределение душевного тепла, которое переходит с предмета на предмет или одновременно объемлет несколько предметов, не умея или не желая делать выбор. Чеховская «душечка» из одноименного рассказа – пример такого равнолюбия к трем спутникам жизни: театральному антрепренеру, лесоторговцу и ветеринару, привычки и мысли которых она столь же легко усваивает, как и меняет потом на другие. Вопрос в том, избирательное ли чувство любовь – или она избирательна только по тесноте человеческого сердца и в высшем своем проявлении должна равно распространяться на всех, по завету «Люби ближнего как самого себя».

Метафизическая и этическая проблематика любви включает такие вопросы: равнолюбие – это восходящее или нисходящее движение любви, ее усиление или энтропия? Равнолюбен ли Бог, который есть Любовь? Равнолюбен ли был Иисус? Должен ли быть равнолюбивым учитель, не уделяя одним ученикам больше, а другим меньше из своих умственных и сердечных запасов?

*Альтер-эгоизм, Контекстные отношения, Любовь, Симпсихоз

Дар. Вып. 4. 8.5.2000

Любовь. С. 478–479.

САМОРЕВНОСТЬ

САМОРЕВНОСТЬ (self-jealousy). Ревность к самому себе, когда человек ревнует одну сторону своей личности к другой. Например, умная и красивая женщина может испытывать саморевность, если любуются ее внешностью, не отдавая должное ее интеллекту, или, наоборот, интересуются ее мнением, не обращая внимание на ее внешность. Бизнесмен, политик, автор, актер могут ревновать себя к своему богатству или к своей славе: каждому хочется, чтобы любили его самого, а не то, кем он стал или что он сделал. Черты саморевности проявляются в отношении Н. Гоголя и Л. Толстого как религиозных учителей к собственной писательской славе. В. Маяковский ревновал свои поздние сочинения к ранним и обижался, когда его просили читать не поэму «Хорошо!», а «Облако в штанах». Саморевность – один из источников саморазвития личности в ее соревновании с собой: какое из моих «я» лучше, влиятельнее, удачливее?

*Мультивидуум, Противозовие, Селф-эмоция

СВОЕПРАВИЕ

СВОЕПРАВИЕ (self-righteousness). Непоколебимая уверенность в своей правоте, одержимость и ослепленность своей правотой. Для культуры важно иметь критическое понятие своеправия в своем концептуальном запасе, поскольку оно предохраняет от отождествления правды и правоты. Культура, лишенная этого понятия, становится нечувствительна к фанатизму и догматизму. Своеправие – общее имя нравственных болезней и исторических соблазнов. Коммунизм, фашизм, фундаментализм и радикализм разных религиозных и атеистических оттенков – это всё разновидности своеправия.

В эпилоге романа «Преступление и наказание» Раскольникову снятся своеправые люди будущего, которые истребят друг друга и все живое во имя царственного «я есмь истина». «Никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные… Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина…» Одержимость своей правотой – самый заразный вирус, над которым не властна медицина. О своеправии как о моральной мертвенности говорит Б. Пастернак в романе «Доктор Живаго»: «Я не люблю правых, не падавших, не оступившихся. Красота жизни не открывалась им».

Понятие своеправия позволяет сформулировать ряд нравственных проблем. Например, должна ли церковь быть своеправой, то есть признавать исключительную истинность своей веры. Или своеправие так же сомнительно в церквах, как и в людях, и церковь должна так же каяться в своих грехах перед Богом, как и ее прихожане?

Честный человек старается делать то, что считает правильным; своеправый считает правильным то, что он делает. Он может быть недоволен собой, даже испытывать угрызения совести, но при этом он всегда уверен в непогрешимой правоте своих принципов, в своем идейном или моральном превосходстве над окружающими. Равнодушие и своеправие – два типа уклонения от истины. Для равнодушных истина – нигде; для своеправых – в себе.

*Витоверификация, Злобро, Святобесие

Дар. Вып. 37. 28.1.2002.

Русский журнал. 11.11.2002.

Русский язык в свете творческой филологии // Знамя. 2006. № 1. С. 192–207.

СВОЕЧУЖДОСТЬ, СВОЕЧУЖИЕ

СВОЕЧУЖДОСТЬ, СВОЕЧУЖИЕ (self-otherness). Амбивалентность в отношениях «свой» – «чужой». Обычно они образуют бинарную оппозицию и четко противопоставляются, в том числе в агрессивных проявлениях ксенофобии, расизма, национализма, гомофобии, религиозной или политической нетерпимости. Но у каждого субъекта есть свои формы своечуждости, узнавания себя в чужом и чужого в себе. Восприятие себя как чужого лежит в основе элементарных рефлексивных и моральных актов: самосознания, самоограничения, самопожертвования, раскаяния. Восприятие чужого как себя выражается в толерантности, эмпатии, взаимопомощи, в «любви к ближнему как самому себе».

Психологически более тонкая форма своечужия – постоянное колебание контура личности, ощущение присутствия другого во мне, которое постоянно опредмечивается в моих прошлых «я». По наблюдению Ф. Ларошфуко, «иногда мы столь же отличаемся от себя, как от всех прочих». Более того, человек может находить в себе больше чужого, чем в других, а в других больше своего, чем в себе. Эта амбивалентность лежит в основе и личностного развития, и динамики межличностных отношений. Своечуждость также раскрывается в понятии *судьбы, которая превращает «свое» в «чуждое», поступки и характер индивида – в то, что свершается с ним по воле обстоятельств.

Своечужие проявляется творчески в *гиперавторстве и *персонажном мышлении, когда мысль находит свое аутентичное выражение в речи от другого лица: «Все те слова, которые сам я говорил другим, я чувствовал отличными от моей собственной мысли…» (П. Валери). Своечужие – одно из глубинных свойств личности, которое лежит в основе многих культурных, психологических, творческих процессов, начиная с детской игры или способности актера к перевоплощению – и вплоть до актов религиозного жертвоприношения, переложения своей вины на чужого или чужой вины на себя.

*Гиперавторство, Игра, Ипсеизм, Лирическое «оно», Мультивидуум, Персонажное мышление, Противозовие, Реверсивность, Селф-эмоция, Симпсихоз, Суб-объект, Судьба, Хитрость желания

Знак. С. 541–592.

Поэзия. С. 248–280.

Творчество. С. 407–420.

СЕЛФ-ЭМОЦИЯ

СЕЛФ-ЭМОЦИЯ (self-emotion; от англ. self, сам, само-; ср. self-reflection, self-reference). Эмоциональное отношение человека к собственным эмоциям.

Чувства, как и мысли и высказывания, могут быть саморефлективными, самореферентными, обращенными на себя. Селф-эмоция – один из двух разрядов метаэмоций, направленных на другие эмоции, например переживание радости по поводу своей или чужой грусти. Изучение эмоциональных реакций родителей на эмоции детей началось в 1997 году, когда возник и сам термин «метаэмоция» (американский психолог John M. Gottman).

Метаэмоции можно разделить на два разряда: эмоции, обращенные к чужим эмоциям – альтер-эмоции (alter-emotions) и к своим собственным – селф-эмоции.

Селф-эмоции в свою очередь делятся на две категории: совпадающие с эмоцией-объектом – или противоположные ей. К первой категории, рекурсивных (самоподобных) селф-эмоций, относятся: *филофилия, любовь к любви, стремление постоянно испытывать и возобновлять это чувство, – и фобиофобия (phobiophobia), страх испытать страх, боязнь перед собственным малодушием. Ко второй категории, реверсивных (самоотрицающих) селф-эмоций, относятся: *филофобия, боязнь испытать любовь, и фобиофилия (phobiophilia), стремление испытывать страх, любовь к ужасам и «ужастикам».

Таким образом, выстраивается типология четырех основных селф-эмоций, где «филия» и «фобия» представлены во всех вариантах своих сочетаний: любовь к любви, страх перед страхом, страх перед любовью, любовь к страху. Рекурсивные эмоции в принципе соответствуют моральной норме, тогда как реверсивные отталкиваются от нее.

Среди других важнейших саморефлективных эмоций: радование себя, ревность к себе, желание продлевать свое желание и откладывать его удовлетворение (*хитрость желания).

*Амби-, Двоечувствие, Ипсеизм, Микропсихология, Противочувствие, Саморадование творца, Саморевность, Филофилия, Филофобия, Хитрость желания, Чувства философские

СИМПСИХОЗ

СИМПСИХОЗ (sympsychosis; буквально со-душие). Психическая взаимозависимость двух или нескольких личностей. Они душевно зациклены друг на друге, переживают одни и те же настроения, которые быстро передаются от одного к другому. Такой симпсихоз бывает между членами семьи или замкнутого сообщества, например профессиональной группы, религиозной секты или политической партии. С одной стороны, среди них усиливается чувство счастья, надежности, безопасности, доходящее до эйфории, – и вместе с тем отрицательные эмоции, взаимно резонируя, могут выливаться в ссоры, приводить к нервному срыву. Есть разные градации и стадии симпсихоза, вплоть до полного эмоционального слияния двух существ, как в «Старосветских помещиках»: «вся привязанность их сосредоточивалась на них же самих».

Природе известно такое явление, как симбиоз – совместное существование организмов разных видов, их биологическая взаимозависимость. Это явление во многом остается загадкой для науки, хотя было обнаружено швейцарским ученым С. Швенденером еще в 1877 году при изучении лишайников, которые, как выяснилось, представляют собой комплексные организмы, состоящие из водоросли и гриба. Такая же сила нерасторжимости может действовать и между людьми – на психическом, а не биологическом уровне.

Симпсихоз может быть психологически выгоден для обоих участников, эмоционально их укреплять, увеличивать жизнестойкость, сопротивляемость внешним обстоятельствам. Отношения партнеров при этом могут быть равноправными или подчиненными, то есть один более зависим, другой господствует – случай чеховской Душечки, которая приникает к более сильной или властной душе. Этот психоцарь, или душа-госпожа, может покровительствовать более слабой, зависимой душе – или угнетать ее, поглощать ее энергию.

Симпсихоз может быть полезен одному, но вреден другому партнеру – тогда такое отношение называется паразитизмом и вампиризмом. Паразитизм – когда психически более слабый партнер использует резервуары энергии более сильного. Вампиризм – когда более сильный партнер пользуется энергией слабого, еще более ослабляя его.

Симпсихоз может быть опасным и разрушительным для обоих партнеров, даже если они нуждаются друг в друге и не в силах разорвать этот союз, как в случае Настасьи Филипповны и Рогожина, которые не могут быть ни вместе, ни врозь и продолжают психологически истязать друг друга. Такой негативный симпсихоз часто разрешается смертью, убийством или самоубийством.

Симпсихоз может связывать троих или нескольких, что проявляется в так называемых «треугольниках» или «квадратах», множественных любовных союзах, которые включают в себя ревность и соперничество – или щедрость и самоотречение. Такой случай симпсихоза описывает Герцен в «Былом и думах» – отношение двух супружеских пар: Герценов и Гервегов, с их попарной и перекрестной психической зависимостью, постоянными истериками, жертвами, мщением. «Все мы так сжились – я не могу себе представить существование гармоничнее», – писала Натали Герцен подруге. Но вскоре это сожительство – в кавычках и без – превратилось в ад… Сходную коллизию можно отметить в истории первого брака Ф. Достоевского: он был влюблен в свою будущую жену Марию Исаеву, а она любила учителя Вергунова, и двое соперников плакали друг у друга на груди и жертвенно отрекались от возлюбленной ради счастья другого. Симпсихозы могут разрастаться, как кораллы, в целые психические колонии, как в романах Достоевского, где, например, отец и братья Карамазовы, Катерина Ивановна, Грушенька, Лиза Хохлакова, отчасти и семейство Снегиревых образуют единый симпсихоз, напряженное поле эмпатий, эмоционального господства и рабства.

Симпсихоз основан на избирательных психических тяготениях личностей, на взаимной «склейке». Есть личности, более склонные к таким образованиям, так сказать, «клейкие», и есть «сухие», которые отталкивают любую зависимость (в качестве ее субъекта и объекта). Клейкая личность ищет любых способов психозависимости, как активных, так и пассивных, в ней угадывается эмоциональная пористость, губчатость, способность всасывать чужие психоэнергии или вливать свою энергию в других. Клейкая личность эмоционально обволакивает людей и вольно или невольно навязывает им роль партнеров в душевных взаимодействиях. Она может быть двувалентной или многовалентной, в зависимости от того, достаточно ли ей одного партнера для образования прочного (созидательного или разрушительного) симпсихоза – или нужны несколько партнеров, которые передают друг другу энергию психовлияний и оказываются накрепко связанными этой цепью. В центре такого психоконсорциума может стоять один человек, образующий радиальные связи со своим окружением, или это может быть плюралистическая конфигурация, с несколькими центрами притяжения и отталкивания.

Симпсихоз возможен не только между индивидами, но и между индивидом и коллективом, вождем и народом, причем их отношения тоже могут быть мучительными для одной или для обеих сторон. Такой тип симпсихоза изображен в антифашистской новелле Т. Манна «Марио и волшебник» (1929), где странствующий фокусник проводит сеанс магии и психически подчиняет себе волю зрителей, одновременно сам порабощаясь ею и впадая порой в состояние транса [216]. Один из самых масштабных вариантов симпсихоза – *психократия, политический режим, который формируется психическим взаимодействием вождя и народа, власти и общества. Такое взаимодействие переходит в чисто нервную стимуляцию и симуляцию, провоцирование массовых психозов, истерик, что ставит государство на грань нервного срыва, истерического коллапса и, соответственно, исторической катастрофы. При этом происходит интенсивное расходование и истощение психических ресурсов и власти, и общества, что эмоционально переживается как взаимное истязание, соревнование в психической выносливости – у кого скорее исчерпается терпение. Можно привести в пример двух «простецов» из народа: Рогожина у Достовского и Марио у Т. Манна. Оба избавляются от мучительного для них симпсихоза, убивая своих изощренных поработителей, психовампиров (Настасью Филипповну и фокусника). Власть, как истеричная Настасья Филипповна, помыкающая своим поклонником и вместе с тем психически зависимая от него, может спровоцировать характерно рогожинскую реакцию: мгновенный переход от обожания к физической расправе как единственному способу разрыва далее невыносимого симпсихоза.

*Аморт, Корпора и корпорус, Любовь, Психократия

Sympsychosis // Pseudodictionary. 6.2.2005.

Симпсихоз. Душа – госпожа и рабыня // Частный корреспондент. 27.5.2015.

СОВЕСТНИКИ

СОВЕСТНИКИ (conscientists). Духовное движение в защиту совести; представление о том, что совесть как нравственная способность стоит выше разделения между религиозной и атеистической моралью. Верит человек в Бога или не верит – дело его свободной совести, которая первичней этого деления. В одни эпохи совесть движет людей к религии, в другие – к атеизму. Совестно сваливать на Бога задачу переделки человеческой жизни, но совестно и упрекать Бога за то, что он допускает зло.

Совестники спорят с представителями экзистенциальной морали, которая отстаивает суверенность одиночки перед лицом масс, согласно сартровской максиме: «Ад – это другие». Принцип совести указывает на то, что «массы» пребывают внутри личности. Совесть – это другие во мне, это всё человечество в одном человеке.

Это направление морали часто апеллирует к наследию А. П. Чехова и придает высокий смысл понятию порядочности. Хотя Чехов боялся «идеалов» и терпеть не мог этого слова – именно поэтому в его творчестве раскрывается настоящий идеал. Человек познает у Чехова меру человеческого: быть не больше и не меньше себя, не Богом и не рабом, не начальствовать и не покорствовать, не возноситься и не пресмыкаться. В соответствии с принципом «золотой середины» у Аристотеля, совестники полагают, что Чехов лучше всего воплотил этот моральный критерий на практике. Порядочность – соразмерность человека самому себе. Для этого надо быть мужественным, но не жестоким, скромным, но не трусливым. Они предлагают усвоить согражданам спокойное и достойное, «чеховское» выражение лица, а не метаться, подобно героям Достоевского, между безднами Содома и Мадонны.

*Вочеловечение, Доброверие, Обратная перспектива в этике, Потенциальные сообщества, Соверие, Стереоэтика, Человекомерие

Сектантство. С. 205–207.

СОДОБРОДЕТЕЛИ

СОДОБРОДЕТЕЛИ (co-virtues). Добродетели, которые отрицают и вместе с тем предполагают друг друга, такие как щедрость и бережливость, мужество и благоразумие. Щедрость без бережливости вырождается в порок расточительства, а бережливость без щедрости – в порок скупости. Мужество без благоразумия вырождается в безрассудство, а благоразумие без мужества – в трусость. Таким образом, щедрость и бережливость, мужество и благоразумие можно назвать содобродетелями, и они так же необходимы этике, как правое и левое полушарие – мозгу.

Два основных полюса добродетелей: самоотдача и самосохранение. Мужество, щедрость, жертвенность – это действовать во имя других, отказываясь от себя. Благоразумие, осторожность, бережливость – сохранять, выращивать и приумножать себя, чтобы было чем жертвовать, что отдавать другим. Невозможно заранее предсказать, какая стратегия окажется морально выигрышной в конкретных случаях, – это зона нравственного риска. Смещаясь к одному из двух полюсов, мы отступаем от другого, и такая пульсация постоянно происходит в нравственной жизни. Плоский морализм – это мораль одной добродетели.

Наконец, есть две «сверхдобродетели», которые как бы регулируют отношение между содобродетелями: мудрость и совесть. *Мудрость – это метауровень морального самосознания, которое взвешивает и соотносит ценности самоотдачи и самосохранения в каждый момент времени. Мудрость нашептывает слова мужества в моменты слабости и малодушия и дает советы благоразумия в моменты героического безрассудства.

Другая метаэтическая категория – совесть. Она тоже регулирует отношения между содобродетелями таким образом, чтобы, склоняясь к одной из них, не впасть в крайность порока. Бережливому совесть напоминает о щедрости – чтобы он избегал скупости; а щедрому – о бережливости, чтобы он не предался расточительству. Но в отличие от мудрости, которая веселится на путях к целому (*веселье), совесть болит и мучится оттого, что не в силах достичь полного равновесия добродетелей, поскольку добродетель как таковая недостижима. Если мудрость есть нравственная катафатика, поиск гармонии и соединения добродетелей, то совесть есть нравственная апофатика, чувство невозможности такой гармонии, и происходящие от этого «угрызения». Мудрость встает над противоречиями, примиряет их; совесть мучается *противозовиями и не может их разрешить. Если мудрость – орган веселья, то совесть – это орган страдания, который здоров, именно когда болит.

Высшая нравственность – это совмещение двух метаэтических способностей, мудрости и совести. Но точно так же как и те содобродетели, которые мудрость примиряет, а совесть не может примирить, так и сами мудрость и совесть составляют две метаэтические содобродетели, между которыми трудно найти абсолютное равновесие. Добродетели постоянно раздваиваются, требуют выбора, раскаяния, нового выбора, мудрых решений – и угрызений совести.

*Алмазное правило, Мудрость, Противозовие, Совестники, Стереоэтика

Возможное. С. 246–255.

Знак. С. 745–760.

СТЕРЕОЭТИКА

СТЕРЕОЭТИКА (stereoethics; от греч. stereos, объемный, пространственный). Этика, исходящая из раздвоения и несовместимости добродетелей, из невозможности единственно правильного морального выбора. Стереоэтика вводит принцип совмещения разных нравственных перспектив, подобно тому как зрение совмещает две разные проекции предмета и только поэтому воспринимает мир объемно, рельефно, стереоскопически.

Стереоэтика определяется по контрасту с медиальной этикой «золотой середины». Один из самых влиятельных постулатов в истории этики восходит к Аристотелю: добродетель – это середина между двумя порочными крайностями. «Избыток и недостаток присущи порочности (kakia), а обладание серединой – добродетели» («Никомахова этика», 1106б). Однако сам Аристотель показывает, что между двумя крайностями есть не одна, а две середины. «Серединою же по отношению к нам я называю то, что не избыточно и не недостаточно, и такая середина не одна и не одинакова для всех» (там же, 1106а). Одна середина больше отстоит от одного края, а другая – от другого.

Если излишек боязни – это трусость, а недостаток боязни – безрассудство, то между ними размещаются и две середины, две добродетели: мужество, которое дальше отстоит от трусости, и благоразумие, которое дальше от безрассудства. Диапазон нравственного поведения не фокусируется в одной центральной точке «правильного поступка», а описывается большим ценностным промежутком между мужеством и благоразумием. Точно так же между двумя пороками: скупостью и расточительством – размещаются две добродетели: щедрость, которая дальше от скупости, и бережливость, которая дальше от расточительности. В нижеприведенной схеме по краям располагаются два порока, а между ними – две *со-добродетели:

безрассудство – мужество – благоразумие – трусость

расточительство – щедрость – бережливость – скупость

бесстыдство – прямота – скромность – ханжество

Между парами понятий остается большой промежуток для свободных действий – нравственный континуум. Стереоэтика – это объемное постижение ценностей, смещенных относительно друг друга и именно поэтому требующих совмещения в общей перспективе, в полноте нравственного восприятия. «Двоенравие» в этике – то же, что двуязычие в культуре: способность переводить мысль или ценность с языка на язык и воспринимать или выражать ее в объеме расходящихся и сходящихся значений (ср. *стереотекст). Стереоэтика – нравственная зрячесть, стереоскопия, обусловленная схождением двух моральных проекций одного поступка: отвечая критерию бережливости, он опасно приближается к скупости, а взывая к чувству щедрости, может обернуться расточительностью. В этой двойной системе координат и блуждает наше нравственное чувство, никогда не находя полного успокоения, точки идеала, абсолютной середины. Нравственность – это способность не столько видеть, сколько долго всматриваться в предмет, сополагая разные его проекции.

*Алмазное правило, Обратная перспектива в этике, Противозовие, Содобродетели, Универсализм критический, Этика дифференциальная

Стерео-этика. Двойственность добродетели и «алмазно-золотое правило» // Знак. С. 745–760.

Возможное. С. 246–255.

Humanities. Р. 217–224.

СТРАДОСТЬ

СТРАДОСТЬ (joy-suffering). Радость и страдание в их неразрывности. Великая музыка, поэзия, драма передает это всеохватывающее чувство от полноты жизни, от круговорота радостей и страданий, взаимно преображенных. Страдость как бы охватывает собой все другие чувства, соединяет, симфонизирует их, как слитное переживание и превозможение диссонансов бытия. Еще один смысл этого понятия: страда, труд души, который перерабатывает страдание в радость, а радостью позволяет глубже пережить страдание. Страдостью жива душа человека, и как бы ни старался он выделить радость в чистом виде, все равно, лишь погружаясь в море страдания, она выходит оттуда очищенной.

Страдость следует отличать от «радостопечалия», понятия православной духовной традиции, означающего, что радость и печаль не сменяют друг друга, а сосуществуют в неразрывном единстве. «С усилием держи блаженное радостопечалие святого умиления, и не преставай упражняться в сем делании, пока оно не поставит тебя выше всего земного и представит чистым Христу», – призывает Иоанн Лествичник. Но печаль не тождественна страданию. Радостопечалие – чувство тихое, кроткое, смиренное, а страдость – бурное, деятельное, дерзкое, титаническое. Так оно выражается у Шиллера «Ода к радости» и у Бетховена в 9-й симфонии: «Как светила по орбите, / Как герой на смертный бой, / Братья, в путь идите свой, / Смело, с радостью идите!»

*Амби-, Двоечувствие, Чувства философские

Дар. Вып. 288. 3.10.2011.

СУДЬБА

СУДЬБА (fate). Высшая сила, которая действует на человека благодаря свободе его воли и вместе с тем вопреки ей. Человек потому и оказывается неволен над теми или иными обстоятельствами, что имеет свободу воли. Например, расовая принадлежность человека, цвет его кожи – данность или судьба? Данность, пока я ношу свою кожу, не замечая ее. Но если она становится мне тесна и я безуспешно пытаюсь «выпрыгнуть» из нее, тогда я понимаю, что это судьба, что я не могу «сбросить» свою кожу, свой род, страну, эпоху… Они мне суждены в той мере, в какой я хочу, но не могу обойти эту данность, ибо иного мне не дано. Чтобы чего-то не мочь, нужна мощная воля. Судьба действует лишь потому, что есть «я», которое бросает вызов всем данностям – и этим вызовом превращает их в судьбу.

К понятию необходимости ведет понятие свободной воли, а не наоборот, как полагали Гегель и Маркс, для которых свобода – это осознанная необходимость, добровольная отдача необходимости. Необходимость не может быть познана, пока у нас нет опыта свободы, попытки обойти данное нам, поставленное у нас на пути. Свобода – способность обходить препятствие, совершать побег в иное. Слово «не-обход-имый» этимологически содержит в себе двойное отрицание, одно эксплицитно («не»), другое имплицитно: действие «об-ходить» предполагает свободу преодолевать какие-то препятствия или обходиться без чего-то насущного. Не-обход-имость тогда и возникает, когда пытаешься что-то обойти. Само это слово содержит в себе краткую и трагическую историю свободы, оно говорит о свободе даже больше, чем само слово «свобода» [217]. Необходимость – это свобода, испытанная до конца и потому познавшая свою конечность. И в других, синонимических понятиях, выраженных отрицанием: «неизбежность», «безвыходность», «неотвратимость» – заключен порыв к свободе: из-бегание, об-хождение, от-ворачивание.

Традиционно считалось, что судьба предзадана человеку и ограничивает его свободу, но по сути свобода и судьба предпосланы друг другу. Человек – судьбообразующее существо именно потому, что он вырывается из порядка вещей, изрекает свое слово – и слышит в ответ предреченное ему. «Рок» – того же корня, что и «речь». Человек – существо рекущее и потому рекомое, подлежащее року, то есть приговору свыше. Субъектность в нем неотделима от объектности (*суб-объект). Как субъект речи, он обречен быть и ее объектом, не в том поверхностном смысле, что говорят о нем, а в том, что говорят «им»: он сам «изречен», «сказан». Этот Логос укоренен в его бытии вместе с возможностью его собственного Голоса. Такова этимология и латинского «fatum» – это причастие среднего рода прошедшего времени от «fari» – сказать, то есть буквально «нечто сказанное, изреченное» (богами). Эту изреченность самого себя человек нарекает роком. Эта «чело-весть», посланная неизвестно кем и неизвестно кому, лишь отчасти прoчитывается самим человеком, а то, что не удается понять, и составляет «тайнопись судьбы».

«Подневольность» человека, то есть ощущение себя в высшей власти, может быть выведена из воли трансцендентного субъекта, как в теистических религиях. Но субъект такого сверхъестественного воления, если он Бог, или Дух, или Гений, представляется по образу человека, личности и не вполне удовлетворяет нашему чувству инаковости, внечеловечности этой воли, которая действует безлично, как «темнеет» или «смеркается». Понятием «судьба» и обозначается безличность Волящего – такая инаковость воли, которая выходит за рамки какого-либо представления о субъекте. Судьба – это не предметная структура, которая не имеет воли, и не субъект, который имеет личную, человекоподобную волю, а некая парадоксальная безличная субъектность, источник воления, неведомо откуда и почему обращенного на нас. Отсюда и неразрешимый парадокс: судьба – это я сам и одновременно то, что мне суждено и предназначено. Судьба – это оборачиваемость, реверсивность моей воли, предметом которой я сам становлюсь, причем не как конкретной воли, а как способности воли, рассеянной во множестве происходящих со мной событий и соединяющей их в одно целое. Этой своей волимости человек и дает название Вышней Воли. Парадокс судьбы в том, что она неотделима от самостности, и судьба начинает выступать как вышняя воля только там и тогда, когда человек проявляет свою волю как противодействие обычному ходу и распорядку вещей.

Есть некое со-стояние между свободой и судьбой, которое можно назвать «суперпозицией». В квантовой физике этот термин, предложенный Э. Шредингером, означает позицию частицы-волны до момента ее измерения, то есть до ее локализации в качестве частицы или волны. Суперпозиция воли – это еще не свобода и еще не судьба, а то, что предшествует их различению. Это выделенность человека из мира объектов, его способность быть субъектом и полагать в качестве объекта самого себя. Распадаясь на два дополнительных состояния, эта суперпозиция человека в отношении мира становится свободой и судьбой. Судьба – не внешняя человеку сила, а раздвоенность его собственной сущности, следствие его способности судить – а значит, и быть судимым.

Реверсивная(reversive) концепция судьбы основана на представлении о двух обратимых состояниях воли, ее активном и пассивном залоге, подобно тому как саморефлексия есть субъектно-объектная обратимость сознания, а самореференция – речи. Воля может находиться в суперпозиции, то есть одновременно в двух «когерентных» состояниях: свободы и судьбы, или в двух залогах: действительном и страдательном. Судьба – это страдательный залог свободы. Свобода – действительный залог судьбы.

Человек-судья и бытие-судьба возникают вместе и наперекор друг другу, как достойные соперники. Согласно Георгу Зиммелю, «быть ниже или выше судьбы для человека всегда окрашивается тем, что подлинно человеческим, его подлинной определенностью является судьба» [218]. Становясь ниже судьбы, человек, по Зиммелю, превращается в животное, в факт существования. Становясь выше судьбы, человек превращается в Бога, во всеобъемлющего Субъекта. Но, поскольку человек остается человеком, он имеет судьбу: способен совершать поступки и попадать в происшествия, а в наиболее глубоких актах самосознания – постигать связь тех и других.

Следует различать детерминизм, теорию обусловленности и несвободы всех человеческих поступков – и фатализм, по которому любые поступки приводят к заранее предопределенным результатам. Фатализм не просто верит в судьбу, но постоянно испытывает ее своеволием. Человек воли и человек судьбы, волюнтарист и фаталист – это, как правило, одно лицо. Таковы, например, Печорин у Лермонтова (особенно в «Фаталисте») и сверхчеловек Ницше, у которого воля к власти совпадает с amor fati, «любовью к судьбе». Человечность – это и есть способность иметь судьбу, заходить за предел своей свободы, превращать все данное – в заданное себе и превосходить самого себя на величину своей судьбы.

О судьбе можно говорить лишь потому, что она и побеждает человека, и не может его победить. «Он ждет, чтоб высшее начало / Его все чаще побеждало, / Чтобы расти ему в ответ» (Рильке Р. – М. «Созерцание», пер. Б. Пастернака). Судьба – то «высшее начало», в ответ которому человек растет, постигая самого себя не как данность, а как задачу. В понятии судьбы человек одновременно и умаляет, и перерастает себя, отторгая от себя свою данность и одновременно превращая ее в свое предназначение, в нечто высшее, чем он сам.

*Выверт, Жизнь как тезаурус, Ипсеизм, Ирония бытийная, Реверсивность, Своечуждость, Событие, Суб-объект, Фатумология

Поступок и происшествие: К теории судьбы // Вопросы философии. 2000. № 9. С. 65–77.

Знак. С. 541–592.

СУЕЧИСЛИЕ

СУЕЧИСЛИЕ (numeromania). Числовое представление о смысле существования; жизнь, подчиненная количественным показателям: больше, дальше, быстрее. Квантификация бытия как способ его целеполагания: погоня за очками, секундами, метрами; одержимость дензнаками, габаритами, калориями. Оцифровать жизнь, свести ее к набору единиц и нолей, плюсов и минусов… Кредит и дебет, баланс, отчет… Подсчет интернет-ссылок и лайков.

Если в языке есть слова «суесловие», «суемыслие», «суеверие» и «суемудрие», то есть резон и для «суечислия», тем более что оно в характере современного прагматического общества. В частности, российского, с его новообретенным «товарным романтизмом», верой в непогрешимость цифр. Так очерчивается переход от потерпевшей крах идеологии к нумерологии как общественному фетишу и суеверию: высокие слова обманут, а числа – нет.

*Мудрость, Суечувствие

Суечислие // Сноб. 4.1.2014.

СУЕЧУВСТВИЕ

СУЕЧУВСТВИЕ (vain or empty feeling; ср. суеверие, суемудрие, суесловие). Склонность много и сильно чувствовать по ничтожным поводам, принимать близко к сердцу пустяки и мелочи, волноваться ни о чем. Суечувствие может быть заряжено как положительными, так и отрицательными эмоциями, от любви до гнева. Влюбчивость, восторженность, умильность, мечтательность, прекраснодушие – проявления позитивного суечувствия, а обидчивость, раздражительность, вспыльчивость, тревожность, подозрительность, боязливость – негативного.

Юность – пора суелюбия, когда чувства вспыхивают быстро, как солома, и так же быстро гаснут. А немолодые родители, легко впадая в суестрашие, дрожат над младенцем, сдувают с него каждую пылинку.

Один из первых литературных образов суечувствия – в стихотворении Н. Некрасова: «Мы с тобой бестолковые люди: / Что минута, то вспышка готова! /Облегченье взволнованной груди, / Неразумное, резкое слово» (1851). Сатирический образ – в рассказе М. Зощенко «Нервные люди» (1924). Суечувствие следует отличать от *живосердечия.

*Живосердечие, Микропсихология

Дар. Вып. 147. 12.3.2006.

СЧАСТИЦА

СЧАСТИЦА (happicle; happy, счастливый + уменьшительный суффикс – cle) [219]. Краткий миг счастья, мимолетность которого делает его переживание еще острее. К счастью люди стремятся, считают его недостижимым или никогда не получают вдоволь, а между тем всю жизнь их посещают счастицы – промельки, мерцания, летучие частицы счастья. Не исключено, что у психики, как и у материи, есть свои элементарные частицы, эмоциональные «кванты», «психемы». Как у фотонов, у них нет инертной массы покоя – того, что мы зовем «счастьем». Они мгновенно вспыхивают, но нельзя определить их массу и местоположение, они лишь там, где мы способны их переживать. Перефразируя Пушкина, можно сказать, что на свете счастья нет, но есть счастицы.

*Микропсихология, Психема

Дар. Вып. 20. 5.3.2001.

ФАТУМОЛОГИЯ

ФАТУМОЛОГИЯ (fatumology; от лат. fatum, судьба). Изучение судьбы; философская дисциплина, которая рассматривает проблемы судьбы в мифологическом, религиозном, художественном, этическом, научном контексте (теории случая, хаоса, сложности, синергетика и т. п.).

Хотя понятие судьбы не часто встречается у современных философов, крупнейшие писатели, вплоть до нашего времени, строят свои художественные миры вокруг судьбы, которая неотделима от самого способа художественно-повествовательной организации событий в тексте. Кафка, Джойс, Гессе, Рильке, Борхес, Набоков, Уайльдер, Маркес – в центре их творчества находится метафизика и персонология судьбы. Эти художественные интуиции нуждаются в новой рефлексии, которая, наследуя таким мыслителям, как О. Шпенглер, Г. Зиммель, К. Юнг, позволит заново ввести «судьбу» в концептуальное поле философии и других гуманитарных дисциплин.

Современная наука также пробуждает заново интерес к судьбе как результирующей множества статистических, стохастических процессов, которые изучаются теорией *хаосложности. По сути, именно поле смыслов, очерченных традиционным понятием «судьба», находится в центре этой дисциплины, возникающей на стыке математических, естественных, информационных наук и изучающей нелинейные, непредсказуемые процессы, зависящие от взаимодействия множества случайных факторов. Одно из новейших имен судьбы – «вездесущность» (ubiquity), которым Марк Бьюкенен характеризует те критические состояния и структурные «обвалы», которые вызвали столь разные события, как гибель динозавров, начало Первой мировой войны, обвал финансового рынка в 1987 году, гигантское землетрясение в Кобе (Япония) в 1995 году. Этот же закон действует в передвижении песчаных масс, в заторах уличного транспорта, в распространении массовых эпидемий. Собранные Бьюкененом факты и свидетельства ведущих ученых подводят к общему заключению, что любая система по мере развития выходит из состояния стабильности и оказывается на пороге таких необратимых, катастрофических (или *анастрофических) перемен, которые были, есть и навсегда останутся сколь неизбежными, столь и непредсказуемыми. Эта неотвратимость и непредсказуемость, которая раньше называлась судьбой, и есть то самое «вездесущие», которое с равной непреложностью действует в природе и в обществе, в эволюции и истории [220].

Важный вклад в фатумологию внесли Конфуций, Цицерон (трактат «О судьбе»), Сенека. У них часто высказывается мысль о том, что характер человека – это и есть его судьба. Первым об этом сказал Гераклит: «Этос человека – его даймон». В рассказе Х. Л. Борхеса «Письмена Бога» герой, оказавшись в темнице, ищет вокруг знак Бога, начертание судьбы, и вдруг постигает: «Быть может, магическая формула начертана на моем собственном лице, и я сам являюсь целью моих поисков». Так в понятии судьбы вырисовывается апория. С одной стороны, судьба – нечто предустановленное, извне навязанное человеку: обреченность, неизбежность, которым он противопоставляет свое желание и волю. С другой стороны, у каждого человека своя судьба, и желать иной судьбы – желать иного себя, а это неосуществимо.

Эта апория постоянно дает себя знать в фатумологии. Так, Хризипп, глава школы стоиков, искал такого объяснения действий судьбы, которое не исключало бы свободы, а значит, ответственности самого человека. Он приводил пример с цилиндром и волчком. Ни один из этих предметов не может двигаться, если внешняя сила – толчок, удар – не задаст им движения. Но линия их движения зависит от их собственной формы – цилиндр будет катиться ровно, волчок – вращаться по кривой. Вопрос в том, что называть судьбой: силу внешнего воздействия? природу и характер того человека, на которого оказывается воздействие? или результирующую этих двух составляющих?

Обычно судьба противопоставляется свободе как сила, управляющая ходом человеческой жизни независимо от его сознания и воли. Однако есть общее смысловое поле, которое предшествует расщеплению понятий «свобода» и «судьба» и их дальнейшему расхождению на, казалось бы, несовместимые крайности волюнтаризма и фатализма.

В жизни человека можно выделить три типа событий. События, которые свершаются с ним по его собственной воле, могут быть названы поступками, ибо они задаются самим субъектом действия. Область событий-поступков изучается науками о человеческом поведении, его побудительных мотивах и критериях – психологией и этикой.

Вторая категория событий включает происшествия, то есть события, в которых человек является не субъектом, но объектом чуждой воли, случайностей, жертвой сверхличного стечения обстоятельств. К такого рода происшествиям относятся аварии, катастрофы, проигрыши и выигрыши в рулетку и лотерею, неожиданные встречи, инфекционные заболевания… Эти события управляются игрой случая, хотя и в них можно отыскать определенную закономерность – статистического, сверхиндивидуального порядка. Область событий-происшествий изучается статистикой, математической теорией вероятностей, а также комплексными теориями хаоса и сложности.

Наконец, третья категория событий представляет наибольший интерес для фатумологии. Эти события совершаются не по воле человека, но и не по воле случая, а в силу определенной закономерности, с какой поступки человека ведут к определенным происшествиям в его жизни. События такого типа можно называть свершениями – в них как бы завершается то или иное действие, начатое человеком по собственной воле, но затем вышедшее из-под его ведома и контроля. В свершениях то, что свершает сам человек, затем совершается с ним самим: он предстает как объект того воздействия, которое прямо или косвенно вытекает из предпринятых им действий.

Примеры событий-свершений из классической литературы. 1. Девушка влюбляется в молодого человека, но он пренебрегает ею, желая сохранить свободу; когда же эта свобода становится ему постылой, он влюбляется в ту, которой когда-то пренебрег, но она уже принадлежит другому. Эта сюжетная схема «Евгения Онегина» – образчик работы судьбы, которая превращает героев в объекты их собственных действий. 2. Поручик Вулич благополучно испытывает свою судьбу, играя в русскую рулетку; но через полчаса погибает, подвернувшись под саблю пьяному казаку. В «Фаталисте» Лермонтова сама готовность героя ставить свою жизнь на кон, подвергать ее случаю вызывает ответное действие случая, который тем самым становится уже не совсем случайным.

Свершения отличаются от поступков и происшествий тем, что содержат в себе собственное начало и конец и обнаруживают действие судьбы на всем его протяжении. С точки зрения фатумологии поступки и происшествия – это всего лишь неполные, односторонние свершения, чьи начала или концы упрятаны во времени судьбы, предшествующем рождению человека или следующем за его смертью. Однако только свершения, замкнутые временем человеческой жизни, поддаются строгому рассмотрению. Следуя критериям точности, фатумология должна исходить прежде всего из анализа событий-свершений, в которых наглядно определима связь поступка и происшествия. Тогда и учения о карме, о влиянии звезд, о рае и аде могут приобрести конкретность, какая свойственна наукам о наблюдаемом мире.

*Биограмма, Жизнь как тезаурус, Ипсеистика, Реверсивность, Своечуждость, Событие, Суб-объект, Судьба

Поступок и происшествие: К теории судьбы // Вопросы философии. 2000. № 9. С. 65–77.

Знак. С. 541–592.

ЭГОНАВТИКА

ЭГОНАВТИКА (egonautics; от ego, лат. я, и nautike, греч. кораблевождение). Странствие вглубь себя, экспериментально-исследовательское отношение к своему «я», поиск его оснований и пределов. Эгонавтику нужно отличать от психонавтики, которая изучает психическое вообще, тогда как эгонавт сосредоточен на себе, на бесконечно глубокой реальности своего «я». Психонавтика – это познавательная установка, исследовательский интерес, тогда как эгонавтика – свойство характера, тип личности.

Эгонавтика имеет иное значение, чем эгоизм, эгоцентризм, нарциссизм и другие «эго» – понятия, поскольку она предполагает не фиксацию на данности своего «я», а динамику его искания и обретения. Эгонавт – это интроверт-экспериментатор, искатель приключений в глубинах своего «я». Он не замкнут в себе статично, но путешествует вглубь себя, открывает все новые континенты своего внутреннего мира. «Лишь жить в самом себе умей, / Есть целый мир в душе твоей / Таинственно волшебных дум…» (Ф. Тютчев). Эгонавтика – это не просто умение жить в себе как в обустроенном доме, это авантюрный поиск себя в себе, романтическое незнание и постоянное узнавание себя – новым, неведомым, преображенным.

*Есмь-истина, Ипсеизм, Ипсеистика, Эгонетика

Политикон. 30.5.2008.

ЭТИКА ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ (РАЗНОСТНАЯ)

ЭТИКА ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ (РАЗНОСТНАЯ) (differential ethics). Этика, которая исходит из разности субъектов, вступающих в нравственное отношение, их уникальности и незаменимости; дополняет классическую этику, основанную на «золотом правиле» общности, взаимообратимости нравственных субъектов.

Дифференциальная этика восходит к учению о различии духовных даров. «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией» (1 Петра, 4: 10). Соответствующие предписания есть также в индуизме, буддизме, джайнизме, исламе… [221] Высшую нравственную ценность представляет именно мое отличие от других людей и их отличие от меня. Задача в том, чтобы обобщить и вывести в качестве всеобщего закона именно это право и долг каждого отличаться от каждого. Дифференциальная этика охватывает тот же круг проблем, что и *алмазное правило и *стереоэтика, но подключает к их решению более широкую философию *всеразличия.

В «осевую эпоху» (VIII–II вв. до н. э.), когда, согласно К. Ясперсу, закладывались основы сверхплеменной, общечеловеческой морали, установка на различия могла расшатать и разрушить эти универсальные основы. Однако возрастающая критика универсализма в эпоху постмодерна с позиций релятивизма и многокультурия укрепила потребность в новых критериях нравственности. Дифференциальная этика, этика *всеразличия может спасти от релятивизма как чисто отрицательной реакции против традиционной морали, ее универсальных норм и канонов. Человеку не удается до конца поставить себя на чье-то место, обобществить свое «я» – и потому он начинает осмыслять свою субъективность как вне– или антинравственную, как право на вседозволенность. Между тем именно эта несводимость единичного ко всеобщему и может стать источником новой нравственной энергии, изливающейся в мир не по старым, пересохшим руслам.

На эту тему много размышляли русские философы – Н. Бердяев, Л. Шестов, М. Бахтин. У Марины Цветаевой, вынужденной в эмиграции зарабатывать литературной поденщиной, есть такая запись: «Я не паразит, потому что я работаю и ничего другого не хочу кроме как работать: но – свою работу, не чужую. Заставлять меня работать чужую работу бессмысленно, ибо ни на какую кроме своей и черной (таскать тяжести, прочее) неспособна» (1932) [222]. Здесь возникает важное понятие: своя работа, та, которая поручена именно мне и которую никто не исполнит лучше меня. Среди множества долженствований каждого человека есть такие, которые совпадают с его призванием; более того, верность своему призванию, своей исключительной способности и есть одно из главных долженствований.

Нравственность – это не мера личных способностей и не мера общественных потребностей, а изменчивая мера соотношения тех и других. Поэтому этика несводима к эстетике или психологии, которые имеют дело с индивидуальными способностями, с талантом и гением. Но точно так же этика несводима и к социально-историческим обстоятельствам, которые определяют меру потребности в тех или иных поступках индивида. Мораль – подвижное равновесие всеобщего и индивидуального, причем в дифференциальной этике именно индивидуальное различие оказывается нравственным императивом.

*Алмазное правило, Альтерология, Всеразличие, Универсализм критический, Противозовие, Содобродетели, Стереоэтика

Знак. С. 745–760.

Возможное. С. 246–255.

Transculture. Р. 164–168.

Humanities. Р. 217–224.

КУЛЬТУРА. ЭСТЕТИКА