К моему удивлению, деревня больше походила на разворошенный муравейник – по главной улице постоянно кто-то носился, перетаскивая из одного двора в другой доски, тяжелые балки, наспех сколоченные лестницы, которых явно не хватало; повсюду стучали топоры, пронзительно вжикали пилы, где-то неподалеку громыхал молотом невидимый кузнец. Все более или менее взрослые парни были привлечены к строительству. Старики – те, кто мог передвигаться, неторопливо копались на недавно разбитых огородах. Те, кто ходить не мог, жмурились на солнышке и приглядывали за малышней. Бабы суетились по хозяйству. Молодые девки разбежались по лесам кто по грибы, кто по ягоды. Наверняка многие ушли в поле, которое я тоже приметил, пока добирался до деревни. Тут и там шныряли чумазые дети, или уже пристроенные старшими к делу, или же пока с любопытством приглядывающиеся к царящей вокруг неразберихе. Под ногами то и дело попадались вырвавшиеся из-за покосившихся заборов куры. Но сами заборы никто не латал – не до них пока было. Ставни и крылечки тоже не ремонтировали – все, кто не был занят на воротах и наружной стене, спешно приводили в порядок крыши, чтобы сезон дождей не застал врасплох. Дворы стояли разваленными и неубранными. В одном месте несколько молодых парней под руководством безногого, но весьма грозно порыкивающего мужичка рыли новый колодец. В соседнем дворе какая-то толстая баба деловито развешивала мокрое белье. А чуть дальше я приметил яростную драку, в которой такие же, как я, подростки отчаянно выясняли отношения.
В общем, жизнь кипела, работа шла, а люди споро обустраивались на новом месте. Правда, суетливо и несколько бестолково – сюда б начальника опытного, чтобы организовал толпу, потому что Вигор явно не успевал за всем проследить. Но и так совсем неплохо для того времени, что они здесь провели. Значит, мои деньги не ушли в никуда. Вон они, горами бревен лежат под новеньким тыном. Посверкивают недавно привезенными инструментами в руках мужиков. Красуются свежими заплатами на отремонтированных крышах. Мычат и блеют на небольшой равнине перед замком. И звенят молотками в кузнице, красноречиво доказывая, что потрачены не зря.
Иными словами, я почти доволен. Если не считать того, что скот в деревне размещать действительно было негде. Да, кое-где дворы сохранились в более или менее приемлемом виде, так что примерно четверть скотины можно будет развести по новым хозяевам без особых проблем. Особенно птицу, свиней и коз. Коней тоже, я думаю, беженцы расхватают влет – без средства передвижения в деревне туго. А вот с коровами нужно что-то решать. К примеру, согнать в большой сарай, если, конечно, таковой найдется. Если не найдется – то увести в какой-нибудь угол, огородив колышками и веревками, чтобы коровы не разбредались, а затем спешно достраивать остальные дворы, чтобы в течение двух-трех дней избавить меня от неудобного соседства. Времени теперь будет больше – наружная стена практически готова, так что мужики смогут заняться своими домами в полной мере и как раз успеют до холодов.
В любом случае больших трудностей, о которых говорили Лиш и староста, я не увидел и не понял, почему Вигор так запаниковал. Что он, в деревне никогда не жил? Не знает, как тут и что организовать? Подсказать некому? Ах да, вояка же… но тогда тем более непонятно, почему он до сих пор не подобрал себе сведущего зама.
Надо будет его надоумить.
– Эй, рыжий! – вдруг окликнули меня зычным голосом. – И ты, Шмыг… а ну, подите сюда!
Оторвавшись от драки, я медленно обернулся и встретил внимательный взгляд безногого мужика, который, гордо восседая на перевернутой вверх дном кадке, изучал меня недобро прищуренными глазами. Темноволосый, коротко стриженный, с испещренным многочисленными шрамами лицом, плечистый и совсем еще не старый, он походил на отставного вояку, списанного из-за увечья. Левой ноги у него не было от самого паха, правая оказалась обрублена чуть выше колена. На руках тоже виднелись белесые полоски, свидетельствующие о бурно проведенной молодости. Однако голос был властным, требовательным и таким строгим, что Шмыг непроизвольно сделал несколько шагов к забору, за которым рыли колодец, и пугливо вжал голову в плечи.
– Привет, дядя Рат, – пробормотал он, опуская глаза.
– Почему без дела шляешься? – строго спросил мужик, хмуро изучая понурившегося пацаненка. – Тебя что, барон из замка выгнал?
– Нет. Он…
– Господин отправил нас по делам, – поспешил вмешаться я, тоже подходя к забору и с интересом изучая покрытого шрамами вояку.
Тот снова перевел тяжелый взгляд на меня.
– А ты чей будешь? Что-то я тебя раньше здесь не видел.
– Новенький я. Недавно только приехал.
– Всех новеньких я знаю. Тебя сегодня, что ли, привезли?
Я неопределенно пожал плечами.
– Как зовут? – снова властно осведомился дядька Рат, изучая меня, как зеленого новобранца.
– Гираш.
– Родители есть?
– Нет.
– Семья? Братья? Сестры? Бабка с дедом?
Я покачал головой.
– Я сирота. В замке пока живу.
– Ах, в за-амке… – протянул ветеран и ощутимо скривился. – На хозяйских хлебах, значит, растешь… понятно. А сюда зачем пришел?
– Господин прислал.
– За чем?
– За надом, – ответил я и спокойно посмотрел ему в глаза. – С этого дня мальчик находится на постоянной службе у господина барона, и нам велено забрать его вещи.
Дядька Рат снова скривился и, мгновенно потеряв к нам интерес, раздраженно махнул в сторону одного из самых старых и опасно накренившихся домов.
– Вон там они живут. Да только брать оттуда нечего: все, что есть у Шмыга, надето на нем. Господин барон напрасно считает, что мы тут с жиру бесимся.
Мальчишка вздрогнул и, покосившись на мое бесстрастное лицо, побледнел. Но я только пожал плечами и, сделав вид, что не услышал горькой насмешки в голосе мужика, отвернулся.
– Идем, – обронил вполголоса, на всякий случай придержав мальчика за напрягшееся плечо. – Пока ему не с чего быть благодарным нашему барону. Познакомь меня со своей мамой.
Мальчик резко вскинул голову, с неистовой надеждой уставившись на меня снизу вверх, а потом быстро кивнул и почти бегом кинулся к указанному дому. Я чинно последовал за ним, до последнего чувствуя затылком внимательный взгляд безногого. А когда перешагнул через упавший забор, который явно некому было поднять, все-таки обернулся. Задержал на нем взор. И позволил себе скупую усмешку при виде растерянности, мелькнувшей на иссеченном шрамами лице ветерана.
Дом у Шмыга и впрямь оказался не очень. Я видел его, когда бывал тут в прошлый раз, и еще тогда подумал, что эту развалюху стоит снести, чтобы не рухнула под собственной тяжестью. Но беженцам, видимо, было все равно, куда заселяться – они ютились по несколько семей в одной постройке, даже если она продувалась всеми ветрами и была скрипуча, как старая ива.
Вторую деревню Вигор побоялся занимать – люди едва-едва управились с тыном здесь, так что огородить еще одно поселение в столь сжатые сроки они бы не смогли. А тут и крепкая стена из бревен, и наблюдательный пост над воротами, и какое-никакое, а все же препятствие для голодной нежити, которая в любую ночь могла пожаловать к человеческому жилью.
Мне оставалось только догадываться о том, как они прожили последнюю неделю, еженощно подпирая кольями хлипкие двери и молясь про себя, чтобы лес не направил сюда волну хищных тварей. Чтобы в их новые дома не наведались умертвия, зомби или гремящие костями скелеты, оставшиеся после бесчинств прежнего барона. Чтобы их дети проснулись утром живыми, престарелые родители не отправились на корм прожорливым гулям. Чтобы жены и дочери, ушедшие в близлежащий лесок, не стали добычей прячущихся на болоте упырей, а сыновья и отцы, уйдя на охоту, не пали в бесславной схватке с каким-нибудь чудовищем.
О том, что границы чутко пасут мои горгульи, беженцам, конечно, было невдомек, но я вполне понимаю дикую спешку и стремление людей обрести более надежную защиту, чем слово четырнадцатилетнего светлого мага с заблокированным даром.
Войдя следом за Шмыгом в держащуюся на одной сопле дверь, я вздохнул: что ж, будет и мне урок – пора привыкать к тому, что с некоторых пор я несу ответственность не только за себя. Надо только напоминать себе об этом почаще, а там, глядишь, и вспомню, что это такое – быть полновластным хозяином полностью зависящих от тебя людей.
Внутри дом оказался еще более ветхим, чем снаружи. Потолочные балки давно прогнили, регулярно посыпая головы хозяев мелкими порциями трухи. Ничем не закрытые стены, еще носящие следы прежнего убранства, были засижены серой плесенью. Наглухо заколоченные окна вызывали гнетущее впечатление, потому что забытая на столе лучина почти не разгоняла царящий в светлице полумрак. Нетопленая печь зияла холодной пастью, как зев неведомого чудовища. Пол проседал даже подо мной, хотя во мне теперь весу – с гулькин нос. Половицы отчаянно скрипели, перила на старой, такой же прогнившей лестнице ходили ходуном. А крышка от входа в подпол напрочь отсутствовала, так что неосторожному гостю светило провалиться вниз и переломать там себе все кости.
– Как давно болеет твоя мама? – тихо спросил я замершего у лестницы мальчонку.
Шмыг отвел глаза.
– Года два уже. Ей стало плохо еще до того, как на наш дом напали и до того, как мы стали беженцами. А потом нас привезли в лагерь, и она совсем разболелась. Когда пришел господин управляющий и предложил переехать, отец поначалу был против, потому что не хотел тревожить ее лишний раз, но потом кто-то из наших сказал, что ей может быть полезен здешний воздух, и он согласился.
Я мысленно скривился.
Все ясно: кажется, господин Бодирэ старался брать всех подряд, чтобы выполнить порученное ему задание. В отчетах же не указывается, сколько из доставленных сюда людей было больных или увечных, как тот ветеран. Звучит только голая цифра. Так что формально придраться не к чему. А вот по факту…
Я сделал очередную зарубку в памяти и решил познакомить своего управляющего с обитающими в подземелье пауками-крысоловами. Пусть порадуется новому обществу, поиграет в догонялки, растрясет жирок, уворачиваясь от прытких паучков, для которых я обязательно изобрету персональный аттрактант и обрызгаю им все вещи господина управляющего. Исключительно ради того, чтобы ему у нас не скучно было. А когда играть станет неинтересно, организую несколько индивидуальных кошмаров, которые разнообразят его сон, или еще какую-нибудь забаву придумаю. О гостях ведь заботиться надо, обеспечивать их досуг… что я, зверь какой, чтобы наплевательски относиться к потребностям своих людей?