– Шамор, это ты? – вдруг раздался откуда-то сверху слабый женский голос.
Шмыг моментально вытянулся, тревожно вскинув голову, и громко крикнул:
– Мама?
– Сыночек… ты голоден? Прости, я не смогла сегодня ничего приготовить. Но там, у печи, есть немного молока – Мила принесла.
Я машинально оглянулся, взглядом отыскав стоявший на подоконнике запотевший кувшин, на котором засохла одинокая белая капля, и удрученно покачал головой. Видно, дела тут совсем плохи, если в доме так пусто, а хозяйка не может не только вытереть пыль и растопить печь, но с постели, судя по всему, уже не поднимается.
Отстранив мальчика от опасно шатающихся перил, я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, который больше напоминал переделанный чердак. Сразу заметил в углу низкий топчан, где, укрывшись одеялом до подбородка, виднелся человеческий силуэт. Быстро подошел, знаком велев поднявшемуся сразу за мной мальчишке остаться на лестнице, и присел на корточки.
Женщина была невероятно слаба. На исхудавшем лице, пожалуй, остались только лихорадочно блестящие глаза и страшновато выпирающие скулы. Щеки ее провалились, под орбитами залегли темные круги. Глазные яблоки казались такими большими, что создавали пугающее впечатление, будто их что-то выдавливало изнутри. Остальное тело было наглухо закрыто тканью. Более того, несмотря на духоту и отсутствие окон, мать Шмыга еще и подрагивала, как при горячке, и зябко куталась в свои тряпки.
Она была еще молода, если судить по тонкой шее и собравшимся на ней кожным складкам. Вернее, она была совсем еще юна, несмотря на то что мальчишке исполнилось десять. Видимо, рано замуж вышла, почти сразу родила, а теперь угасала буквально на глазах, не найдя нормального лекаря вовремя и запустив свою болячку до такой степени, что к ней было страшно даже прикасаться.
– Мама? – сдавленно прошептал Шмыг, внезапно чего-то испугавшись.
Женщина, никак не отреагировавшая на мое появление, вяло пошевелилась и, повернув голову, тихо прошептала:
– Сынок? Это ты?
«Еще и слепа, – неожиданно понял я, когда ее взгляд бессмысленно прошел мимо меня, и протянул руку. – Или просто долго не ела».
– Кто здесь?! – испуганно дрогнула она во второй раз, ощутив через ткань мое прикосновение.
– Мое имя Гираш, – негромко представился я. – Не бойтесь. Меня прислал господин барон, чтобы я попробовал определить вашу болезнь.
– Вы – лекарь? – недоверчиво отодвинулась женщина, на мгновение выпростав из-под одеяла болезненно худое предплечье. – У вас совсем молодой голос…
– Вы правы, – мягко улыбнулся я. – Но это не значит, что я не смогу помочь. Позвольте, я возьму вас за руку?
– Зачем? – нервно поежилась она.
– Это важно для моей работы. Я не причиню вам вреда. Только подержу за руку, и все.
Женщина зябко передернула худыми плечами.
– И что, этого будет достаточно?
– Вполне. Но вам придется какое-то время полежать спокойно.
– Шмыг? – снова забеспокоилась она.
– Все в порядке, мама, – тут же откликнулся мальчик. – Он действительно может помочь. Господин барон хочет, чтобы ты снова была здоровой.
– Да зачем ему это? – горько улыбнулась мать. – Какое ему до нас дело? Беженцы… чужие… никому не нужные… мы для него ничего не значим. Или ты что-то пообещал ему, сынок?!
От неожиданной мысли ее снова сотрясла нервная дрожь.
– Он что-то потребовал от отца взамен?! Или от тебя?! Шамор, не молчи! Скажи мне правду!
Я сокрушенно покачал головой.
Интересно, они все тут такие недоверчивые? Или просто жизнь обошлась с этими людьми неоправданно сурово, поэтому они не только уверились, что их судьба безразлична абсолютно всем, но и почти смирились с этим? Отчаялись? Прекратили бороться и теперь только ждут, куда еще заведет их несчастливая судьба… точно так же, как эта умирающая от истощения женщина, которая, услышав о том, что ее могут вылечить, первым делом подумала о цене за свое выздоровление.
Да, с ними будет нелегко. Придется приложить немало усилий, если я, уехав на учебу на несколько лет, хочу оставить свои земли под надежным присмотром. И начинать нужно вот так, с малого. С отдельных смертных, которые смогут стать мне надежной опорой в любых начинаниях. С тех, кто должен будет поверить мне. С тех, кто потом уже не предаст. И кто будет зависеть от меня не меньше, чем я от них.
Подавив в зародыше едва наметившееся раздражение, я осторожно взял женщину за руку и прикрыл глаза. У меня имелись нужные знания и навыки, но вот хватит ли сил на такой запущенный процесс… у матери Шмыга была струма[13]. Об этом свидетельствовало состояние кожи, глаз, неимоверная худоба и бешеное биение живчика под кожей.
– Скажите, сударыня, когда вы перестали видеть? – так же негромко спросил я, нащупав слабый, но частый пульс.
По ее щеке скатилась одинокая слезинка.
– Несколько дней назад.
– А когда вы в последний раз ели?
– Не помню, – прошептала она, стыдливо прикрыв веки. – Я просто не могу – меня постоянно тошнит, а любая попытка поесть вызывает рвоту. У меня совсем не осталось сил, господин лекарь. Я даже с постели не могу подняться, чтобы встретить мужа и накормить своего сына… скажите, это правда, что моего мальчика взял в услужение наш новый хозяин?
– Да, – непривычно мягко ответил я. – У вас очень смышленый сынишка, который работает в замке по хозяйству и в качестве посыльного.
– Значит, он хотя бы сытый, – вздохнула женщина и позволила себе слабую улыбку. – И это прекрасно… спасибо вам.
– Пока не за что, – нахмурился я, анализируя результаты работы диагностического заклятия.
В целом я оказался прав – дело было именно в струме, которая в силу каких-то причин начала вырабатывать слишком много активных веществ, приведших к столь печальным последствиям. Сама по себе струма не очень опасна, если ее не вызывает быстро растущая опухоль, но тут речь об этом не шла – ни одна опухоль с такой активностью не позволила бы прожить этой женщине целых два года. Так что, даже не пальпируя ее шею, я мог с уверенностью сказать, что излечить ее можно.
Проблема заключалась в том, что запущенный два года назад процесс зашел настолько далеко, что ее тело, сжигаемое изнутри, начало отторгать любую пищу, что и привело к такому сильному истощению и могло очень быстро закончиться смертью. Остановить этот процесс будет нелегко даже мне. Тем более с моими нынешними возможностями. А может, и вообще ничего не удастся, потому что я все еще плохо представляю, что же именно творится с моим даром.
По большому счету, мне было все равно, останется эта женщина жить или же нет. По первости я вообще не собирался тратить свое время на ее исцеление. Тем более когда все зашло так далеко. Однако по дороге в деревню мне неожиданно приглянулся ее шустрый сынишка: мальчик был весьма неглуп, проворен, умеренно доверчив и способен к быстрому обучению. Так что, если заняться его воспитанием и образованием, с годами из него мог получиться великолепный помощник и достойная замена Вигору. Поэтому я рассудил, что сегодняшнее мое деяние не может быть расценено как бескорыстное, и что я всего лишь вкладываю силы в свое собственное будущее. А значит, моя честь мэтра не понесет никакого урона, потому что, как ни крути, я при любом раскладе выиграю. Даже в том случае, если ничего не получится.
Придя таким образом к согласию с собственной совестью, я довольно улыбнулся и, сдвинув одеяло, осмотрел шею женщины. Убедившись, что мои выводы верны, улыбнулся снова и принялся копаться в памяти, ища подходящее заклинание. А когда нашел целых два с несколько отличающимися векторами действия, тут же решил использовать оба. Чтобы, во-первых, проверить, как хорошо они сочетаются друг с другом, а то раньше случая не было; а во-вторых, добиться наилучшего эффекта и подстегнуть организм ослабленной женщины к самовосстановлению.
– Сейчас вам станет горячо и немножечко больно, – на всякий случай предупредил я. – Это будет длиться достаточно долго, так что постарайтесь расслабиться и не мешать.
– Как скажете, господин лекарь, – устало улыбнулась она. – Мне уже все равно.
– И очень напрасно. Скажите, к кому из ваших соседей можно обратиться, чтобы одолжили немного еды?
– Мила… наверное. Но я и так столько у них занимала, что уже просто стыдно…
– Шмыг, сбегай туда и принеси что-нибудь посущественнее молока, – велел я, не оборачиваясь. После чего порылся в карманах и, выудив оттуда припрятанный перстень с печаткой, кинул. – Покажешь хозяевам этот герб. Пусть дадут хлеба и мяса. Да побольше. Господин барон потом все оплатит. Ты понял?
– Да! – мальчишка просиял и, ловко подхватив кольцо, бегом кинулся на улицу, даже не нарушив конспирацию и не обозвав меня по привычке «господином». Я же говорил, что он умничка?
Я удовлетворенно кивнул и, сжав руку женщины, очень тихо добавил:
– На самом деле больно будет очень. Но, согласитесь, мальчику не нужно об этом знать?
– Я уже поняла, – прошелестела она, не открывая глаз. – Делайте, что считаете нужным. Я постараюсь не кричать.
Приятно работать с такой клиентурой…
Достав из-за пазухи тонкую иглу, я еще раз попросил женщину сохранять неподвижность, откинул в сторону одеяло и, не обратив внимания на робкий протестующий возглас, быстрыми, уверенными движениями принялся наносить на сухую кожу знакомые с детства руны.
Руны… моя излюбленная тема еще с ученической скамьи и мое единственное на данный момент средство от любых магических проблем. Я так много о них знаю… так долго с ними работаю, что мы, наверное, уже сроднились. Никогда в жизни ни одну не перепутаю. Даже в бреду назову весь рунный алфавит по порядку и обратно. Даже мастер Твишоп в свое время посмеивался над моей фанатичной преданностью этим крохотным помощникам, но именно они уже в который раз выручали своего упорного адепта.
В считанные минуты я разукрасил кровоточащими царапинами лицо и руки умирающей. Надорвав в нескольких местах старое платье, нанес крохотные значки на грудь, живот и бедра. Затем соедин