Но он был совершенно новый! Даю голову на отсечение – это был не мой пистолет! Он еще хранил запах смазки. Любой военный сразу отличит оружие, уже побывавшее в руках и послужившее – пусть непродолжительное время, – от того, которое только что извлекли из ящика, где оно хранилось, завернутое в промасленную бумагу.
Я выщелкнул магазин с патронами, отвел затвор, осмотрел ствол на просвет, даже понюхал его. Из этого оружия никогда не стреляли – даже на испытательном стенде, как мне думается.
– Не понял, – помотал я головой. – Это… Это как, а?
– Не бери в голову, – посоветовал Славик, усаживаясь в кресло напротив моего стола и доставая сигареты. – будешь?
– Давай! – разрешил я себе соблазниться и с удовольствием затянулся «кэмелиной». – А мой?
– Забудь о нем. Его уже нет в природе. – Славик сделал указательным пальцем левой руки вниз. – Вот он, твой.
– А стволы этих… ну, гостей-то?
– Их тоже нет. Тоже забудь. – жест повторился.
– А как же номер? – даже если вглядываться очень внимательно, признаков того, что номер перебивали, не было. Я повидал такое оружие, отнятое у боевиков, – с выдолбленными на затертом старом номере и перебитыми цифрами.
– Ну, это дело техники. – Славик развел руками. – Я же сказал, это не твои трудности. Забудь.
– Ага, – с легкостью согласился я и положил пистолет в сейф, решив больше Дону его не отдавать: время суровое.
– Да, кстати, – Славик, очевидно, не желал ограничиваться одним сюрпризом и достал из кармана рубашки вчетверо сложенный стандартный лист. – это по поводу того вахлака, из-за которого вся каша заварилась. Если только тебя это интересует. – И протянул лист мне.
Я глянул на начальника охраны. Лицо спокойное, глаза лениво смотрят, не искрятся… Развернув бумажку, я прочитал: «Постановление о прекращении уголовного дела». Далее сообщалось, что следователь такой-то, рассмотрев обстоятельства гибели М. И. Берковича, установил, что причиной гибели… тэ-тэ-тэ… тэ-тэ-тэ… Ну, что товарищ в темноте не разглядел, упал и смертельно ушибся. В общем, за отсутствием состава преступления…
Пару раз глотнув, я урегулировал химические реакции, внезапно вдруг ускорившиеся, и спросил, лениво так, не спеша:
– Сам, что ли, помер?
– Ага, сам, – подтвердил Славик и потер ладони, как это делал Дон. – А сколько было кипежа! Да еще неизвестно, сколько будем раз…бываться с грековским хозяйством…
– Слава… А ты случаем НЕ РАБОТАЕШЬ НА ОРГАНИЗАЦИЮ? – я давно готовил этот вопрос и, задавая его, очень внимательно следил за лицом шефа охраны… Вазомоторы, к сожалению, ничего не дали: то ли профессиональная выучка, то ли я действительно напрасно опасался…
– Ты имеешь в виду ФСК? – Славик приподнял правую бровь – этак недовольно, будто его обвинили в том, что он в столовой спер у соседа из тарелки сосиску, а в действительности он не пер.
– Не, я имею в виду Организацию.
– А какую организацию ты имеешь в виду?
И мы оба ухмыльнулись. Получилось почти как у одесситов.
– Объединенных Наций, – добавил я, стараясь загладить возможные впечатления от странного вопроса.
Да, хитрый лис этот Славик. Вон как все ловко провернул. И ствол пристроил, и бумажку нужную достал…
– Ну, Бак, не дуркуй. – Славик мудро закатил глаза. – Если у тебя за плечами многолетний опыт работы в органах, значит, сохранились кое-какие связи. А если в кармане шуршит, можно достать любую бумажку. Любую. А это просто копия. Вот так.
Славик отобрал у меня листок, чиркнул зажигалкой, и через несколько секунд от постановления остался лишь черный пепел, который рассыпался среди других скомканных бумаг, накопившихся в мусорнице.
Никто из соседних боевиков «бригаду» Грека под крыло не взял. Они сами неплохо разбирались внутри и, по оперативным данным, особо не скорбели по «безвременно ушедшему».
Правда, чего-то там у них пошло наперекосяк, поскольку через двое суток после той сумасшедшей ночи, богатой трупами, мы имели возможность из уст симпатичной дамы, читавшей криминальную хронику, услышать сообщение о маленькой скромной «разборке в одном из цехов стекольного завода на территории Вознесеновки, произошедшей сегодня утром», в ходе которой возникло всего-навсего восемь трупов…
– Ну вот, и добили Грековых адептов, – театрально закатил глаза Славик. – Царствие небесное…
Мы как раз в это время обедали в подвале и между делом таращились в ящик. Я сообщение воспринял совершенно равнодушно, поскольку не знал, в чью пользу решилась ситуация, и, как мне казалось, еще рано было делать выводы.
Дон перестал жевать, уставился куда-то в угол и забарабанил пальцами по столу, отбивая три четверти. Чуть позже шеф стал мурлыкать под нос «Вальс-фантазию», и мы со Славиком переглянулись: что-то замышляет старик.
Через минуту Дон откашлялся и объявил:
– Вот что, орлята… Если только я не ошибаюсь, очень возможно, что сегодня вы будете ночевать у себя дома… Мммм, да… Может быть. Или все мы поимеем большущие неприятности. – И, пожелав нам приятного аппетита, отправился к себе, сославшись на занятость.
Мы со Славиком коротко обсудили это высказывание. Обещание неприятностей проигнорировали – и так было уже неприятностей выше крыши. А вот насчет перспективы оказаться наконец дома искренне порадовались.
Славик хотел вернуться в лоно семьи – это приятно, у него довольно молодая и пригожая жена и двое пацанов-погодков – то ли в пятом-шестом, то ли в шестом-седьмом классе.
А я уже больше недели не виделся с Милкой и ужасно соскучился. Кроме того, перед разборкой (точнее, перед осадой) я потратил две недели на разработку Берковича и в течение этих двух недель встречался с ней всего три раза. Она стала нервничать, подозревала, что я завел себе левостороннюю. И хотя я ежедневно звонил ей из офиса, но, сами понимаете: одно дело – звонки, совсем другое – живой человек, упругий, нежный и любимый…
И как только я хорошенько представил себе этого любимого человека, мне стало невмоготу. В пору все бросить к чертям собачьим, ловить мотор и стремглав лететь…
Ах ты, черт побери! Покорно прошу меня извинить. Совсем забыл рассказать о важнейшей стороне своего существования. Хотя какая в принципе разница, в какой главе об этом вам поведать? Ну да, у меня роман с Милкой, экс-секретаршей шефа…
Как я уже говорил, буквально через два дня после бурной сцены на ковре приемной Дон перевел Милку работать бухгалтером в одно из отделений фирмы на периферии, назвав это перемещение временным, необходимым по ряду причин. Но время шло, новая секретарша, по-видимому, Дона вполне устраивала, и все оставалось на своих местах.
До апреля события текли своим чередом, я часто вспоминал про наш спонтанный коитус в не совсем соответствующих условиях, но без особого порыва. Знаете же, как бывает. С глаз долой – из сердца вон. Нет объекта вожделения, и вожделение постепенно сходит на нет.
В первую субботу апреля я гулял с баксами в кармане по Центральному рынку – искал многоступенчатый фильтр для очистки воды.
И увидел ее.
Она купила какую-то мелочь и пошла к выходу. Многочисленные торгаши-кавказцы провожали ее восхищенными взглядами, цокали и качали головами. Знаете, наверное, как реагируют эти пришельцы на наших девушек.
Я на некоторое время застрял в проходе – впал в ступор, затем получил пару увесистых тычков от бабки с авоськами, которой перекрыл трассу, и, как зомби с введенной программой, увязался за Милкой, стараясь не сокращать дистанцию, пока она не села в троллейбус, который тут же задраил двери и поехал по маршруту.
Лихорадочно метнувшись туда-сюда, я заарканил частника и три квартала следовал за троллейбусом, пока она не сошла. Затем сунул опешившему водиле десять баксов и опять пошлепал за объектом наблюдения, держась на почтительном удалении.
Когда она вошла в подъезд кирпичной пятиэтажки, я некоторое время стоял за углом, пребывая в нерешительности относительно дальнейших действий, затем озарился и пошел к ребятишкам, игравшим во дворе в «налет милиции на притон».
После непродолжительных дебатов юные менты сообщили мне, что Мила Васильева живет в двенадцатой квартире в первом блоке на третьем этаже. «Во-о-он видишь балкон?» – «Вижу, спасибо». – «А тебе это зачем надо?» – «Да так, я это… ну из жэка я, а она, ну это… в общем, долго за квартиру не платит». – «А если из жэка ты, то почему сам не знаешь, где живет Мила?» – «Ну как вам объяснить… Ну и зануды вы, дети! Все, пока, некогда мне тут с вами лясы точить…»
Я зашел в соседний двор, потоптался немного и присел на лавку у первого же подъезда.
Сердце от чего-то защемило, захотелось курить… Попытался разобраться в чувствах. Черт подери! Ведь давно уже было это. И было всего с минуту – не более…
Вызвал в памяти эпизод двухмесячной давности – с кидалами. Там ведь было практически то же самое: раз – на тахту, минута интенсивных фрикций – готово… И тоже девчонка была ничего себе – а как иначе? На дурнушку приличный клиент не клюнет. Попытался вспомнить лицо «приманки» – не получилось. Я ее совсем забыл. И воспоминание об этом эпизоде в душе ничего не вызвало – разве что слабенькое удовлетворение от того факта, что качественно слепил тех двух амбалов. Не более…
Милка… Почти четыре месяца прошло. Мы были знакомы всего пять дней, и то: здрасьте – здрасьте, как поживаете. А потом – трах и привет, пишите письма. И всего-то… Но почему так мучительно ноет в груди?
Забыв о многоступенчатом фильтре, я выбрался из дворов, поймал такси и отправился домой, где до наступления темноты бездумно шатался из комнаты в комнату, принимаясь за какое-нибудь дело и тут же бросая его.
А когда стемнело, я привел себя в порядок, оделся поприличнее… и поехал.
Было уже 20.00, когда я наконец обнаружил открытый цветочный киоск, где в вазонах торчали одни розы, которых купил целую охапку по цене пятнадцать штук за штуку, совершенно не торгуясь, чем привел продавщицу в полное замешательство.