За этой комнатой следовала подобная. Огромные ее окна выходили на грунтовую дорогу, по которой мы пришли к лаборатории, свернув с улицы. Тут крылась новая опасность – нас легко можно было увидеть из дома напротив. Кто-то из жильцов мог позвонить в милицию. Поэтому мы сперва задерживались у стен, аккуратно выглядывали в окно и пулей перебегали к другой стене, стараясь не светиться – прямо как в боевиках.
Так мы довольно долго двигались вперед через череду одинаковых комнат с разбитыми стеклами и протекающими потолками. Впрочем, там было весьма живописно: на полу валялись брошенные тетради, мензурки, пробирки, треснутые колбы. Казалось, еще вчера отсюда почему-то убежали ученые, а потом время остановилось и просто покрыло все пылью и плесенью.
В результате нашей прогулки мы оказались в особенно красивой комнате – разумеется, с точки зрения диггеров. Здесь стояло несколько столов, за которыми когда-то сидели ученые. Все по-настоящему: с настольными лампами, тетрадями, даже дисковыми телефонными аппаратами и устаревшими счетными машинками – дедушками калькуляторов и прадедушками айфонов. Именно в той комнате я впервые увидела мир через особую сталкерскую призму, и то, что обыватель назвал бы разрухой, поразило меня постапокалиптической красотой. Несмотря на ужасный бардак, вздувшуюся краску на стенах, запах пыли и плесени, грязь и лужи на полу, здесь все равно было по-советски уютно.
Осмотревшись, я наконец заметила главное – дверь огромной, в человеческий рост, барокамеры. Ворона повернула большой круглый руль, который заменял дверную ручку, и дверь со скрипом открылась. Девушка пригласила меня зайти внутрь. То была удивительная металлическая комната, чем-то похожая на подводную лодку с окошками-иллюминаторами.
Накануне залаза Рейден подготовил меня теоретически. Так что я знала: если плотно закрыть дверь, комната станет герметичной. Благодаря этому свойству когда-то в ней можно было создать другое давление – не такое, как атмосферное. Кроме того, это была не просто барокамера, а термовлагобарокамера, то есть она позволяла менять также температуру и влажность.
Барокамеры бывают гипербарические и гипобарические. В первых создают давление большее, чем атмосферное. Их используют в медицине для лечения декомпрессионной болезни у водолазов и моделирования ситуаций нахождения под водой, например при тренировках аквалангистов, водолазов, дайверов. В таких барокамерах проводятся также испытания кислородных приборов, скафандров и кислородных масок.
Рейден рассказал мне, что использование кислорода под повышенным давлением – новый, но весьма эффективный способ лечения многих заболеваний.
Именно в той комнате я впервые увидела мир через особую сталкерскую призму, и то, что обыватель назвал бы разрухой, поразило меня постапокалиптической красотой.
После терапевтических сеансов в барокамере переломы, ушибы и травмы заживают гораздо быстрее и лучше. Причем рубцы и шрамы получаются меньше – нужные клетки крепчают, а пораженные и уродливые разрушаются. Эта удивительная комната способна лечить очень серьезные заболевания: гангрену, сахарный диабет, аллергию, рассеянный склероз, тяжелые язвы, бессонницу, даже онкологию. Весь организм становится более стрессоустойчивым, работает лучше, а энергию расходует экономнее. Правда, бывали редкие, но пугающие случаи, когда барокамеры загорались без всякой видимой причины и люди внутри погибали. Но это, скорее, исключение, чем правило.
Впервые барокамеры начали применять в медицине в 1955 году. Наученная опытом с кабельным коллектором, я предположила, что внутри действующей барокамеры может случиться приступ клаустрофобии. Но Рейден возразил: такого не происходит, даже несмотря на то, что во время сеансов немного закладывает уши. Рядом с барокамерой обычно сидит медсестра и наблюдает за состоянием пациента. Через иллюминатор он видит ее глаза и знает, что находится в безопасности.
Второй вид – гипобарические камеры – также используется в медицине и для моделирования ситуаций нахождения человека на большой высоте. Так тренируют летчиков, альпинистов, парашютистов и космонавтов. Подобные испытания позволяют выявить в состоянии здоровья скрытые дефекты, которые не проявляются в обычных условиях, но могут обнаружиться при выполнении высотных или космических полетов. Там, куда мы пришли, находилась как раз такая – гипобарическая термовлагокамера.
Изначально барокамер в этой лаборатории было четыре: две японские V-17 и V-8, изготовленные по спецзаказу, и две отечественные – СБК-48 и ТБК-6000. Их выпустили в 1965 году, лабораторный корпус для них был построен в 1968-м. К моменту распада Советского Союза барокамеры находились в эксплуатации уже около 25 лет, полностью износились, стали абсолютно непригодны для дальнейшего использования и ждали демонтажа. По правилам Гостехнадзора любые сосуды, работающие под давлением, нужно уничтожать через 20 лет эксплуатации, поскольку дальнейшее их существование может быть опасно. Причем не только для здоровья научных сотрудников, но и для жизни жителей близлежащих домов. Однако испытания с участием человека в барокамерном корпусе, находящемся в аварийном состоянии, прекратились только в 1994 году.
Деньги, выделенные на демонтаж и ликвидацию барокамер, а также на подготовку корпусов к сносу, в 90-е годы частично разворовали. В результате в здании осталась японская термовлагобарокамера V-8 «Табаи». Она постоянно находилась в сыром помещении, так что произойти могло что угодно и в любой момент. Таким образом, осматривая ее, мы рисковали. Но выглядела заброшенная барокамера весьма впечатляюще!
Обратно мы направились тем же путем. Я вспомнила, что еще рассказывал Рейден об этом месте, и забеспокоилась. Электропроводка и распределительные устройства лабораторного корпуса тоже износились и не обеспечивали защиты от короткого замыкания, а система внутреннего противопожарного водопровода не функционировала. Все это делало объект опасным и в пожарном отношении. Но, к счастью, мы выбрались из здания благополучно.
Начало темнеть, и я подумала, что сумерки – самое подходящее время для встречи с бомжами и охранниками. Однако вернуться к забору нам удалось без новых знакомств и приключений. Даже вопрос с высоким забором удачно разрешился: парни подсадили девушек, и все перелезли довольно быстро. Я с облегчением выдохнула – залаз прошел отлично.
Но расслабляться, как оказалось, было рано. На нас с лаем и рычанием бросилась стая злых полудиких собак. Раньше меня кусали несколько раз, из-за чего у меня появился ужасный страх. Я сама не заметила, как вскочила обратно на забор. Один из парней схватил камень и швырнул в самую гущу. Какой-то пес завизжал, но только благодаря этому жестокому поступку я смогла спуститься. Остальные собаки продолжали лаять и ерошиться, но уже не приближались.
Несмотря на то что материал для книги я собрала замечательный, домой возвращалась в мрачном настроении. Было ужасно жалко того пса, и вообще вся затея оказалась слишком нервной и опасной для меня. Сил писать книгу не оставалось совершенно – работа на телеканале по будням и залазы с диггерами по выходным забирали всю мою энергию. Я уже начала подозревать, что не справляюсь с двумя делами сразу. Но ни офис, ни книгу бросить пока была не готова.
АЗЛК
Мы с Рейденом вышли из метро «Волгоградский проспект». Я с трудом заставила себя приехать на встречу с ним. Снова пришлось надеть эту уродливую одежду, опять предстояло рисковать. Хотелось лежать в теплой постели и смотреть сериал, а не таскаться по заводам на последней стадии разрушения. Но была уже середина декабря, с книгой я катастрофически не успевала, поэтому интенсивность моих встреч с диггерами пришлось усилить и добавить в расписание также залазы по вечерам будних дней.
С Новоостаповской улицы мы свернули в арку и увидели охранников рядом со шлагбаумом. Рейден невозмутимо наврал, что нам надо в автомастерскую, и мы с серьезным видом прошли прямо. Скрылись из поля зрения людей в форме и дошли до кафе с оригинальным названием «Кафе». Меня развеселила эта огромная вывеска с большими красными буквами.
Тут мы свернули в арку и ступили на территорию бывшего АЗЛК. Впереди застыли краны и экскаваторы, еще днем усердно сносившие огромные здания. Цехов было уже совсем немного, а ведь когда-то в них стояли конвейеры, на которых собирали лучшие советские автомобили. Но уже через полгода тут не должно было остаться совсем ничего.
Рейден рассказал мне, что территорию расчистят для строительства гигантского комплекса с офисами, отелями и развлекательными центрами. В результате здесь разместился технополис «Москва», но тогда мы еще об этом не знали. Так или иначе, мне посчастливилось поймать уникальный момент и увидеть своими глазами то, что скоро утонет в потоках времени и будет забыто навсегда. Это осознание придало мне мотивации и исследовательского азарта.
Московский автомобильный завод имени Ленинского комсомола правильнее было бы называть ОАО «Москвич», потому что закончил он свое существование именно под этим именем. Предприятие просуществовало ровно 80 лет и за это время сменило много названий. Но в памяти нескольких поколений оно навсегда останется как АЗЛК.
Здесь создавались автомобили-трудяги, возившие почту и книги, мороженое и детское питание, служившие в такси и милиции, завоевавшие немало наград в автоспорте, помогавшие тысячам врачей неотложки добраться до миллионов пациентов, огромному количеству советских семей путешествовать по нашей большой стране, а в выходные выезжать на дачу с детишками и рассадой.
У АЗЛК интересная и грустная история. Датой рождения предприятия считается 6 ноября 1930 года. В этот день запустили главный конвейер, способный выпускать 24 тысячи автомобилей в год. Показатель на порядок превышал производительность любой другой подобной фабрики СССР того времени. Изначально завод собирал две модели автомобилей американской фирмы «Форд» – легковой и грузовой на 1,5 тонны.