Она провела нас в крошечную гостиную, но не успели мы сесть, как она пригласила нас обратно на кухню. Две маленькие грязные девочки, ничем не походившие друг на друга, следовали за ней по пятам.
– Полагаю, тут вы ее лучше разглядите, чем в гостиной, – сказала она.
В темном углу стояла маленькая кухонная плита. Рядом с ней было окно. Почти вплотную к плите стояло кресло-качалка. На этом кресле на подушке лежала маленькая рабыня, накрытая шалью. Няня стянула шаль, и я наклонилась, чтобы взглянуть на крошечную девочку, маленькую рабыню не более двух дней от роду, которую уже столько раз передавали из рук в руки и изучали перед покупкой. Сердце мое дрожало от жалости к этой бедной рабыне. Двухдневная малютка на улице, в дождливый день, часами напролет!
Она потягивается. Ее маленькое личико ужасно красно, у нее темные волосы, густые брови и прямой нос, что, по словам няни, прямо удивительно для двухдневной малютки. Но ее крошечные ручки белее, чем подушка, на которой она лежит. Она слабо перебирает маленькими пальчиками, как будто хочет засунуть их в свой маленький ротик. Она снова двигается, и из ее крошечного горла вырывается странный плач.
– Она нынче простудилась, – объяснила няня в ответ на мой испуганный вопрос. – Кричала весь день. Я с ней долго ходила, уж наверно она намерзлась. Потому она так и охрипла. Я дала ей добрую порцию масла, думаю, завтра с ней все будет в порядке. Хотите, чтобы я ее раздела?
– О нет, пожалуйста, не надо. Зачем это? – выговорила я на одном дыхании.
– Почти все, кто покупает младенцев, заставляют меня раздевать их по десять раз, пока не убедятся, что с ними все в порядке. Но это прекрасная девочка, крупная для своего возраста, – сказала она, поднимая ребенка с кресла. Бедная маленькая рабыня скривила крошечное личико, потом открыла крошечные карие глазки и моргнула, как будто прося меня купить ее. Я не могла этого вынести. Я повернулась к ней спиной и попросила няню положить девочку.
Спешно покинув этот дом, я вернулась к мадам Димайр. На этот раз я оставила свою спутницу в экипаже, поскольку намеревалась только отчитаться.
– Мадам, та женщина взяла ребенка к своему доктору, а затем отослала няньку домой, сказав, что позже придет повидать вас. У младенца чудовищная простуда, и даже если та женщина ее не захочет, я тоже побоюсь взять ее после всего, что она вынесла. Я ужасно боюсь смерти и не хочу покупать умирающего ребенка.
– Эта женщина скверно со мной обошлась, – сказала она сурово. – Вот уже второй раз с ней такая морока. Если она не возьмет и эту, впредь пусть обращается к другим.
– Я лучше подожду и попытаю счастья со следующим младенцем, который у вас будет на продажу, – сказала я любезно.
– Я не могу придержать для вас младенца, если вы не оставите задаток, – ответила она хитро. – Причина, по которой я задавала вам так много вопросов, – она имела в виду наше первое собеседование, – в том, что уж больно вы молоды для замужней женщины, которой нужен ребенок. Леди, что была с вами, выглядела очень себе на уме. Она не произнесла ни слова и в случае чего сможет сказать, что ни в чем не виновата. Я не в ответе, если женщина берет у меня ребенка, а потом говорит мужу, что он ее собственный. Я едва не угодила в неприятности, да и еще могу угодить, давая ребенка женщине, которая пришла сюда в сопровождении, как вы сегодня. Это ведь я достала ребенка Гамильтона.
– Ребенка Роберта Рэя Гамильтона! – воскликнула я в изумлении.
– Да, того самого. Миссис Гамильтон пришла сюда за младенцем вместе с миссис Суинтон[55]. Миссис Гамильтон выглядела как состоятельная женщина, она была дорого одета, а у миссис Суинтон вид был вполне почтенный, хотя ужасно хитрый. Я не хотела отдавать ребенка при свидетельнице, вот как было с вами сегодня, и сказала миссис Гамильтон: «А ваш муж знает, что вы собираетесь усыновить ребенка?» Она засмеялась и сказала: «О да, он знает, что у меня будет ребенок», а миссис Суинтон сказала: «Можете дать нам ребенка без опаски, потому что ее муж – мой сын!»
Мадам Димайр засыпала меня вопросами о моей семейной жизни. Она хотела посоветовать мне, как обманывать мужей, потому что, по ее словам, она куда лучше моего знает жизнь; опыта у нее гораздо больше. Мои ответы обнаружили мое невежество во многих отношениях, и она смеялась над этим, совершенно обезоруженная моим притворным чистосердечием.
После этого я посетила множество мест, всегда с одинаковым исходом. Везде можно было за деньги получить младенца. Я должна, однако, упомянуть два исключительных случая. Доктор О’Райли с Западной Сорок девятой улицы был очень сметлив. Это высокий человек с гладким лицом, ежиком седых волос и заиканием. Подобно мадам Димайр, он занимает целый дом, и так же, как и у нее, дом этот всегда полон богатыми пациентками.
– Это самое д-д-д-дорогое место в Нью-Йорке, – сказал он с гордостью, глядя на меня нагло и подозрительно. – Я б-б-беру входную плату в 100 д-д-д-долларов, и за все прочее соответственно. Это единственное место, единственное, где можно найти детей б-б-б-благородного происхождения. К-к-к-когда я принимаю пациентку, ее отпрыск отписывается мне, и я волен поступать с ним как мне угодно.
– Вы не задаете никаких вопросов людям, которые берут детей? – спросила я.
– Н-н-никогда, – ответил он со зловещим видом. – Я не хочу знать, кто они, чем занимаются и что будет с ребенком. Д-д-д-до этого дела мне нет.
Другим исключением стала женщина с Ист-Сайда, которая сказала, что младенцев у нее нет и никогда не бывало. Она утверждает, что всегда заставляет мать забрать ребенка с собой и делает все возможное, чтобы убедить женщин не расставаться со своими детьми. Ее дом якобы всегда открыт для любого представителя закона, которому вздумается прийти и все проинспектировать. Она ведет дело честь честью и ей нечего скрывать – так она говорит.
Миссис Шрёдер живет на Восточной Пятьдесят восьмой улице. Она управляет большим заведением, и у нее всегда есть младенцы на продажу. Она очень хитра. Никому никогда не удавалось выведать имя ее няни. Как только в ее доме рождается младенец, его заворачивают в одеяло и относят к няне. Затем она дает объявление об «усыновлении детей»: это означает, что она их и покупает, и продает. Поступая к ней в дом, роженица заключает соглашение о покупке младенца за сумму, не превышающую одного доллара! Потом миссис Шрёдер продает его за такую цену, какую сможет выручить.
«Сейчас у меня тут детей нет, – сказала она мне. Это ее обычная отговорка. – Если вы вернетесь через час, я достану вам младенца. Почем? О, что вы, я не смею продавать младенцев; но, конечно, я ожидаю от вас платы за труды. Скажем, 15 долларов. Нет? Что ж, тогда десять. Но не рассчитывайте на первостатейного младенца или на младенца хороших, почтенных родителей – за десять-то долларов!»
Я не вернулась. Поскольку она не направила меня к своей няне, мне незачем было возвращаться. В день, когда я посетила ее дом, там родился ребенок.
Миссис Уайт на Восточной Сорок девятой улице покупает и продает младенцев. У нее прекрасный частный дом, и она утверждает, что водит знакомство со многими мужчинами и дамами из высшего общества. Она берет за младенца сколько удается выручить, но рассчитывает на хорошую цену.
– Дети появляются у меня каждый день, – сказала она мне. – Одна леди из Бруклина обзавелась здесь младенцем сегодня утром. Если подождете час с небольшим, я достану и для вас.
– Мальчика или девочку? – спросила я саркастически.
– Ишь, не ждите, что я вам расскажу! – засмеялась она. – Если не хотите ждать, оставьте задаток, и я придержу для вас ребенка.
– Для меня это все в новинку. Я хочу увидеть ребенка прежде, чем покупать, – сказала я и направилась восвояси.
– Вам нигде не найти младенца от таких завидных родителей, как у этого, – сказала она, провожая меня в дверях. – Это девочка богатых людей. Ее мать принесла ее сюда, а сама, как поправится, вернется домой и когда-нибудь выйдет замуж. Ее отец ничего об этом не знает. Он думает, что дочь уехала навестить друзей. Это дело плевое, и в Нью-Йорке подобное происходит каждый день.
Миссис Эппинджер живет на Восточной Восемнадцатой улице. Эта низкорослая женщина с хитрым лицом носит чепец и передник, как сиделка. Миссис Эппинджер достала двоих из младенцев Гамильтон, оба они умерли.
– Детей от хороших родителей вы можете достать у миссис Димайр или у меня, и больше нигде, – сказала она хвастливо.
– Во что вы оцениваете детей? – спросила я смело.
– Я их не продаю, но всегда получаю что-нибудь за труды. Леди, купившая ребенка, который сейчас находится у моей няни, дала мне за него 20 долларов. Она вложила деньги мне в руку, я было подумала, что это серебряный доллар, а оказалось – золотая монета в двадцать долларов.
– Разве вы не держите детей здесь?
– Вот уж нет. Как только они рождаются, я посылаю за нянькой, и она их забирает и держит у себя, пока их кто-нибудь не возьмет.
– Вы никогда не задаете никаких вопросов людям, покупающим детей? – спросила я.
– Вот уж нет. Я ничего не хочу о них знать.
Дети, проданные любому, кто больше даст, – кем бы он ни был, с какой бы целью ни покупал их! Проданные собственными родителями и женщинами, промышляющими работорговлей!
Всякий врач, я полагаю, обязан отчитываться в Департаменте здравоохранения о каждом родившемся ребенке, сообщая имена и возраст родителей. Эти торговцы живым товаром становятся свидетелями родов каждый день – и, однако, не подают отчетов. Сей гигантский ежегодный процент рождаемости в одних только подобных домах должен составлять существенную разницу в переписи населения Нью-Йорка.
Сама я купила младенца у миссис Кёлер на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Это женщина примерно четырех футов