ие полезные сведения. По мне, так несносный зануда скорее вытянет из всех нас жилы. Альбинос вроде не побрезговал печенью канадского констебля, а как насчёт пасторского язычка? Сгодится на закуску?
Дабы отвлечься от Трингхэма, я переключился на красавицу Мод. По всей видимости, вполне можно ожидать от неё разнообразных приятных одолжений весьма личного свойства.
Однако Мориарти велел подробно записывать все наблюдения. Дифирамбы соблазнительной груди Модести Дерби, боюсь, мало заинтересуют моего хладнокровного работодателя. А вот бормотание чокнутого специалиста по д’Эрбервиллям вполне могут.
Трингхэм уже давно пытался наложить лапы на семейный архив (почтенных д’Эрбервиллей, разумеется, а не выскочек Стоков). Приглашение на ужин подарило ему надежду и с новой силой разожгло рвение. В таком почтенном возрасте любой уважающий себя эскимос давно бы уже отправился в вечность на одинокой льдине, а этот вот экземпляр излучал энтузиазм и не затыкался ни на минуту. Близость заветной цели до чрезвычайности возбудила пастора, и он без устали выкладывал разнообразные подробности о собранных в столовой предметах.
Неожиданно его внимание обратилось к висевшим над камином картинам.
В середине красовался портрет Саймона Стока-д’Эрбервилля, в полный рост, обрамлённый резными позолочёнными завитушками и дубовыми листьями.
Новоиспечённый хозяин поместья, видимо, руководствовался простой философией: «бог с ней, с картиной, зато какая рама». Рука Саймона покоилась на стопке гроссбухов. Физиономия ничем не примечательная — увидев, тут же забудешь. Зато художник тщательно прорисовал длиннопалую кисть: такой руке самое место в чужом кармане. Справа от Саймона в столь же пышной, перекосившейся от жара раме висела закутанная в вуаль вдова. Моложавая старуха позировала на фоне беседки и походила на рождественскую ёлку — на её руках и голове восседали цыплята, малиновки и воробьи. Та самая дама, что столько лет провалялась в постели, а потом сыграла в ящик и оставила всё добро племянничку-эмигранту. Слепая богачка не видела, какой ужасный с неё написали портрет, а просветить её, похоже, никто не рискнул.
Трингхэм обратил наше внимание на третье полотно: не убиенный Александр, любимый отпрыск нуворишей Стоков, как можно было бы предположить, но некий рыжебородый верзила в доспехах. Позади него раскинулась лесная чаща, а у ног, обутых в окованные железом сапоги, свернулся красный мастиф. Старая картина почернела, её края чуть загибались.
— Пэган Плантагенет д’Эрбервилль, урождённый Перси д’Эрбервилль, — пояснил священник. — Портрет написан приблизительно в тысяча шестьсот шестидесятом году. Здесь он в образе родоначальника клана, сэра Пэгана. Перси взял себе имена предков, истинных и воображаемых. Верил, что в результате секретных браков его семейство породнилось с английскими монархами. После Реставрации предъявил права на трон и пытался соперничать с Карлом. Мало кто поддержал эти притязания. Лорд Рочестер высмеял его и назвал Перси Самозванцем. Самопровозглашённый сэр Пэган потратил целое состояние на поддельные документы. Веками специалисты по д’Эрбервиллям не могли разобраться в сотворённом им хаосе. Каждый нормандский пергамент в архиве по его милости теперь под подозрением.
— Мрачный старый боров, — высказал я своё мнение. — Что с ним случилось?
— Погиб на дуэли со сквайром Френклендом. Френкленд был соседом д’Эрбервиллей, а Перси застрелил его терьера. В некотором роде, наш герой пал очередной жертвой семейного проклятия. Когда писали этот портрет, его укусил крашеный мастиф, который позировал для Красного Шака. С тех пор Перси страшно боялся собак и повсюду носил с собой пару пистолетов. Из них и пристрелил соседского пса. Френкленд по праву оскорблённой стороны выбирал оружие и остановился на рапирах. А сэр Пэган, несмотря на любовь к эпохе норманнов, фехтовал довольно посредственно. Очень странно видеть его здесь.
— Почему же? — поинтересовался я.
— Его портрет не должен висеть в этом зале. И уж разумеется, не в такой ужасной раме. Во времена Пэгана Плантагенета д’Эрбервилли уже не жили в Трэнтридж-Холле. Их родовое гнездо и семейные склепы располагаются в Кингсбир-суб-Гринхилле. Вас, возможно, позабавит следующая история. Однажды я рассказал об этих самых склепах Джону Дарбейфилду, дальнему потомку некой захиревшей ветви рода д’Эрбервиллей. А позже оказалось, к немалому моему изумлению, что жена и дети этого деревенского сэра Джона нашли временное пристанище среди останков своих предков, словно какие-нибудь индийские привидения. Что вы на это скажете?
— Ничего, — отрезала Мод.
Судя по тону и оскаленным зубкам, её саму история отнюдь не позабавила. Я, видимо, застал последний акт некой давно разыгрывавшейся драмы и не уловил подтекста.
— Но если Перси так восхищался предками, — предположил я, спеша сменить тему разговора, — он же наверняка совал сюда нос?
— Точно как и вы, — ещё более ледяным тоном отозвалась Мод, но толстокожий священник не понял намёка.
— Пэган Плантагенет, — как ни в чём не бывало продолжал он, — боялся Заповедника. Вы же знаете, там якобы обитает Красный Шак. Картину делали по частям. Специально нанятый художник выписал с натуры лицо и собаку, а остальное поручил ученикам. Один, к примеру, рисовал с пустого панциря доспех, а другого послали в Заповедник, чтобы запечатлеть деревья. Самому Перси не пришлось никуда ехать. Как именно портрет попал сюда из Кингсбира — загадка.
— Это он виноват. — Мод махнула рукой на Саймона Стока. — Купил себе предков и картину заодно. Решил повесить её здесь. Чтобы она казалась менее значительной на фоне его собственного портрета. Этакий вызов истинным д’Эрбервиллям.
— Сестра права, — поддакнул Саул. — Сток, наверное, не знал, что это не настоящий сэр Пэган, и принял Перси Самозванца за подлинного главу рода.
— Меня занимает не сама картина, — покачал головой Трингхэм. — Возможно, мистер Сток с ней вместе приобрёл другие ценные предметы: документы или книги. Пэган Плантагенет собрал большую коллекцию подлинных древностей. Вдобавок к прочим кощунствам он часто использовал их для своих фальшивок: соскабливал со старинных манускриптов подлинный текст и наносил на древнюю бумагу лживые каракули, уничтожая таким образом исторические свидетельства. С точки зрения специалистов по д’Эрбервиллям, Пэган Плантагенет, пожалуй, худший представитель семейства…
— Неужели? — провозгласил наряженный в вечерний костюм, надушённый Джаспер Сток-д’Эрбервилль (вот он, драматический выход: двери перед хозяином распахнули двое лакеев). — Вы так думаете? Пастор, я надеюсь отыграть у него этот почётный титул. — И Джаспер неспешной походкой направился к креслу во главе стола, обронив на ходу: — Я намерен превзойти Перси Пэгана Плантагенета и, в отличие от него, пристрелить ту самую собаку.
Я снова прибегнул к пресловутой дедукции: Джаспер явно подслушивал у дверей и поджидал благоприятного момента.
Внезапно в зале появился Тринг, а за ним нагруженные подносами служанки. Очередной театральный эффект, не иначе. Традиция предписывала сперва угостить единственную присутствующую даму, но тарелку поставили перед Джаспером. В данных вопросах я всегда стараюсь следовать обычаю: подобные мелочи помогают завоевать женское расположение, и потом дамочка охотно пойдёт на уступки. Но стоит только пренебречь сложившимся порядком — ночью останешься один в холодной постели. Даже если (или нет, особенно если) ты по глупости возомнил себя собственником такой вот тонкой натуры. Сток называл Мод Дерби любовницей и предъявлял на неё свои права. Но я-то отлично знаю слабый пол. После сегодняшнего этот болван может даже не мечтать о ночном визите.
Хозяин Трэнтриджа впился зубами в жаркое, не дожидаясь, пока остальным гостям подадут еду. Последним служанки осчастливили Трингхэма. Священник пробормотал благодарственную молитву над месивом из говядины и капусты. Кроме него, никто больше не стал беспокоиться о подобных пустяках.
Джаспер с набитым ртом сообщил нам, что заявил на Мэтти Болл в полицию:
— Натравлю на неё всю округу. Как вы и предложили, Моран, объявлю награду за её голову. Пусть пристрелят негодяйку. Её смерть послужит всем уроком. Эта сумасшедшая не сможет воспрепятствовать прогрессу.
Мод и Брэхэм переглянулись.
— Ей не удалось меня убить, но этого мало. — Сток распалялся всё больше, брызгая жиром на накрахмаленную манишку. — История покушения, история её поступка должна закончиться унизительным поражением. Все будут презирать Матильду Болл и насмехаться над ней. Не ради моего тщеславия, заметьте, а ради пропаганды! Её унижение укрепит мой статус повелителя Трэнтриджа.
Я вспомнил, как рыдающий, перепачканный Джаспер пинал беззащитную девушку. Вполне допускаю, что можно бить лежащего человека. Когда он удобно расположен на уровне вашего сапога — чего же ещё желать? Но поверженный тигр должен иметь зубы и когти, иначе какая победа? Вдвоём с вооружённой мушкетом дамой мы пережили нечто, и слова Стока меня покоробили. Он словно хотел встать между нами. Мне плевать на благодарственную молитву. Еда зарабатывается тяжким трудом или отбирается сильным у слабого. Бог не имеет к этому отношения. Если же тратить время на глупые славословия, её упрёт прямо из-под носа какой-нибудь шустрый малый. Но вот то, как Сток выражался о Мэтти Болл, с моей точки зрения, вполне можно было назвать святотатством.
Саул Дерби перевёл разговор на другую тему — предложил изучить барсучьи тропки в Заповеднике. По его словам, от них больше пользы, чем от человечьих, заросших и пришедших в негодность.
И тут, в соответствии с поэтическими канонами, раздался стук. Не лёгкий стук воронова крыла в окно, нет — кто-то со всей силы заколотил во входную дверь. Звук отчётливо доносился из холла. Я ещё раньше приметил на дверях Трэнтриджа огромное железное кольцо, прекрасно подходящее для подобных упражнений.
Сток велел Трингу спровадить неизвестного посетителя. Продемонстрировав некоторый здравый смысл, он кивком послал к дверям и Накжинского. Даже если не брать в расчёт привидения, в этих краях полно охочих пристрелить Джаспера.