— Меня не так-то просто запугать! — отрезала Диана. — Куда это ты собрался? К блондиночке своей, что ли?
Карневан одарил ее непробиваемой улыбкой, накинул плащ и исчез.
Дома у блондиночки он столкнулся с новыми трудностями — не сказать, что неожиданными. Наконец Карневан переспорил служанку и был препровожден к снежной королеве, сидевшей на диване в абсолютном молчании. Королеву звали миссис Мардрейк.
— Джеральд, моя Филлис не желает вас видеть. — Каждое слово миссис Мардрейк было увесистым, словно булыжник.
Карневан препоясал чресла и начал говорить. Говорил он хорошо, убедительно и почти поверил, что Диана — это миф, а вся интрижка выдумана кем-то из злопыхателей. Какое-то время миссис Мардрейк держала оборону, но все же капитулировала:
— Скандала быть не должно. Если в словах этой женщины есть хоть крупица правды…
— У людей моего положения хватает недругов, — сказал Карневан, тем самым напомнив хозяйке дома, что являет собою богатый улов, и миссис Мардрейк вздохнула:
— Ну что ж, Джеральд, попрошу мою Филлис принять вас. Ждите здесь.
Она выплыла из комнаты, и Карневан сдержал улыбку, хотя знал, что объясниться с невестой будет не в пример труднее.
Выходить она не спешила, и Карневан догадывался, что миссис Мардрейк никак не может убедить свою Филлис в непогрешимости жениха. Он побродил по комнате, достал портсигар, окинул взглядом викторианский интерьер и решил не курить.
Внимание привлекла тяжелая семейная Библия на подставке. От нечего делать Карневан подошел к ней и раскрыл на случайной странице. В глаза бросился следующий пассаж:
«…Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией…»
Карневан машинально коснулся лба. То была инстинктивная реакция, и он улыбнулся причудливой метафоре.
Предрассудок! С другой стороны, вера в демонов — такой же предрассудок.
Тут вошла Филлис с лицом столь мученическим, что всем своим видом напоминала героиню поэмы Генри Лонгфелло, Эванджелину из Акадии. Сдержав нелюбезный порыв стукнуть невесту, Карневан хотел взять ее за руки, но не поймал, а посему проследовал за ней к дивану.
У пуританства и набожного воспитания имеются свои недостатки, думал он. И это стало еще очевиднее, когда десятью минутами позже Филлис по-прежнему отказывалась верить в невиновность жениха.
— Я не обо всем рассказала матери, — тихо произнесла она. — Эта женщина говорила такое… В общем, я поняла, что она не лжет.
— Я люблю тебя, — невпопад заявил Карневан.
— Нет, не любишь. Иначе не связался бы с этой женщиной.
— Даже если это было до нашего с тобой знакомства?
— Простить можно многое, — сказала она, — но не это.
— Тебе, — заметил Карневан, — нужен не муж, а бездушный истукан.
Пробить броню ее фарисейства оказалось невозможно, и Карневан вышел из себя. Он возражал, умолял и презирал себя за мольбы и возражения. Это ж надо! Сколько женщин на свете, а его угораздило влюбиться в закоснелую пуританку! От молчания Филлис у него едва не началась истерика, и он чуть было не осквернил проклятиями царившую в комнате атмосферу религиозного спокойствия, понимая, что его унижают самым жестоким образом. В глубине души он вздрагивал и сжимался от непрекращающегося бичевания, а Филлис твердила:
— Я люблю тебя, Джеральд, но ты меня не любишь, и я не могу тебя простить, поэтому умоляю, уйди, пока не сделал еще хуже.
Кипя от возмущения, пунцовый Карневан пулей вылетел на улицу, где ему сделалось дурно: ведь он, как ни старался, не сумел сохранить лицо! Ах, Филлис, Филлис, вышколенная Филлис, холодная как айсберг, фарфоровая кукла в вымороченном мирке, чьи скудные эмоции благопристойны, будто кружевные салфетки! Карневан замер у машины. Его трясло от ярости и мутило от всепоглощающего желания сделать так, чтобы Филлис почувствовала боль той же силы, какую только что причинила своему жениху.
В машине что-то шевельнулось. Ах да, Азазель. Чудовищное тело укутано в плащ, а на белокостном лице не прочесть ничего, кроме равнодушия.
— Девчонка… — просипел Карневан и ткнул большим пальцем за спину. — Она… она…
— Можешь не говорить, — промурлыкал Азазель. — Я прочел твои мысли и выполню… твое желание.
Он исчез. Карневан прыгнул за руль, сунул ключ зажигания в замок и едва не сломал его, заводя мотор. Как только автомобиль тронулся с места, из дома Филлис вырвался кинжально-тонкий пронзительный вопль.
Карневан ударил по тормозам, закусил губу и развернулся.
Вызванный в спешке врач сообщил, что у Филлис Мардрейк сильнейшее нервное потрясение, причина коего неизвестна, но разумно будет предположить, что девушка не выдержала тяжелого разговора с Карневаном (тот молча кивал, дабы не развеять это заблуждение). Что касается Филлис, она лежала, стеклянно глядя в потолок, и время от времени корчилась в судорогах, а иной раз с ее уст срывалось: «Плащ… а под плащом…» После чего она то заливалась истерическим смехом, то визжала от ужаса, пока не вымоталась до полной потери сознания.
Врач сказал, что она поправится, но не сразу, а через некоторое время, поэтому Филлис определили в частную клинику, где она билась в истерике при каждой встрече с доктором Джоссом, чья лысина прямо-таки бросалась ей в глаза. Филлис все реже бредила о плащах, и вскоре Карневану было дозволено проведать невесту, поскольку она сама о том попросила. Размолвку подлатали, эмоциональные прорехи заштопали, и Филлис начала склоняться к признанию собственной неправоты. По выздоровлении она все же выйдет замуж за Карневана, но чтобы впредь никаких фокусов.
Пережитый ею шок, угнездившись в пределах подсознания, напоминал о себе лишь в минуты помутнений рассудка и в частых ночных кошмарах. Карневан был рад, что Филлис не запомнила Азазеля, хотя в последнее время довольно часто общался с демоном, реализуя очередное злодейство.
Начало ему было положено вскоре после нервного срыва Филлис. Диана не переставала названивать Карневану на работу. Поначалу тот разговаривал с ней вежливо, хоть и лаконично, но потом сообразил: Диана, по сути дела, повинна в том, что Филлис едва не сошла с ума, а посему заслуживает страданий. Нет, не смерти. Умереть может любой. К примеру, Элай Дейл, уже слегший от спинального менингита. Нет, наказание Дианы должно быть более утонченным, и пусть это будет пытка сродни той, что выпала на долю Филлис.
Пришло время вызвать демона на инструктаж.
— Ее надо свести с ума, но медленно и постепенно, — говорил Карневан с весьма неприятным выражением лица. — Пусть поймет, что с ней происходит. Скажем так: начни с мимолетных видений, перерастающих в серию необъяснимых происшествий. Подробных указаний дать не могу, еще не придумал. Диана говорила, что ее не так-то просто запугать, — заключил он и встал, чтобы сделать коктейль.
Карневан предложил демону выпить, но тот отказался. Он неподвижно сидел в темном углу и поглядывал в окно, под которым раскинулся Центральный парк.
— Погоди-ка… — задумался вдруг Карневан. — Считается, что демоны — злые создания. Скажи, тебе нравится причинять людям боль?
— Известно ли тебе, что такое зло? — повернулся к нему невероятно красивый череп.
— Понимаю, о чем ты. — Карневан добавил содовой к ржаному виски. — Это вопрос семантики, словесной игры. Разумеется, термин выбран произвольно. У человечества свои стандарты…
— Ты говоришь о моральном антропоморфизме, основанном на самовлюбленности, — сверкнул переливчато-раскосыми глазами Азазель, — но игнорируешь фактор окружающей среды, хотя твои понятия о добре и зле сформированы с оглядкой на физические свойства этого мира.
Карневану (он пил уже шестой коктейль) захотелось поспорить:
— Что-то не пойму… Мораль — это порождение разума и чувств, разве нет?
— У всякой реки есть свое верховье, — возразил Азазель, — но нельзя ставить знак равенства между Миссисипи и Колорадо. Случись людям эволюционировать в ином мире — допустим, в моем, — ваша концепция добра и зла была бы совсем иной. У муравьев тоже имеется социальная иерархия, но она не похожа на вашу, поскольку муравьи существуют в другой среде.
— К тому же люди отличаются от насекомых.
— Мы с тобой тоже отличаемся друг от друга, — пожал плечами демон. — Гораздо сильнее, чем ты отличаешься от муравья, ибо вами, людьми, руководят два основных инстинкта: самосохранение и продолжение рода. А демоны не способны размножаться.
— И это подтвердят почти все специалисты по демонологии, — кивнул Карневан. — Наверное, поэтому вы воруете детей, а вместо них оставляете подменышей. Кстати, к чему такое разнообразие нечисти? — (Азазель вопросительно взглянул на него.) — Ну, гномы, кобольды, тролли, джинны, оборотни, вампиры…
— Людям известно лишь о нескольких наших разновидностях, — объяснил Азазель. — К чему разнообразие? Ответ очевиден. Ваш мир стремится к упорядоченной структуре в состоянии стазиса. Знаешь, что такое энтропия? Ультимативная цель вашей вселенной — единство, неизменное и непреложное. В конце концов ваши эволюционные ветви сомкнутся в определенной точке, а ответвления вроде моа и гагарки вымрут, как вымерли динозавры и мамонты, и в итоге не останется ничего, кроме порядка. Моя же вселенная стремится к физической анархии: в начале был лишь один вид, но в конце наступит полный хаос.
— То есть твоя вселенная — негатив моей, — задумался Карневан. — Постой-ка! Говоришь, демоны не могут умереть? И не способны размножаться? В таком случае откуда взяться прогрессу?
— Я сказал, что демоны не могут убить себя, — напомнил Азазель. — Смерть от внешнего воздействия — дело другое. Это же относится и к размножению.
— Но должны же у вас быть эмоции, — вконец запутался Карневан, — ведь инстинкт самосохранения основан на страхе смерти!
— Эмоции демонов не похожи на человеческие. С клинической точки зрения я способен проанализировать и понять реакцию Филлис. Девушка воспитана в строжайшем ключе и подсознательно противится этому, но даже не помышляет вырваться из-под родительской тирании. Для нее ты был символом свободы. Она втайне восхищалась тобой, завидовала тебе, потому что ты мужчина и, по ее мнению, сам себе хозяин. Любовь — неискренний синоним слову «размножение», а душа — воображаемая сущность, обязанная своим появлением инстинкту самосохранения. Другими с