Я мчал вперед. Зона тишины закончилась, и на меня обрушился ревущий Манхэттен. КУПИ, КУПИ, КУПИ, снова и снова, на миллион всевозможных ладов, то картинкой, то звуком, то ритмом.
Когда я вошел, она встала. Ничего не сказала. Она носила шляпку по-новому, и макияж у нее был новый, но я узнал бы ее где угодно, в тумане, в кромешной тьме, даже с закрытыми глазами. Тут она улыбнулась, и я увидел, что эти шесть лет все же слегка сказались на ней, и на мгновение я растерялся, и мне снова стало страшновато. Я вспомнил, как сразу после развода на видеофон мне позвонила женщина, накрашенная в точности как Айрин. Хотела продать страховку от рекламы.
Но сегодня — в день, которого, по сути, нет, — это не имело значения. В переходный день законными считаются только сделки с наличностью. Ясное дело, не существует таких законов, которые защитили бы человека от того, чего я опасался, но для Айрин это никогда не имело особенного значения. Сомневаюсь, что до нее хоть раз дошло, что я реален. Не в общих чертах, а по-настоящему. Айрин — порождение нашего мира. И я, разумеется, тоже.
— Непросто будет начать разговор, — заметил я.
— Даже сегодня? В день, которого нет? — спросила она.
— Как знать. — Я подошел к сервобару. — Выпьешь?
— Семь-двадцать-джей, — продиктовала она.
Я набрал на панели «7-20-J» и получил какой-то розовый напиток. Себе взял скотч с содовой и спросил:
— Где ты пропадала? Ты счастлива?
— Пропадала… Так, кое-где. Скажем, расширяла кругозор. Да, я очень счастлива. А ты?
— Ну да, конечно. — Я отхлебнул из стакана. — Вне себя от счастья. Как птичка певчая. Или как Фреддо Лестер.
Едва заметно улыбнувшись, она приложилась к розовому напитку.
— Я не забыла, как ты ревновал меня к Джерому Форэ, когда он был вместо Лестера. Ты еще носил двойной пробор, как у него, помнишь?
— Жизнь — хороший учитель, — ответил я. — Как видишь, я не отбеливаю волос и не леплю завитушек себе на лоб. Теперь я никому не подражаю. Ты, кстати, тоже меня ревновала. И по-моему, у тебя прическа, как у Ниобе Гай.
— Не хотелось препираться с парикмахершей. — Она пожала плечами. — Так проще. И еще я думала, что тебе понравится. Нравится?
— На тебе — да. А Ниобе Гай я стараюсь не рассматривать. И Фреддо Лестера тоже.
— У них даже имена — не имена, а дичь какая-то, правда? — спросила она.
— Ты изменилась, — удивленно заметил я. — Так где пропадала?
Она не смотрела на меня. В тот момент нас разделял десяток футов, и мы слегка побаивались друг друга.
— Билл, — начала она, глядя в окно, — последние пять лет я жила в «Горнем приюте».
Какое-то время я не шевелился. Наконец поднял стакан, глотнул виски и лишь после этого посмотрел на нее. Теперь понятно, почему она не такая, как прежде. Мне и раньше доводилось видеть дам, поживших в «Горнем приюте».
— Что, выгнали? — спросил я.
Но она помотала головой:
— Пяти лет хватило, чтобы получить полную дозу этого счастья. Полнейшую. Раньше я думала, что мне это надо. Но я была не права, Билл. Мне этого не надо.
— Про «Горний приют» я знаю лишь то, что говорят в рекламе, — сказал я. — Но никогда не верил, что там настолько уж хорошо.
— Ты всегда был умнее меня, Билл, — смутилась она. — Теперь я тоже в это не верю. Но предложение было заманчивое.
— Нельзя решить реальные проблемы, просто наняв людей, чтобы делали всю работу за нас. Так не бывает.
— Знаю. Теперь знаю. Наверное, я немного повзрослела. Но это так трудно… Черт! В наши дни родиться не успел, а тебе уже промыли мозги.
— Ну а как иначе выживать? — спросил я. — Не знаю, какой сегодня общий объем спроса, но явно невысокий. Промышленность проседает изо дня в день. Чтобы мало-мальски свести концы с концами, надо вертеться, но, по сути, это мышиная возня. Хочешь заработать — будь добр выкатить мощную рекламу, а зарабатывать надо, потому что без денег никуда. Беда в том, что они мало у кого есть. Вот, собственно, и все.
— Ну а у тебя? Как у тебя с деньгами? — нерешительно спросила Айрин.
— Это предложение или просьба?
— Конечно предложение, — ответила она. — Мне на жизнь хватает.
— Точно? «Горний приют» — дорогое удовольствие.
— Пять лет назад я вложилась в бумаги корпорации «Лунные оковы», так что теперь, можно сказать, разбогатела.
— Неплохо. У меня тоже все нормально, спасибо. Хотя вбухал целое состояние в защиту от рекламы. Страховые взносы немаленькие, но оно того стоит. Могу гулять по Таймс-сквер в абсолютном спокойствии — даже когда крутят ролики «Дунь-забалдей».
— В «Горнем приюте» реклама запрещена, — сказала Айрин.
— Не верь в эти байки. Сейчас придумали узконаправленную звуковую волну, способную проникать сквозь стены и нашептывать тебе на ухо, когда спишь. Вот такой гипноз. Даже беруши от него не спасают: работает через костную проводимость.
— Если живешь в «Горнем приюте», тебе такое не грозит.
— Но ты больше там не живешь, — заметил я. — И что же заставило тебя покинуть келью?
— Наверное, я повзрослела.
— Наверное.
— Билл… — сказала она, — Билл… Ты женился?
Я не ответил, потому что в окно постучали. Снаружи, стремясь распластаться на стекле, металась механическая птичка. На груди у нее было что-то вроде поршневой диафрагмы: должно быть, лучевой передатчик, ибо чистый, ясный и вовсе не птичий голос произнес:
— …Поэтому вы просто обязаны попробовать, каковы на вкус наши «Сливочники», просто обязаны!
Окно автоматически поляризовалось и отшвырнуло рекламную птаху куда подальше.
— Нет, — ответил я. — Нет, Айрин, не женился. — Какое-то время смотрел на нее, а потом предложил: — Выйдем на балкон.
Вращающаяся дверь выпустила нас обоих, после чего активировались «Безопасни». Дорогие штуковины, но включены в мой страховой пакет.
На балконе было тихо. Специальные микрофоны перехватывали вой городских объявлений и направляли его к небу. После нейтрализации не оставалось ничего, кроме мертвой тишины. Ультразвук сотрясал воздух, и броская нью-йоркская реклама таяла в размытом каскаде бессмысленных красок.
— Что случилось, Айрин? — спросил я.
— Вот это. — Она обняла меня за шею и поцеловала в губы, после чего отпрянула и стала ждать.
— Что случилось, Айрин? — повторил я.
— Неужели все прошло, Билл? — тихо спросила она. — Неужели ничего не осталось?
— Не знаю, — ответил я. — Господи, не знаю. Мне об этом и подумать боязно.
Боязно. Вот оно, самое подходящее слово. Я ни в чем не мог быть уверен. Мы выросли в рекламном мире — ну и как прикажете разбираться, где ложь, а где истина? Я случайно коснулся панели управления, и «Безопасни» отключились.
Размытые краски мгновенно стянулись в кричащие сигналы, выписанные нюколором и одинаково яркие что днем, что ночью. ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ, безмолвно кричали они, а потом деактивировался звуковой барьер, и крик перестал быть безмолвным. ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ! ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ!
БУДЬ КРАСИВ!
БУДЬ ЗДОРОВ!
БУДЬ НА ПЕРВЫХ РОЛЯХ БУДЬ БОГАТ БУДЬ ОБЪЕКТОМ ЗАВИСТИ БУДЬ ЗНАМЕНИТ!
ДУНЬ-ЗАБАЛДЕЙ! СЛИВОЧНИКИ! МАРСОПРОДУКТЫ!
БЕГОМБЕГОМБЕГОМБЕГОМБЕГОМ!
НИОБЕ ГАЙ РАССКАЖЕТ — ФРЕДДО ЛЕСТЕР ПОКАЖЕТ — «ГОРНИЙ ПРИЮТ» НА САМЫХ ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ!
ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ КУПИ КУПИ КУПИ!
Я даже не сообразил, что Айрин зашлась в крике, пока не почувствовал, как она трясет меня, пока не увидел, как ее побелевшее лицо выплывает из назойливого гипнотического водоворота образов суперрекламы, разработанной лучшими психологами планеты, выкручивающей всем руки, выжимающей из каждого последний цент, потому что людей много, а денег мало.
Одной рукой я снова включил «Безопасни», а другой обнял Айрин. Мы были слегка пьяны. На самом деле реклама не настолько бронебойная, но, когда ты выведен из эмоционального равновесия, нельзя так подставляться. Это опасно. Реклама давит на психику. Выискивает слабые места. Целит в основные инстинкты.
— Ничего-ничего, — сказал я. — Все и так хорошо, а будет еще лучше. Вот смотри, «Безопасни» снова включены, и этой бесовщине сквозь них не пробиться. По-настоящему паршиво только в детстве, когда не умеешь себя защитить. Вот тогда-то и промываются мозги. Да ты не плачь, Айрин. Пошли в дом.
Я переместился к сервобару и заказал еще по стаканчику. Айрин не переставала лить слезы. Я же не переставал говорить:
— Все эта чертова промывка. Как только начинаешь понимать значение слов, их вколачивают тебе в голову. Кино, телевизор, журналы, книгозаписи, все существующие средства передачи информации. С одной лишь целью: сделать из тебя покупателя. И цели этой добиваются обманом: взращивают искусственные потребности, насаждают страхи, и в конце концов ты перестаешь понимать, что реально, а что — нет. Вообще ничего нет реального, включая наше дыхание. Оно несвежее, поэтому покупай хлорофилловые драже «Дыхни-ка». Проклятье, Айрин, теперь ясно, почему у нас с тобой не заладилось.
— Почему? — глухо спросила она сквозь платок.
— Ты думала, что я — Фреддо Лестер. А я, наверное, думал, что ты — Ниобе Гай. Но они не настоящие люди. Они никогда не меняются, не подстраиваются под обстоятельства. Неудивительно, что институт брака на ладан дышит. Как думаешь, мне когда-нибудь хотелось, чтобы все было иначе?
Я выговорился, и стало полегче. Ждал, когда Айрин перестанет плакать. Она взглянула на меня поверх платка:
— И никакой больше Ниобе Гай?
— Ну ее к черту, эту Ниобе Гай.
— И ты не спросишь про Фреддо Лестера?
— А зачем? Он всего лишь картинка, как и Ниобе Гай. Наверное, даже в «Горнем приюте» он остается картинкой.
Она бросила на меня странный взгляд, затем высморкалась, моргнула и улыбнулась. До меня не сразу дошло, чего она ждет.
— В прошлый раз, — наконец заговорил я, — я наплел тебе всякой романтики. Но сегодня…
— Что — сегодня?
— Выйдешь за меня, Айрин?
— Выйду, Билл.
В общем, не прошло и двух минут нового года, как мы поженились. Ей захотелось подождать, чтобы год начался по-настоящему. Женитьба в переходный день, сказала она, выглядит как-то ненатурально. Потому что он искусственный. День, которого нет. Я был рад это слышать. В старые времена она о таком даже не задумалась бы.