Думала, быстренько залезу на него, опущусь на член, пару раз стоически ойкнув — он и не заметит ничего! А потом, думала, устрою ему «покатушки» — распущу волосы, выпрямлюсь и начну его с ума сводить, выделывая попой кренделя, сжимая вокруг него мышцы и всё такое прочее…
Ага, как же, разбежалась…
Нет, мышцы у меня, конечно, сжимаются так, что мой профессор, похоже, вместе со мной сейчас плакать начнет — вот только утихомирить боль это не помогает. Наоборот — с каждой секундой кажется, что что-нибудь у меня внутри сейчас сломается или разорвется в клочья…
— Больно… — не выдержав, взрыднула наконец я, в одной мгновение превращаясь из королевы стоицизма в хлюпающую носом малолетку.
— Конечно, больно! — рявкнул он в ответ, зло шлепая меня по попе. — Кто так делает в первый раз? Еще, небось, и порвала себе что-нибудь! А ну слезай!
— Нет, нет! — запаниковала я, вцепляясь в его плечи и наседая еще глубже. — Я… я потерплю… сейчас пройдет… сейчас…
Альтернатива закончить свой первый секс вот так — позорно расплакавшись, да еще и девственность потеряв непонятно с какой целью — представлялась куда более страшной, чем боль.
— Потерплю… сейчас… — и, глядя в его расширившиеся глаза, я медленно, набрав в грудь воздуха, нанизала себя на его член полностью.
Вцепившись друг в друга, мы одновременно тяжело и долго выдохнули.
— Ненормальная… — пробормотал Максим, пригибая меня, всхлипывающую, к себе за шею и гладя по оголенному бедру. — Не двигайся хотя бы минуту… Расслабься, не сжимайся так сильно… ты меня сломаешь…
Видно было, что ошеломление от того, что произошло, отодвинуло его от края, хоть и не ослабило не на йоту. О, как бы я хотела, что эта дубина внутри меня уменьшилась в размерах… ну хоть чуть-чуть бы сдулась… Но увы — он всё ещё заполнял меня, раздвинув и растянув стенки влагалища так, что непонятно было, как они еще целые.
Секунды шли, слёзы мои постепенно подсыхали, утешительные слова мягко лились в ухо и успокаивали, и постепенно я стала замечать, что там, внутри, всё становится как-то… легче. То ли уменьшается чувствительность, то ли повышается влажность, помогая мне расслабиться…
— Хорошо… — тоже чувствуя изменения, подбодрил меня Максим, — умница… но всё ещё не двигайся, дай себе привыкнуть…
И вдруг сам, явно не совладав с собой, пихнулся в меня бедрами, заезжая так глубоко, как я сама не смогла бы. Я вскрикнула, вздергиваясь над ним и зажмуриваясь от заново вспыхнувшей боли.
— Прости… не смог удержаться… — задышал он мне в ухо, удерживая и прижимая к себе. — Так хорошо в тебе… давно уже не было так хорошо… потерпи, сейчас пройдет…
Я закивала, глотая слёзы, заставляя себя расслабиться на нем, слиться с ним всем телом. И это отвлекло меня — ощущение моего тела, полностью, во всех местах, соприкасающегося с мужским…
Во всех, кроме груди, поняла я вдруг. Потому что на мне всё ещё был этот чертов лифчик, который я успела застегнуть опять! Удивительным образом наши мысли совпали — отпустив меня, Максим дал мне приподняться над ним, и мы оба, дерганными, лихорадочными движениями принялись стаскивать эту последнюю мешающую шмотку, путаясь, мешая друг другу, чертыхаясь и прижимаясь всем, чем только можно…
— Айй! — жалобно вскрикнула я, вновь ощутив, как он мелко, круговыми движениями толкается внутри меня. Но в этот момент ему, наконец, удалось расстегнуть на моей спине застежку и сорвать с меня лифчик через голову. С глухим стоном, словно наконец прорвался в райские кущи, он втянул в рот мой левый сосок, обнимая вторую грудь ладонью.
Ощущения были настолько острые, что боль где-то там внизу мгновенно отошла на второй план. Каждый миллиметр моего тела отозвался на эту новую ласку — каждая клеточка кожи, каждый волосок и каждый нерв… Всю меня словно пронизало колкими, мелкими разрядами удовольствия, постепенно сливающимися в одно — большое и почти нестерпимое. Хотелось отдернуться, убежать от ловкого языка и одновременно отдаться на его волю, раствориться в этом странном поцелуе, не похожем ни на что из того, что я когда-либо испытывала…
И в какой-то момент удовольствие взметнулось, переваливаясь через край и разливаясь по бедрам еще одним оргазмом — столь же неожиданным, сколь и первый…
— Мой… ты — мой… — рычала я, сама не понимая зачем, впиваясь в широкие плечи ногтями и содрогаясь от наслаждения, окатывающего меня там, где еще недавно было больно даже пошевелиться.
И только когда начала успокаиваться и перестала пытаться продлить это блаженство, поняла, что рычу не я одна.
— Не могу… не могу больше… — отпустив грудь и дергая меня к себе, Максим вбивался в меня уже без остановки, грубо, безжалостно, больно схватив рукой за бедро, где без сомнения останутся следы его пальцев, которыми я буду любоваться еще несколько дней, потому что он — мой! МОЙ, чёрт бы его побрал!
И наконец застыл на подъеме, весь напрягшись подо мной, как струна. Во внезапном порыве я отлепилась от него и приподнялась на руках, чтобы запомнить, как он выглядит, когда кончает.
О да… Глаза — темные, как сама ночь, расширенные и будто подернутые туманом… Я запомню их, и его потемневшие скулы над бородой, и искривленные губы, плотно сжатые с одной стороны и прикушенные с другой — чтобы издавать поменьше звуков… Навсегда запомню.
А ведь я влюбилась — поняла вдруг со всей ясностью человека, осознавшего это в первый раз. Влюбилась сразу же, как только увидела его, стоящего за дверью моей комнаты. Потому и впустила. Только поэтому!
Мысль была настолько ошеломляющей, настолько дикой и не подходящей под мой спокойный характер, что я буквально рухнула на Максима всем своим телом, разом растеряв силы.
Охнув от неожиданности, он слабо усмехнулся, интерпретировав мою слабость по-своему.
— Я тебя понимаю, Птичкина… Мой первый раз тоже был непростой…
Моего позвоночника коснулась рука, лениво поводила вверх-вниз, а потом поднялась выше, к шее. Поиграла с волосами, отодвинула их в сторону и принялась легко массировать ямочку между плечом и шеей.
— Почему ты не сказала мне? — целуя меня в лоб, пробормотал он. — И зачем решилась на такое… Ты ведь девственница была? Я не ошибся?
Зажмуриваясь от нахлынувших эмоций, я молча кивнула ему в шею.
Только бы не разреветься, только бы не разреветься…
— И зачем пошла на такое? Неужели так важно было…
— Тшш… — не в состоянии сейчас выслушивать лекцию о том, какая я дура, что отдала себя в первый раз эскортнику, а не «любимому мужу», я накрыла его рот ладонью. — Давай не будем об этом… пожалуйста… не сейчас, когда…
Когда так хорошо — чуть не призналась вслух. И плохо. И так больно, что в груди щемит, и хочется разрыдаться и умолять его остаться со мной навсегда.
— Хорошо… не буду… — он мягко поцеловал меня в подушечки пальцев и чуть пошевелился, высвобождаясь из моего тела. Внутри отозвалось знакомой болью, защипало, запульсировало, но мне было плевать. Я хотела только одного — чтобы мы как можно дольше оставались вот так — прижатые друг к другу голышом, потные и мокрые. И почти родные, пусть я даже не знаю его настоящего имени.
Спустя какое-то время глаза мои начали закрываться, дыхание синхронизировалось с его, и не успела я восхититься тем, что умудрилась усыпить его, заставив, возможно, остаться со мной до утра, как сон затянул нас обоих под свое толстое и мягкое одеяло.
Увы. Проснулась я еще до рассвета, но уже одна. Мой мужчина ушёл. Накрыл меня настоящим одеялом, вытянув его из-под моего тела (и каким-то образом не разбудив), поцеловал, вероятно, по-отечески, в лоб и оставил меня одну.
Наверняка, у него уже другое свидание, а может просто пошел домой отдыхать, готовиться к следующему вечеру с еще одной богатой счастливицей.
Свернувшись калачиком, какое-то время я крепилась, кусая кончик подушки, а потом не выдержала и горько, с всхлипываниями и подвываниями, разрыдалась.
Чтоб ей провалиться, этой Леське… чтоб нам всем… провалиться…
Глава 11
— Еще одну… двойную… — Макс показал бармену два пальца, которые уже двоились у него в глазах, а это поставило его перед вопросом — двойную порцию он заказал или четверную? Громко икнул, испугав пожилую эскортницу, задремавшую было над полупустым бокалом маргариты, и прижал руку к сердцу, извиняясь и даже склоняясь в шутовском поклоне. — Простите, мадам…
Потрепанная жизнью «мадам» ничего не поняла, но на всякий случай заискивающе улыбнулась. Потом цепко оглядела его, словно подсчитывая, насколько он соответствует образу потенциального клиента, и встрепенулась, протягивая ему свой бокал.
— Ариана, — представилась явно фальшивым именем, кокетливо наматывая прядь волос на палец.
— Профессор! — не задумавшись ни на секунду, ответил Багинский. Хмыкнул в ответ на недоуменно поднятые брови и звонко дотронулся до ее бокала своим.
Да! Так он теперь называется — профессор! Это ведь она его так назвала — девочка с птичьей фамилией, которая только что продала ему своё тело.
Ну, раз назвала, значит так тому и быть. Надо будет и от других тоже потребовать, чтобы так теперь к нему обращались… А то всё «Максим Георгиевич, Максим Георгиевич…» Мало ли кто Максим Георгиевич? А вот личный «профессор» мадмуазель Птичкиной — он один такой!
Во всяком случае, первый.
Ну, или туда первый… Туда же важнее, чем, допустим, в зад, неправда ли?
— И плевать, скольким она отсосала за зачеты! — жарко заспорил он с подпрыгнувшей от неожиданности проституткой. — Важно, кому она решила отдать своё самое драгоценное! И важно, что ей самой нравилось! Ей ведь понравилось… охренеть как понравилось… Два раза кончила, представляешь, женщина? Два! Это в своей первый-то раз! За каких-то несчастных полчаса! И кончила бы еще раз пять, если бы…
Если бы ты не сбежал оттуда, полностью запутавшись в собственных мыслях и чувствах. Которых вообще не должно было быть!