Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает потом на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.
— Ерунда, — сказал я. — Я ведь хотел как лучше.
— Так он еще речет супротив, ничтожный отрок, — возмутился дедуля. — Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы сотворению устройства, кое пресекло род Хейли, споспешествовали. Когда б не вы, ученый бы сюда и не пожаловал.
— Он прохвессор, — сообщил я. — Звать его Томас Гэлбрайт.
— Знаю. Я прочитал его мысли через Крошку Сэма. Опасный человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того мне пришлось подкупить, дабы… неважно. Роджер был незаурядный человек. Внимайте же — никто из вас да не поедет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться — и мы пропали. Вся их волчья стая вцепится в нас и разорвет в клочья. Не спасут тебя и твои безрассудные полеты, Лестер, — ты внемлешь?
— Но что же нам делать? — спросила мамуля.
— Да чего там, — сказал папуля. — Я этого прохвессора угомоню. Спущу в цистерну — и дело с концом!
— И испортишь воду? — взвилась мамуля. — Попробуй только…
— Что за порочное племя вышло из чресел моих? — сказал дедуля, рассвирепев окончательно. — Ужли не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся, по крайней мере на время? Ужли и слово Хогбена — ничто? Две вещи пронесли мы сквозь века святыней: нашу тайну и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить Гэлбрайта — вы мне за это ответите!
Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.
— Что же теперь делать? — спросил дядя Лес.
— Наша тайна должна остаться тайной, — сказал дедуля. — Делайте что хотите, только без убийств. Я тоже обмозгую эту головоломку.
Тут он, казалось, заснул; никогда нельзя утверждать про него что-нибудь с уверенностью.
На другой день я встретился с Гэлбрайтом в городке, как мы и договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, злобно сверкнул глазами.
— Лучше не нарывайся, Сонк, — сказал он. — Помни: я тебя предупреждал…
Очень неудобно получилось.
Как бы там ни было, я увидел Гэлбрайта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрайт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
Его номер в отеле был забит научной аппаратурой и мог напугать всякого. Ружье стояло наготове, Гэлбрайт как будто ничего там не менял. Он стал меня переубеждать.
— Ничего не выйдет, — отрезал я. — Нас от этих гор не оттащишь. Вчера я брякнул, никого не спросясь, вот и все.
— Послушай, Сонк, — сказал он. — Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья — мутанты, вас надо обследовать!
— Никакие мы не мутанты, — ответил я. — Вечно ученые обзывают нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами, но…
— Что?! — вскрикнул Гэлбрайт. — Что ты сказал?..
— Э… издольщик один из соседнего графства, — тут же опомнился я, но видно было, что прохвессора не проведешь. Он стал расхаживать по номеру.
— Бесполезно, — сказал он. — Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ради развития человечества.
— Этого еще не хватало, — ответил я. — Воображаю, что получится. Выставите нас как уродов всем на потеху. Крошку Сэма это убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
— Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такую аппаратуру? — Он махнул рукой в сторону ружья.
— Как же оно работает? — спросил он ни с того ни с сего.
— Да не знаю я… Смастерили — и дело с концом! Послушайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде! Так говорит дедуля.
Гэлбрайт стал теребить собственный нос.
— Что ж, допустим… Ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?
— Не будет комиссии?
— Посмотрим.
— Нет, сэр. Не стану…
Гэлбрайт набрал побольше воздуху.
— Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше местопребывание в тайне.
— А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
— А-а, да, — спохватился Гэлбрайт. — Естественно, знают… Но про вас там ничего не известно.
Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стер бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считаться. Поэтому я сказал: «Ладно уж», — и кивнул.
Господи, о чем только этот человек не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
— Сколько лет твоему дедушке?
— Понятия не имею.
— Гомункулы, гм… Говоришь, он когда-то был рудокопом?
— Да не он, его отец, — сказал я. — На оловянных копях в Англии. Только дедуля говорит, что в то время она называлась Британия. На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей… друнов? Друдов?
— Друидов?
— Во-во! Тогда друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем рудокопы мерли как мухи по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
— А что за чума?
Я объяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвессор страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял, о радиоактивном излучении. Ужас до чего невпопад он все городил.
— Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! — говорит, а у самого глаза и зубы разгорелись. — Твой дед родился мутантом! Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь вы, наверное, сверхлюди!
— Нет уж, — возразил я. — Мы Хогбены. Только и всего.
— Доминанта, типичная доминанта. А у тебя вся семья… со странностями?
— Эй, полегче на поворотах! — пригрозил я.
— В смысле, все ли умеют летать?
— Сам-то я еще не умею. Наверное, мы какие-то уроды. Дедуля у нас — золотая голова. Всегда учил нас, что нельзя выделяться из толпы.
— Защитная маскировка, — подхватил Гэлбрайт. — На фоне косной социальной культуры отклонения от нормы легче маскируются. В современном цивилизованном обществе вам было бы так же трудно утаиться, как шилу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.
— Только папуля, — уточнил я.
— О боже, — вздохнул он. — Скрывать такие невероятные природные способности… Представляете, что вы могли бы совершить?
Он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился его взгляд.
— Чудеса, — повторял он. — Все равно, что лампу Аладдина найти.
— Хорошо бы вы от нас отвязались, — говорю. — Вы и ваша комиссия.
— Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно. При условии, если ты будешь содействовать. В смысле — поможешь мне. Согласен?
— Не-а, — ответил я.
— Тогда я приглашу сюда комиссию из Нью-Йорка, — сказал он торжествующе.
Я призадумался.
— Ну, — сказал я наконец, — чего вы хотите?
— Еще не знаю, — медленно проговорил он. — Я еще не полностью охватил перспективы.
Но он был готов заграбастать все руками и ногами: знаю я такое выражение лица.
Я стоял у окна, смотрел на улицу, и тут меня вдруг осенило. Я рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору — вовсе глупо. Вот я и подобрался будто ненароком к ружью и кое-что там подправил.
Я прекрасно знал, чего хочу, но если бы Гэлбрайт спросил, почему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую-то чертовщину там, я бы не мог ответить. В школах не обучался. Я твердо знал только одно: теперь эта штучка сработает как надо.
Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и заметил меня.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Тут было что-то неладно, — соврал я. — Мне кажется, вы намудрили с батарейками. Вот сейчас испытайте.
— Здесь? — возмутился он. — Я не хочу возмещать убытки. Испытывать надо в безопасных условиях.
— Видите вон там, на крыше, флюгер? Никто не пострадает, если мы в него нацелимся. Можете испытывать, не отходя от окна.
— Это… это не опасно? — Ясно было, что у него руки чешутся испытать ружье.
Я сказал, что все останутся в живых. Он глубоко вздохнул, подошел к окну и неумело взялся за приклад.
Я отошел в сторонку. Не хотел чтобы шериф меня увидел. Я-то его давно приметил — он сидел на скамье возле продуктовой лавки через дорогу.
Все вышло, как я и рассчитывал. Гэлбрайт спустил курок, целясь во флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раздался ужасающий грохот. Гэлбрайт повалился навзничь. И тут началось такое столпотворение, что передать невозможно. Завопили по всему городку люди.
Я почувствовал, что сейчас очень кстати будет превратиться в невидимку. Так я и сделал.
Гэлбрайт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати. А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в руке и наручники наготове; он отвел душу, изругав прохвессора последними словами.
— Я вас видел! — орал он. — Вы, столичные, думаете, что вам здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!
— Сонк! — вскричал Гэлбрайт, озираясь по сторонам. Но меня он, конечно, увидеть не мог.
Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрайт стрелял из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлбрайта по улице, а я, неслышно ступая, двинулся за ними следом. Люди метались как угорелые. Почти все держались за щеки.
Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.
— Я все видел! — оборвал его Эбернати. — Вы прицелились из окна — и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте только еще раз сказать, будто вы не понимаете!
Шериф у нас умница. Он с нами, Хогбенами, давно знаком и не удивляется, если иной раз творятся чудные дела. К тому же он знал, что Гэлбрайт — ученый. И вот получился скандал, люди доискались, кто виноват, и я оглянуться не успел, как они собрались линчевать прохвессора.