Он смотрел с осуждением, наверное, думал: «Ну, печенье-то понятно, жалко, но уж кусочек хлеба могла бы подруге дать…»
Но лучше пусть чужой человек считает, что я сумасшедшая жадина, прячущая от гостей еду, чем моя подруга Надька меня убьет.
Так, отлично, теперь только засуну цепочку с крестом под рубашку, а сверху оставлю магендавид. Надька привезла мне магендавид из Иерусалима.
Дело в том, что русская красавица Надька Васильева – иудей. Не по крови, а по мужу. Она вышла замуж за Мишку Когана, тоже нашего одноклассника. Надька любила его с первого класса! И теперь Мишка Коган с Надькой занимают какой-то важный пост в синагоге. Надька всегда говорит «мы, евреи» и не ест пиццу, потому что туда может прокрасться свинина.
По правилам на этой неделе в доме не должно быть ничего квасного – ни кусочка булочки, ни крошки печенья, ни даже хлеба. Если Надька увидит хлеб и печенье, получится неловко – она же специально звонила, беспокоилась, чтобы я была хорошим евреем. Каждый год Надька приносит мне мацу.
Надька оглядела кухню и удовлетворенно сказала: «Молодец! Все чисто!»
…Аза занавеску не заглянула! И печенье не нашла!
– Ну, Гинзбург, рассказывай, как живешь? – спросила Надька и накричала, как себя чувствует Мишка и что сейчас мы с ней будем праздновать первый седер.
Надька вытащила из сумки записную книжку.
– Первый седер Песаха, Гинзбург. Русские называют это «еврейская Пасха», – объяснила Надька и подсунула мне листочек. – Читай вслух. Ты, Мымр, должна задать мне четыре вопроса.
– Ма ништана алайла азэ ми коль алейлот? – прочитала я.
– Чем эта ночь отличается от всех прочих? – прошептала Надька. – Это я перевела с иврита.
Я задала Надьке четыре вопроса на иврите, хорошо, что они были написаны русскими буквами.
Еще я макала крутое яйцо в соленую воду и по Надькиному знаку клала в рот щепотку натертого хрена с горчицей. Вареное яйцо и хрен с горчицей у Надьки были с собой.
Я люблю Надьку, она мой одноклассник.
И вдруг опять звонок.
– Опять кто-то без звонка явился, – отметил Вадим. – Мимо проезжал, по Фонтанке все ездят.
А, вот это кто. Фридка Гольдман.
– Привет, Суворова! – прошелестела Фридка. Фридка Гольдман всегда шепчет себе под нос, с первого класса, ей за это даже ставили двойки, как будто она не знает предмета. – А я мимо проезжала, думала, вдруг ты дома, а ты как раз дома. Христос воскрес, Суворова.
– Воистину воскрес, – ответила я, на всякий случай шепотом, чтобы Надька не услышала и не обиделась на меня, что Христос воскрес.
Фридка Гольдман очень хорошенькая, черненькая и курчавая, как… как я. Она очень давно приняла православие, много раньше, чем это стало модно. Фридка – настоящая верующая, и у нее в каждом монастыре есть какая-то специальная икона, к которой она ездит, например в Тихвинском монастыре икона Тихвинской Божьей Матери, и так далее. На Пасху она всегда приносит мне кулич и хорошенькие темно-красные яйца. Яйца красит тряпочками, я тоже красила, у меня не очень хорошо получилось. Фридка привезла мне крестик из церкви Покрова на Нерли.
Вообще я испытываю тягу к религии… к религиям. Очень люблю представлять, как еду в санях по морозу к заутрене. Или как во время мессы передаю любовную записку Арамису в носовом платке… ах да, тогда я была бы католиком – тоже очень красиво… Или как я хожу вокруг деда в талосе, читающего Тору, – интересно, можно ли женщинам изучать Тору? Думаю, можно, потому что уже где-то есть женщина-раввин. А женщин – православных священников нет. Или есть? Спрошу у Фридки.
Фридка пошуршала в прихожей, вошла на кухню и поставила на стол кулич. Положила крашеные яйца. Поцеловала Надьку.
– Христос воскресе, Мымрик, – прошептала Фридка.
– Ага, – еле прошептала я. Не знала, что мне делать, – Надька же первая пришла… Надьку легко обидеть.
– Христос воскресе, Суворова, – с героическим видом первой христианки сказала Фридка.
– Воистину воскресе, – прошептала я тоже с видом первой христианки. Фридку легко обидеть.
Надька метнула на меня зверский взгляд.
– Суворова, ешь кулич, – приказала Фридка.
Я потянулась за куличом.
– Гинзбург, не трогай кулич! – закричала Надька, и я отдернула руку. – Мымру нельзя кулич!
– Можно, – ангельским голосом прошептала Фридка, – Мымру можно кулич.
– Нельзя! – кричала Надька. – Нельзя! Мымру ничего мучного нельзя!
– По-твоему, Васильева, маца не из муки? – едким шепотом осведомилась Фридка.
Я решила, пора мне вмешаться, тем более очень хотелось кулича.
– Девочки, не ссорьтесь. Папа говорит, что у евреев с русскими одни праздники и одна водка. Что нормальные люди не имеют обостренного национального чувства.
– Марк Давидович склонялся к православию, – прошелестела Фридка. – Он мне сам говорил, что христианство – великая религия…
– Ага-ага, а в старости нацепил на себя ермолку. – Надька показала пальцем на папин автопортрет у окна. – Значит, Марк Давидович считал себя евреем! Марк Давидович подсознательно выразил, что он еврей, иудей, вот он кто!
– Марк Давидович все выражал сознательно, – обиделась Фридка. – Он был по-настоящему православный человек! Просто он был православный в ермолке.
– Девочки, не ссорьтесь, – сказал Вадим. Всю склоку он молча сидел в углу и улыбался, как будто он на этой кухне фарфоровый кот. – Вот автопортрет, вот ермолка, вот… этот, как его… талмуд. Изобразил себя с такой иронией, что мурашки бегут по коже, – как же он жил с таким отношением к себе?.. Неплохой, наверное, был старик, если вы так о нем говорите, будто он и не умер.
Я открыла рот, но не успела ничего сказать, как Надька и Фридка хором прошептали:
– Неплохой?! Старик?!
– Маша, простите, – быстро сказал Вадим, – я просто неудачно выразился.
Я всегда краснею и смотрю в сторону, когда человек извиняется.
– А можно я тоже буду иногда называть Вас Мымрик?
– Ну… Вы же не станете обращаться к человеку «Мымрик, Вы», – сказала я.
Если бы он не назвал папу «неплохой старик», я бы ему разрешила, а так – нет, ни за что.
Девочки пили кофе и обсуждали, как возросло религиозное чувство и национальное самосознание населения.
Надька рассказала, что питерские олигархи все вместе приезжали в синагогу молиться за победу «Зенита».
– За победу «Зенита»? А разве у вашего Бога можно просить что-нибудь конкретное? По-моему, с ним беседуют только о вечном… – фальшиво удивилась Фридка. – Не то что у нас. У нас можно просить все.
Фридка рассказала, что в церкви Владимирской Божьей Матери есть одна икона, которая чудесным образом исполняет все, что ни попросишь.
– Один стоматолог попросил у нее собственную клинику с новейшим оборудованием, так она все исполнила! – гордо сказала Фридка.
– Молитва – это состояние любви и открытости Богу, – заметила Надька. – Как же можно думать в этот момент о бормашинах?
– Да? А о победе «Зенита», значит, можно? – возмутилась Фридка. – Это каким же нужно быть фанатом?!
Надька презрительно фыркнула, и Фридка в ответ презрительно фыркнула, и так они фырчали друг на друга, как два кота.
И говорили «а у нас», «а у нас», и я испугалась, что они сейчас совсем поссорятся. Сказала примирительно:
– Ну… может, некоторые просто стесняются беседовать с Богом о вечном? А другие, наоборот, стесняются попросить бормашину? Может, пусть каждый как хочет?
Я и правда думаю, что Бог один, и для Надьки, и для Фридки, и для меня, и для всех, кто молится в синагоге о победе «Зенита», и для стоматолога с его бормашинами, а разве нет?
Надька и Фридка быстро помирились и вместе набросились на меня. Сказали, что ни в коем случае не один, а для каждого свой, поговорили о моем отсталом национальном и религиозном сознании и засобирались домой.
– Где эта икона? Которая выполняет все, что попросишь, – поинтересовался Вадим и вытащил записную книжку.
По-моему, девочки ему понравились.
– Машка, что за мужику тебя на кухне завелся?! Красавец, прямо крышу сносит! – прокричала Надька в прихожей. – Что у тебя с ним, что, что?!
– Неужели роман? – прошептала Фридка и тактично добавила: – Нет, конечно, все может быть, но он такой красивый… Что у тебя с ним, а? Общие дела? Какие?
– Да так, ничего особенного, мыши, сериалы и все такое, – объяснила я.
– Суворова, где твой крестик? – с тихим упорством прошелестела Фридка, обернувшись от двери.
Я вытянула цепочку с крестиком из-под рубашки – Гинзбург, где твой магендавид? – отталкивая ее, закричала Надька.
Фридка вытянула поверх моей рубашки крестик, а Надька магендавид. И они ушли.
– Маша, у Вас не дом, а какой-то паноптикум, – сказал Вадим. – А какие у Вас замечательные подруги – коллекционеры Бакста за триста восемьдесят долларов, религиозные фанаты… А я вспоминаю о Боге только в самолете, когда самолет попадает в зону турбулентности. Хотя, если веришь в Бога, ничего не теряешь, а только приобретаешь дополнительную фишку. Кстати, а что сегодня в Адиной кастрюльке?
Сегодня в Адиной кастрюльке были голубцы, не ленивые, а настоящие, для телемагнатов.
Дело Дня – размышления на религиозные темы.
Вадим ушел, а я еще немного подумала о Боге. Вообще-то я в него верю или нет? Самая большая моя к нему претензия – это смерти невинных, Холокост, теракты и др. – как же он это позволяет, если он есть? С другой стороны, я понимаю, что Бог просто не может отвечать за все и люди сами решают.
Но тогда получается противоречие: если человек сам решает, как же он может рассчитывать, что Бог присмотрит за победой «Зенита» или за бормашинами?
Вообще-то все это не моего ума дело, я просто так спрашиваю.
19 апреля
Дело Дня – Неопытное привидение получает свой гонорар.
На этот раз я не пила кофе в приемной – вот что значит писатель с договором.
«Привет, Машка», поцелуй в щеку, и Игорь Юрьевич уже сидел за столом, а я в кресле-гамаке коленками наверх. И чувствовала себя там неплохо.