— Выпивка и закуски, — бодро ответил я.
— Пошел на… — Я и пошел.
В этот момент дверь кабинета Степаныча отворилась. Вышедший оттуда аккуратно запер дверь и миновал меня, даже не удостоив взглядом.
Кто и когда смотрит на официанта?
Часть третья
Глава 25
Зачем, не понимаю, люди ставят двери из суперпрочной танковой брони, чтобы потом оборудовать их замками, сляпанными на скорую руку трудолюбивыми китайскими халтурщиками? Дверь в квартиру Терехина я открыл за какие-то десять секунд. Недурно, хотя до норматива мастера спорта международного класса по взлому я, конечно же, недотянул, но во второй спортивный разряд уложился уверенно.
Я вошел в прихожую, достал небольшой фонарик и посветил себе под ноги, чтобы не ступить куда не надо, потом посветил вокруг себя и уперся взглядом в висящее на стене большое фото. Луч фонарика задержался на нем. Так, что это у нас? Ага, Андрей Степаныч собственной персоной, лет на двадцать моложе нынешнего, в обнимку с отдаленно похожей на него русоволосой девчушкой лет семи-восьми на фоне Вестминстерского аббатства в Лондоне. Оба улыбаются (девочка — демонстрируя отсутствие переднего верхнего зуба) и держат перед собой руки с расставленными в виде букв V пальцами.
Я поднял кулак и с удовольствием треснул себя по лбу, отчего задремавшие было мысли забегали в черепной коробке. Боже, какой же я все-таки дурак! Перестав притворяться взломщиком, я включил верхний свет, прошел на кухню и поставил чайник на огонь. Потом достал из кармана трубку.
— Господин адмирал, это я.
— Уже подъезжаю, Стас.
— Не надо ехать на «Войковскую», возвращайтесь домой, жду.
— Где?
— У вас дома, так что поднимать стрельбу сразу от входа и бросать гранаты не надо, я пришел с миром.
— Шутник, твою мать… — и он отключился.
Налив себе чаю, я, откинувшись к стене, принялся вспоминать прошедший день. Отпритворявшись прислугой и увидев все, что мне было надо, я вернулся в кабинет Толмачева, поменял второй раз за вечер внешность, теперь — на свою собственную, и вернул свободу сидевшему в стенном шкафу, связанному, с кляпом во рту официанту. Беднягу так достало все случившееся с ним, что первое время после освобождения он даже не мог говорить, только мычал и дергался. Однако быстро пошел на поправку, получив оговоренный гонорар и еще тысячу евро сверху «за испуг». К нему быстро вернулись речь и хорошее настроение, и он даже выразил искреннюю готовность повторить это упражнение в любое удобное время за такие же деньги. Вскоре он ушел, катя перед собой столик.
Вернулся Гена в моем обличье, очень недовольный тем, что его оторвали от фуршета с офисными дамочками. Несколько раз звонил Степаныч, намекал на какие-то обстоятельства и требовал немедленной встречи. Я пообещал совпасть с ним через два часа на «Войковской». Потом позвонила Марина, разговор получился немного странный.
— Вы совсем забыли обо мне, Станислав.
— Разве такое возможно?
— Выходит, возможно. Что вы собираетесь делать сегодня вечером?
— Работать.
— Жаль, я хотела познакомить вас с родителями.
— Наши отношения уже настолько серьезные?
— Вы даже не представляете себе насколько.
— Я обязательно перезвоню вам, Мариночка, — я соврал. Меньше всего на свете я собирался сегодня встречаться с ней и ее семьей. Пришло, знаете ли, время серьезно поговорить с нашим бравым адмиралом. Именно поэтому я и отослал его черт знает куда, чтобы спокойно и без суеты, пробравшись к нему домой, подождать его возвращения с несостоявшейся встречи и задать кое-какие вопросы. Степаныча ожидал приятный вечерок — что-что, а развязывать языки я умею…
Я научился этому еще в Афгане, куда улетел сопливым восемнадцатилетним пацаном, после того как меня с треском выперли с истфака МГУ за многочисленные прогулы и «не достойное советского студента поведение в быту». И попал я, как красиво писали тогда в газетах, на «опаленную землю Афганистана» сразу после окончания месячного курса молодого бойца. В разведбат мотокопытной дивизии.
Не знаю, какому идиоту пришла в голову мысль посылать на войну только-только прошедших карантин пацанов, с горем пополам научившихся мотать портянки, ходить туда-сюда строевым шагом с песней и один-единственный раз выполнивших на стрельбище упражнение номер один из автомата (из положения лежа, тремя патронами по ростовой мишени). Трудно, знаете ли, было выжить, сражаясь с теми, кто научился стрелять и ходить одновременно… Что касается меня, то мне просто повезло с учителями. И первым из них был командир моего отделения, Костя Буторин.
Я тогда оказался единственным «салагой», назначенным во второе отделение первого разведвзвода. Не успел я разместить в прикроватной тумбочке свои нехитрые пожитки, как в палатку заглянул узбек-ефрейтор и радостно сообщил:
— Спортгородок иди, салага хренов, комот тебя долбить будут.
Я сказал: «Есть», — и отправился на поиски спортгородка. У закрепленной на турнике груши приплясывал дочерна загорелый крепыш с косой челкой и лицом трудновоспитуемого подростка. Увидав меня, он прекратил ее избиение, открыл в удивлении рот и с криком: «Ну, ни хрена себе!» бросился меня обнимать, даже не сняв перчаток. Я тоже узнал его. Двумя годами раньше мы встречались с ним в полуфинале зонального юношеского первенства «Трудовых резервов». Два раунда он рвал меня, как Тузик грелку, а в третьем он то ли подустал, то ли просто зевнул, и мне удалось его уронить.
«Долбить» меня он, конечно же, не стал, вместо этого представил всем старослужащим роты как своего лучшего друга и посоветовал желающим отдохнуть в госпитале постараться меня обидеть.
Вечером того же дня мы выпили водки из его личных запасов в кустах за спортгородком, и он коротко и емко разъяснил мне, кто я и куда умудрился влететь.
— Чему учил нас дедушка Ленин? — удобно расположившись на корточках, как умеют только зэки со стажем и жители Средней Азии, Костя угостился привезенной мною из Союза сигареткой: — Правильно, детки, — учиться, учиться и еще раз учиться. Был бы ты, Стас, не таким мудаком, сейчас бы в Крыму с телками отдыхал, вино пил…
— А сам-то?
— А что я? У меня было на выбор, или в Красную армию, или на зону за драку с нанесением побоев средней тяжести на дискотеке. Вот я и выбрал, до сих пор не уверен, что правильно.
— Что, все так хреново?
— Все гораздо хуже. Я-то хоть нормальную учебку прошел в Коврове, а ты?
— Что я?
— Ничего ты, полное ничего. Стрелять, ножом работать, бой вести не умеешь, а самое главное, не знаешь, как себя держать.
— А как?
— Почти как на ринге, в смысле, булки не расслаблять, а то… Помнишь, как тогда в Краснодаре я зевнул, а ты мне с правой в челюсть угадал, — он говорил о прошлом с мечтательной улыбкой. Что интересно, борцы и боксеры увечат друг друга со всей дури на ринге или на ковре, а после боя злость проходит, они уже кореша и друг за дружку — горой. В отличие от тех же фигуристов и шахматистов те друг другу по жизни враги, все славу поделить не могут… — Только это ни хрена не ринг, Стас, здесь правил нет, и рефери, если что, тебя не спасет. А потому… — Он отхлебнул, запил водой и передал мне кружку. — Полмесяца ты, как молодой, на боевые ходить не будешь. Чему успею, научу. А дальше все от тебя зависит. Тут не универ, двойки не ставят, сразу в «двухсотые» переводят.
— Это куда?
— Это в жмуры.
Если перевести с командно-матерного на русский, то основное из того, чему успел научить меня мой первый командир, звучало приблизительно так: «Главное не расслабляться, а то оттрахают» и «Ничего не оставлять без внимания».
Несколько раз Марина (хотя какая она, к черту, Марина) открытым текстом посылала мне сигналы, а я? Совсем нюх потерял, юморист хренов. Думаю, Костя меня бы за такое не похвалил, а совсем даже наоборот.
Я услышал, как открылась дверь, и двое вошли в квартиру.
— Леопольд, подлый трус, выходи! — заорал Степаныч.
Я вышел. Адмирал, кряхтя, переобувался, а яркая красавица в стиле Кармен ослепительно улыбалась, стоя у фото на стене.
— Теперь, наконец, узнали или мне перекраситься?
— Лучше передний зубик удалите, — буркнул я, краснея. Давненько я так не прокалывался.
Она расхохоталась, откинув назад голову.
— Дашка, перестань издеваться над человеком, тебя бы на его место, — пристыдил свое чадо Терехин. — Не обращай внимания, Стас, и вообще, пошли ужинать.
— Фигушки, сегодня меня Станислав Александрович в ресторан пригласили, — на голубом глазу соврало мстительное дитя.
— Так ведь время… — проблеял я.
— Ничего не желаю знать, попьем здесь чаю и едем.
— Значит, так на так и выходит. — Адмирал допил давно остывший чай и отставил чашку в сторону. — Я к нему Дашку внедрил, а он, сука такая, моего Константиныча подвербовал.
— Не так все просто, папка, — возразила Даша, гася окурок в пепельнице. — Этот твой Толмачев — еще тот фрукт.
— Не могу не согласиться. — Браво, девушка, внешность мамина, мозги явно папины. — Помните, Андрей Степанович, историю с «болваном»?
— Да, а что?
А то. Помнится, в начале восьмидесятых наших разведчиков здорово прижали в одной из стран Центральной Европы. Местные «контрики» действовали против них настолько плотно и такими большими силами, что работа наших оказалась почти полностью парализованной. Ну как, скажите, встретиться с агентом, отработать тайниковую операцию или просто слегка пошпионить, если за тобой постоянно ходят, ездят и разве что не летают! Да еще подглядывают, подслушивают и всячески действуют на нервы. Зашедший в кинотеатр, на стадион, еще куда, даже заглянувший в местный бар хряпнуть тайком от супруги спиртного несчастный советский разведчик немедленно оказывался под наблюдением местных спецов. Не удивлюсь, если даже в сортире из унитаза за ним следили их усталые, но бдительные глаза…
Тогда в страну прибыл «болван», обычный полковник из политуправления ГРУ, направленный, по официальной версии, «для ознакомления с вероятным театром военных действий», донельзя напуганный возможной слежкой, с задачей просто поездить по столице и оглядеться. И, конечно же, представить подробный отчет по возвращении.