— Кого оставили за вас?
— Толмачева.
— И это меня совершенно не удивляет.
— Так что же мы все-таки будем делать? — с ленинской деловитостью поинтересовался старый паркетный вояка.
— Как что? Уходим в подполье. Что касается меня лично, то с послезавтрашнего дня я планирую быть убитым.
— Типун тебе на язык! — воскликнула Даша.
— Как это — убитым? — поинтересовался ее родитель. — И кто это тебя собирается прикончить?
— Завтра я начну шустрить не по разуму, вот и найдутся желающие. Вызовут, скажем, от вашего имени на встречу и…
— Я тебя одного не отпущу, — решительно заявила Даша.
— А я и не собираюсь идти один.
— И все-таки…
— И все-таки, дорогой Андрей Степанович, мы их всех уделаем, если не будем суетиться попусту. Попрошу вас с завтрашнего дня быть постоянно на связи и почаще проверяться на предмет подслушки. Да, и не особо удивляйтесь, если я заявлюсь к вам в гости не совсем на себя похожий.
— В образе Бреда Пита? — полюбопытствовала Даша.
— В образе вождя мирового пролетариата товарища Зюганова, однозначно, — ответил я голосом русского националиста В. В. Жириновского. — Поехали, завтра будет трудный день.
— Домой? — поинтересовалась она, заводя машину.
— Почему обязательно домой? Что мне решительно не нравится в современной молодежи, дорогая, так это полное отсутствие романтики. А как же родная русская природа? Неужели не хочется за город, на свежий воздух, к родным березкам, в конце-то концов!
— Какие березки и какая, к черту, молодежь? Мне тридцать скоро!
— Тогда все в порядке, ты почти старушка. — Она ощутимо ткнула меня локтем в живот. — И не надо насилия, правду не скроешь. И тем не менее мы едем на природу.
— Куда?
— В Валентиновку. Остановишься, где я скажу, и начнешь названивать в ворота.
— Зачем?
— А у тебя машина заглохнет. Когда починишься, будешь ждать меня на стоянке, как договорились. Задача понятна?
— Так точно, товарищ фельдмаршал!
— Не надо лести, хотя и приятно.
— Как поедем, по Ярославке?
— Лучше по Щелковскому.
— Если я правильно тебя поняла, мы едем в гости к…
— Ты правильно меня поняла.
— Круто, — она прибавила газу, — а ты действительно так трепетно любишь природу?
— Терпеть не переношу, обкормили в детстве. Видишь ли, Даша, мои родители были типичными шестидесятниками, то есть турпоходы, «изгиб гитары желтой», палатка, костер, споры о наболевшем до утра. Веришь ли, почти каждые выходные таскали в походы по Подмосковью.
— А ты?
— А я хотел шляться с друзьями.
— Почему не отказался?
— Не мог, уж больно родители обижались. Они у меня были самыми настоящими советскими учеными, физиками по образованию и лириками в душе.
— Ты говоришь, были?
— Это не то, что ты подумала. Оба живы, здоровы и вполне счастливы в заштатном французском городке Париже. Слышала о таком?
— Даже была пару раз. А как они там оказались?
— В девяносто третьем отец был уже замом директора по науке одного из проблемных московских НИИ. Руководитель этого милого заведения к тому времени раздал половину площадей института разным фирмам в аренду. Когда он задумал закрыть основную лабораторию и отдать освободившееся помещение под кабак, папа пошел искать правду в московскую мэрию. Там ему сказали такое, что он на следующий день к чертовой матери уволился и уехал преподавать в Сорбонну, благо приглашали.
— А что ему такого сказали?
— Ничего особенного. Просто сообщили, что ни он, ни его наука обновленной России на фиг не нужны, и задали риторический вопрос типа: «Когда же вы все, наконец, передохнете?»
— Как они там?
— Родители? Нормально. Когда на маман накатывает ностальгия, она идет поливать березки.
— Березки?
— Да. Она посадила несколько берез в саду, у них с папой домик в предместье.
— В Россию часто приезжают?
— С тех пор — ни разу. Кстати, мы подъезжаем, высади меня.
— А как ты собираешься…
— Много будешь знать, из секретарш выгонят.
— Я, к твоему сведению, офис-менеджер.
— Тем более.
Когда я появился в его спальне, главный «сталевар» всея Руси уже собирался отходить ко сну.
— Интересно, как вы все-таки умудряетесь ко мне проникать, — спросил он, дисциплинированно включив «антиподслушку».
— Ничего особенного, меня этому учили.
— Что-то срочное?
— Да. Сейчас я кратко опишу вам ситуацию. Настоятельно прошу не кричать, ногами не топать и кулачищами по мебели не стучать, вон они у вас какие. Перед уходом я оставлю вам диск с информацией и инструкциями. Внимательно все изучите, потом его уничтожьте.
— Я готов.
— Это радует. Итак, ваши компаньоны и соучредители Белопольский, Черняк, Ступин и Талахадзе через два дня прибывают в Москву на плановое заседание, во время которого всех вас планируют устранить.
— Что?!
— Я, кажется, просил не шуметь, или вы желаете прослушать продолжение вместе с охранниками? — и резво скакнул за шкаф. В дверь постучали, и тут же в проеме появилась голова служивого.
— Что-то случилось, Петр Николаевич?
— Все в порядке, Боря, ступай.
— Мне просто показалось…
— Это я об стол треснулся. Иди, говорю, я спать буду.
— Есть. — И голова исчезла.
— Прошу прощения, постараюсь не шуметь.
— Уж будьте так добры. Сынок вашего компаньона и, насколько мне известно, давнего приятеля Бориса Семеновича Белопольского, командующий у вас безопасностью, решил несколько изменить состав учредителей, то есть грохнуть всех вас и своего папашу в том числе.
— Что… черт, дальше.
— Если я не ошибаюсь, Черняк и Ступин бездетны и ближайших родственников не имеют. Талахадзе холост, с родственниками близких отношений не поддерживает, слишком увлечен девками по вызову, верно?
— Верно.
— Ваша старшая дочь заведует онкоцентром, младшая преподает в Гнесинке. Ни та ни другая к вашему бизнесу отношения не имеют.
— И здесь вы правы.
— Еще обучаясь в Кембридже, Гриня Белопольский не только сменил фамилию на Вайсфельд, но и изрядно поголубел.
— Ну, допустим, Вайсфельдами их семейство было до конца тридцатых годов прошлого века, потом ославянили фамилию от греха подальше.
— Вы знали о его, скажем так, нетрадиционности?
— Нет, его отец мне, бывало, жаловался на его загулы, но чтоб такое…
— Значит, постеснялся сказать. Так вот, там же, в Кембридже, он очень близко подружился с неким милым юношей Аланом Бойд-Симмонсом. Вам ничего не говорит эта фамилия?
— Позвольте, это же «Стилз»!
— Совершенно верно, «Стилз индастриз» — один из ведущих мировых сталелитейных концернов, и папаша этого голубка, Гарольд Бойд-Симмонс, если мне не изменяет память, трудится там в скромной должности председателя совета директоров.
— Так вы хотите сказать, что…
— Не уверен, думаю, что детки захотели создать свою империю, вернее, захватить уже созданную.
— Чушь какая-то.
— Вовсе даже нет. Потом посмотрите распечатки их бесед друг с другом и с куратором.
— А это кто?
— Так они называют человека, который спланировал устранение всех вас.
— Я хочу знать, кто это.
— Так, один бывший сотрудник ГРУ.
— Терехин? Не верю!
— И правильно делаете. Терехин как раз на нашей стороне. Это его ближайший помощник, некто Толмачев.
— Никогда о таком не слышал.
— Неудивительно. Очень скромный и далеко не глупый человек. Кстати, после акции он собирается кинуть своих нанимателей. Вам ничего не говорит название «УМГ»?
— Как же, Уральская металлургическая группа, очень серьезные люди. А к чему вы это?
— Все на диске и вообще — по окончании операции я вам столько интересного расскажу… А сейчас от вас требуется изучить инструкции и скрупулезно им следовать. И, пожалуйста, не надо никакой самодеятельности.
— Да я этих уродов…
— Безусловно. И я тоже, но чуть позже. Меня, если хотите знать, приговорили вместе с вами. Все, давайте прощаться, а то я вторую ночь на ногах.
— Так здесь оставайтесь.
— Я — не Вайсфельд, — и гордо направился к выходу под его всеми силами сдерживаемый хохот.
— Да, едва не забыл, если вам на днях сообщат о моей смерти, не спешите расстраиваться, слухи могут быть несколько преувеличены.
— Это как же так?
— А вот так, на войне как на войне.
Глава 30
Опустившиеся на Подмосковье сумерки совершенно не принесли прохлады. Обливаясь потом, я бегом спешил на точку встречи, если эти жалкие потуги на физкультуру можно было назвать бегом, хныча, причитая и жалея себя, любимого, без слов, естественно, но с очень большим чувством.
У станции я снизил темп, чтобы немного отдышаться и прийти в себя. Не хватало еще, чтобы она увидала, в какую дряхлую развалину превратили меня какие-то пара суток без сна.
Черт, что значит — не везет. Единственный выезд со стоянки был наглухо перекрыт косо вставшим поперек дороги «Лексусом» с московскими номерами. Его водитель и двое пассажиров, здоровенные лбы под тридцать, в темных джинсах, остроносых туфлях и белых рубашках, распираемых мощными пивными животами, окружив Дашин джип, настойчиво набивались на близкое знакомство.
— Двери открыла, сказал, поговорим!
— Открывай, овца!
— Ща, блин, стекла побью!
Вот только этого мне не хватало после кросса — хорошей драки на четыре персоны на ночь глядя. Подойдя к машине, я жалобно попросил:
— Ребята, дайте проехать, мы торопимся.
— Отвянь, — бросил мне ближайший из трех богатырей и ткнул раскрытой ладонью в физиономию.
Я совершенно не собирался толкаться и устраивать местный чемпионат по греко-римской борьбе — самый обезжиренный из этих орлов был килограммов на двадцать тяжелее меня. Поэтому я сделал шажок вправо и воткнул сжатые в виде наконечника копья пальцы левой руки ему в подмышечную впадину. Эффект от этого, знаю по собственному опыту, как от разряда тока. Помнится, мой первый инструктор по рукопашке называл этот удар «расслабляющим». Вот его и расслабило. Словив крюк с правой в висок, он опустился на землю и затих.