Я несся, буквально обгоняя собственный визг, и если б кому-нибудь в этот момент пришла в голову светлая мысль достать секундомер и засечь время… мне бы точно торжественно вручили почетную грамоту и кубок. Впрочем, свой главный приз в этот день я все равно выиграл.
Как мне удалось вскарабкаться наверх по почти вертикальной стенке, сам не пойму. Видимо, гнал все тот же страх, как отца Федора из «Двенадцати стульев», или помог запредельный выброс адреналина. Так или иначе, сопя, потея, плача и переходя от ужаса к дикой ярости, я умудрился подняться на вершину и оказался над карнизом, с которого велась стрельба, в каких-то трех метрах. Прямо подо мной один «дух» вел огонь по нашим из ручного пулемета, а второй, не то убитый, не то тяжелораненый, валялся на камнях, в обнимку с винтовкой.
Я прыгнул пулеметчику на спину, не знаю уж, как не переломал себе конечности, и вонзил в горло плохонький кривой нож, купленный накануне за двадцать чеков у веселого узбека-ефрейтора Бахадыра Касымова. Потом отвалил дергающееся в агонии тело в сторону и открыл огонь из пулемета Калашникова китайского производства по стрелкам напротив.
Всем колхозом мы покончили с ними в считаные минуты. Я склонился над первым убитым мной, чтобы вытащить из горла нож, и тут началось: меня выворачивало наизнанку, я плакал, размахивал руками, что-то орал. Когда я на пятой точке спустился с карниза в ущелье к ребятам, Костя подбежал ко мне и с воплем «Ну, блин, не ожидал!» обнял меня. Продолжая плакать, я уткнулся грязной, перемазанной чужой кровью физией ему в грудь, а он, гладя меня по голове, приговаривал: «Не ожидал!»
— Стас, успокойся, что с тобой?
— А?! — Открыв глаза, я не сразу понял, где я и когда я. Потом дошло, что я у Даши в спальне, почему-то с мокрыми щеками, а она гладит меня по голове, пытаясь успокоить. Как Костя Буторин много лет назад.
— Что с тобой?
— Наверное, климакс подступает.
— Ну, если начал шутить, жить будешь.
— Хотелось бы.
— Ты куда?
— Спи, я скоро.
Я жадно курил у открытого окна на кухне. Опять все тот же сон и предчувствие какой-то грядущей пакости. Что-то я не просчитал, не проинтуичил, но что? Пока что все идет гладко, даже слишком гладко.
Я достал из холодильника початую бутылку водки, повертел в руках и решительно поставил обратно. Трезвость — норма жизни, по крайней мере на ближайшие несколько дней. Закурил.
Та афганская история, если кому интересно, закончилась достаточно пикантно. Нам всем здорово повезло, что семеро напавших на нас были совсем сопляками и только учились убивать «шурави», а потому неправильно выбрали позицию и слишком рано открыли огонь. В общем, «двухсотых» у нас не было, четверо раненых и только один, Подойницын, — тяжело.
Когда всех, кого надо, перевязали, а Влада уложили на носилки, боевой петух-политрук вдруг очухался и вовсю раздухарился. Команды, одна другой интереснее, сыпались из него, как труха из дырявого матраца. По-моему, он сам не понимал, что несет, и совершенно не слышал, как реагируют подчиненные.
— Буторин, доложить о потерях!
— Пошел на!..
— Собрать трофейное оружие!
— Без тебя знаю, козел!
— Убитых духов берем с собой!
— Сам тащи!
— Сколько времени?
— …закрой, урод!..
По возвращении в батальон Худенцов честно и откровенно расписал в рапорте полученное им ранение, собственный героизм, умелое руководство боем, захваченные трофеи (три допотопных «ППШ», один «АК-47», ручной пулемет Калашникова китайского производства и две винтовки типа «БУР» прошлого века) и скромно попросил дать ему орден. В том же рапорте он постарался обгадить с ног до головы Костяна за «самовольные действия», «нерешительность» и «неисполнительность». Не забыл отметить в лучшую сторону меня и Подойницына, за тушей которого он так умело укрывался. Несколько раз вызывал меня к себе, нес какую-то чушь и настойчиво требовал, чтобы я подтвердил при случае, что именно он приказал мне лезть, как ниндзя, на скалу и потом сигать вниз на голову пулеметчику. Он так часто рассказывал всем желающим эту милую сказку, каждый раз с новыми подробностями, что вскоре сам поверил в нее. Политорганы радостно раздули эту историю, и всех нас троих представили к орденам.
Потом произошло то, что и должно было случиться. Кто-то с удовольствием настучал в особый отдел, и меня выдернули на беседу. Я и рассказал, как все было на самом деле, не забыв расписать сочными красками «героизм» этого козла, чем, по-моему, никого не удивил. А на вопрос, какой черт погнал меня на скалу, честно ответил: «Очень испугался». Особист хмыкнул и сделал какую-то пометку в своей тетрадке. Кто знает, может, благодаря ей моей скромной персоной и заинтересовались те, кто год спустя направил ко мне в травматологию шиндандского госпиталя того самого дядьку в полковничьих погонах, вместе с которым я и улетел в Москву?
Через два месяца всем троим: Косте Буторину, Владу Подойницыну и мне — вручили перед строем батальона по медали «За боевые заслуги» каждому. Героя-политрука тоже не забыли, ему досталась почетная грамота от политотдела дивизии. Он схватил ее и с запрокинутым видом ускакал куда-то, то ли вешаться, то ли травить колодцы.
Я попил холодной минералки и пошел спать, сколько осталось. Больше в эту ночь мне ничего такого не снилось.
Глава 32
— Меня обязательно вызовут на встречу, где постараются захватить, в крайнем случае грохнуть, — я протяжно зевнул. — Пардон, не выспался.
— А без этого нельзя? — полюбопытствовал Сергей.
— Никак, — ответил за меня Котов. — Надо заставить их суетиться. И потом, у них там есть группа товарищей, их явно собираются задействовать.
— Под командованием Чингиза, — уточнил я.
— Да хоть Чингисхана, — великодушно согласился Котов. — Неплохо бы ее расформировать.
— Это как? — поинтересовался Володя.
— Это «под ноль».
— Наши действия? — спросил Юра. Он, кстати, сам попросил называть его так, без всяких отчеств и прочих «китайских церемоний».
— Сейчас я звоню и устраиваю небольшую истерику. Меня от имени нашего адмирала вызовут куда-нибудь в укромное местечко, где и…
— Сегодня?
— Постараюсь перенести рандеву на завтра.
— Логично. Сколько человек потребуется для прикрытия?
— Пару-тройку хороших стрелков и группу «чистильщиков» прибрать трупы.
— Ну ты и зверь! — восхитился Саня.
— Стрелков — это можно. — Юра поднял трубку и набрал номер. — Дорогая, зайди к Сергею.
— Дорогая? — удивился я.
— Ты хотел хорошего стрелка. — Юра сделал знак Котову, и тот пулей рванул к кофейному автомату. — Получай лучшего.
Я не успел ответить. В кабинет вошла стройная, миловидная, чуть выше среднего роста дама (именно дама, никак иначе) в неброском джинсовом костюмчике. Вскочив со стула, как прусский юнкер при виде императора, я замер с разинутым в удивлении ртом. Передо мной стоял стрелок, и еще какой! Несколько лет назад мне пришлось немного поучить ее притворяться неуклюжей толстухой и заодно посчастливилось глянуть, как она стреляет. Из двух стволов, в движении, по нескольким беспорядочно дергающимся мишеням и на время. До того момента я наивно полагал, что достаточно ловко обращаюсь с пистолетами. После увиденного мнение о собственных талантах несколько изменилось, и далеко не в лучшую сторону. Мне даже стало немного жаль будущих противников. Шансов на победу в огневой стычке с ней у них было не больше, нежели у стайки упившихся продвинутым «Клинским» трудных подростков, потребовавших «закурить» у запрограммированного на убийство киборга.
— Станислав, — я представился настоящим, в отличие от прошлого раза, именем, наклонив голову и даже прищелкнув каблуками.
— Юлия.
— Рад нашей встрече. — Я подошел к ней и поцеловал ручку.
— Я тоже. — Присев рядом с Юрой, она приняла у Котова чашку и улыбнулась. — Благодарю, Александр, — Юлия предпочитала называть всех исключительно полными именами.
— Тут Стаса хотят немного обидеть. Всего будет человек пять-шесть. Как думаешь, справимся? — спросил Юра.
Она лукаво глянула на него, снова улыбнулась и сделала крошечный глоточек.
— Браво, Александр, кофе выше всяких похвал.
— Рад стараться, — ефрейторским голосом ответил тот, взяв под козырек.
За прошедшие со времени нашей последней встречи годы она ничуть не изменилась, все та же милая дама «слегка за тридцать». И потом эта ее улыбка…
Тогда она совсем не улыбалась, а как-то раз я и вовсе застал ее плачущей. У нас, помнится, должны были состояться очередные занятия. Я нашел ее в учебном классе, стоящую лицом к окну и ревущую в голос.
— Что с вами, Ольга?
— Не обращайте внимания, Николай. — Она вытерла платком глаза и вдруг тихо сказала: — Понимаете, один человек… Я очень его люблю…
— И?
— Он пропал, и я не знаю, что с ним.
— Полагаю, что он не из тех, кого легко… ну, вы понимаете?
— Никому бы не посоветовала.
— Тогда все будет хорошо, — стараясь придать голосу как можно больше уверенности, сказал я.
— Надеюсь.
Что ж, очень рад, что они с Юрой встретились. Не надо быть волшебником, и так было яснее ясного, что это он — тот самый «один человек».
— Готов? — прервал мои мысли голос Котова. — Звони.
— Да, конечно. — Я взял трубку и набрал номер. — Тишина в студии!
— Алло.
— Константиныч, это я, — надеюсь, что мой голос звучал достаточно взволнованно. — Говорить можешь?
— Да, — этим он намекал мне, что линия не прослушивается.
— Тут такое дело, короче, свяжись с адмиралом.
— А сам?
— Боюсь, его слушают.
— Что передать?
— Скажи, что появились новости и мне обязательно надо пересечься с ним завтра после обеда, желательно где-нибудь в тихом месте.
— Почему не сегодня?
— Сегодня времени нет, и я не в Москве.
— Добро, перезвони через пару часов.
— Понял, до связи.