Я зашагала по пустой подъездной дорожке к просторному белому викторианскому дому с кружевными ставнями персикового цвета. Железные ворота с электроприводом были закрыты и заперты, отчего я предположила, что машины для персонала и жильцов припаркованы за домом, вне поля зрения. Я разглядела участки забора, окружающего задний двор и красиво окрашенного в тон дому. Камера видеонаблюдения, едва заметная в правом верхнем углу огромного парадного крыльца, наблюдала за мной. Крошечный огонек под объективом камеры мигал зеленым. Движение на Мидтаун-стрит, одной из оживленных односторонних городских дорог, в это время дня было довольно слабым. Но в час пик все полосы будут забиты, и машины будут ползти бампер к бамперу.
— Я — Кей Стрит, — сказала я женщине, стоявшей за ширмой. — Дарья звонила мне.
— Привет, — сказала она. Мне хватило всего одного слова, чтобы услышать в ее голосе луизианский акцент. Она открыла мне дверь. — Я — Адель. Работаю в НКПДН.
— Что такое НКПДН? — спросила я, когда она провела меня внутрь. Ей было около тридцати, долговязая, с непокорными волосами и яркими сине-зелеными глазами. По обнаженной руке вилась искусная татуировка в виде витражного стекла. На заднем плане я слышала женские голоса, крики детей, включенный телевизор.
— Национальная коалиция против домашнего насилия, — ответила Адель. — Здесь я одна из сменных социальных работников. Еще один кирпичик в стене, — добавила она, улыбаясь. Она провела меня по фойе мимо спальни, которая была превращена в кабинет. Я увидела два стола. Женщина в наушниках, сидевшая за одним из них, разговаривала по телефону.
— У нас там круглосуточная служба экстренной помощи, — объяснила Адель. — Мы все дежурим по очереди. Случается всякое.
Я посмотрела внимательнее и заметила три монитора камер видеонаблюдения с видом на переднее крыльцо, заднее крыльцо и подъездную дорожку.
Мы свернули за угол и вошли в главную гостиную. Несколько детей играли на полу, а шеренга женщин на диване приклеилась глазами к шоу Джерри Спрингера. Мебель была бэушная, от Армии Спасения, разномастная, давно устаревшая. Этот микс дополняла пара складных карточных столиков.
— Пожертвований хватает в обрез. Тут не до красоты, — сказала Адель. Мы прошли мимо нескольких спален с рядами односпальных кроватей и детских кроваток и через кухню, где две женщины играли в карты. Адель указала на дверь. — Дарья на заднем крыльце.
Возможно, до того как Лабрек принялся обрабатывать ее кулаками, она была хорошенькой, но сейчас трудно было сказать наверняка. Дарья курила сигарету. Побои превратили ее лицо в бесформенную маску, отчего губы не смыкались полностью вокруг сигаретного фильтра. Когда она затянулась, послышался слабый всасывающий звук. Мой желудок сделал сальто.
Я села рядом с ней на качели на крыльце. Темноволосый мальчик лет семи упорно трудился над игрушечной машинкой, разбирал и собирал ее, сидя за зелено-красным детским столиком.
— Спасибо, что перезвонили мне.
— Я хочу, чтобы вы нашли его. — Даже несмотря на распухший рот, я уловила ее русский акцент. Ее синяки были ужасны, на них было невозможно смотреть без содрогания. Вместо этого я посмотрела ей в глаза. Не хотела доставлять ей новый дискомфорт. — Кажется, я знаю, где его искать. Рядом с Лоренсвиллем в округе Гвиннетт есть озеро. Там загородный дом. Он частный и принадлежит его другу, который богат и часто путешествует. Билли иногда остается там. Он любит удить рыбу.
Я встала, собираясь уйти, и тогда мальчик впервые поднял голову.
— Ты не дашь моему папе найти нас?
Его испуганные темные глаза вызвали во мне боль.
— Ты этого хочешь? — осторожно спросила я.
Его внимание быстро вернулось к игрушечной машинке. Я решила, что он слишком робок и не ответит. Возможно, не привык, чтобы его спрашивали, чего он хочет. Но я ошиблась.
— Да, — просто ответил он.
— Тогда не волнуйся, малыш. Ты и твоя мама здесь в безопасности, хорошо?
Я подождала, но, похоже, ему было больше нечего сказать. Дарья провела рукой по его волосам, затем наклонилась и поцеловала его в макушку. Я ушла с ощущением, будто во мне просверлили дыру.
Время было сразу после обеда. Я вырулила на грунтовую дорогу Уэбб-Джин-Хаус-роуд в округе Гвиннетт. У нас в Атланте есть поговорка: оставайся внутри периметра, где безопасно. Не от грабежей, убийств и краж, конечно, — этого добра у нас в городе навалом. Мы имеем в виду чокнутых проповедников и чуваков по имени Бабба, что меняют свой замусоленный комбинезон только раз в неделю. Автомагистраль № 285, бегущая по периметру, описывает вокруг города большой круг, давая нам ложное чувство защищенности. Мы остаемся внутри. Они остаются снаружи. Нам всем так нравится. Большинство из нас, не-белых, не-блондинов и не-баптистов, предпочли бы топать в снегоступах сквозь метель, чем Оказаться За Периметром (OЗП), но здесь я искала парня по имени Билли, который уже назвал меня китаезой.
Небо стало серым, начался противный моросящий дождь. Пока я ехала к домику, над озером поднимался пар. Мое простреленное лобовое стекло начало запотевать. Полуденная жара была нереальной. Я нащупала под сиденьем свой «Глок» и положила его себе на колени. У Лабрека не будет ни единого шанса сделать со мной то, что он сделал со своей женой. Я вспомнила уставшие от жизни глаза Дарьи, глядящие на мир из-за этой черно-синей маски, и гнев опалил мое горло раскаленным железом.
Меня не устраивал подъезд к дому. Длиной как минимум три четверти мили, он то уходил вверх, то нырял вниз, отчего я лишь мельком видела сам дом, зато меня легко мог видеть тот, кто был внутри. Но дождь пошел сильнее, как это часто бывает, когда холодный фронт встречается с тропическими воздушными массами, нависающими над нами летом. Я надеялась, что это ухудшит видимость и заглушит хруст гравия под моими шинами. Еще один пригорок, еще один поворот, и я увидела, что дом уже близко. Тогда я решила остановиться и проделать последнюю пару сотен ярдов пешком. Съехала на обочину узкого проселка и протерла лобовое стекло салфеткой из «Кристалла». Между взмахами «дворников» разглядела, что крыша дома была оловянной. Засунув «Глок» сзади за пояс брюк, я натянула короткий, до пояса, серый дождевик с капюшоном, который в такие дни помогал мне сливаться с пейзажем, но не сковывал движений, и зашагала по раскисшей дороге. Ветер начал усиливаться, мою куртку заливал дождь. На одну ошеломляющую миллисекунду над озером блеснула молния, и я сделала то, что делала с детства. Начала считать. Раз, два, два с половиной, а потом бум! Раскат грома. Прием, который, когда я была маленькой, применяла моя мать, чтобы я не боялась грозы. Считая эти секунды, я прошла не через одну южную грозу.
Насыщенную красную глинистую землю прорезали глубокие колеи. Похоже, недавно здесь кто-то ездил. Возможно, Лабрек приехал и уже уехал. Я знала из досье, что он водит темно-синий пикап «Дакота», но теперь было невозможно сказать, шины какого размера оставили эти следы. Колеи были размягчены дождем и потому нечеткие.
Я спустилась с холма, обогнула поворот и впервые рассмотрела дом, кирпично-красный и большего размера, чем я ожидала, — один из тех загородных домов, которые богатые называют «хижинами» или «домишками», но которые для нас, простых смертных, выглядят как просто дома. Света в окнах я не увидела, хотя день был пасмурный, с грозовыми тучами. Возле лужайки перед домом был припаркован синий пикап Лабрека. С машины стекали струи дождя. К озеру спускался холм с вырубленными в нем каменными ступенями. Любой, кто ловит рыбу в теплое время года, знает, что лучше всего это делать рано утром, поздно вечером или после того, как пройдет дождь и немного похолодает. Возле деревянного причала на берегу лежали две перевернутые вверх дном лодки. Я представила себе, как Лабрек, сидя в доме, готовит снасти, несколько банок дешевого пива и шляпу с крючками и наживкой.
Приблизившись к домику, я зашагала по галечному тротуару и увидела это.
Черт. Входная дверь была приоткрыта на несколько дюймов. Мой пульс участился.
Пригнувшись и положив палец на спусковой крючок, я в поисках укрытия двинулась к стене дома. Под серой курткой было душно. Дождь капал с капюшона прямо мне в лицо и затуманивал зрение. Я подождала. Ничего. Никакого движения, только порывы ветра и дождь, барабанящий по крыше и отскакивающий от меня. Может ли этот день стать еще дерьмовее? Я собиралась это выяснить.
Подошла ко входу, прижалась спиной к внешней стене, ногой осторожно приоткрыла дверь домика, подождала несколько секунд, затем высунула голову и заглянула внутрь. Остывший камин справа, диван, кресло. Единственным источником света было панорамное окно, выходившее на озеро. Слева фуд-бар, кухня, на стенах картины из жизни ковбоев. Самого Билли Лабрека не было.
При иных обстоятельствах я бы крикнула, сообщила кому-нибудь, что в доме судебный пристав, но интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так. Держа «Глок» на полицейский манер, я пробралась через кухню в большое открытое пространство. В центре комнаты была огороженная перилами лестница, ведущая вниз, а справа и слева от нее четыре двери, все как одна закрытые. Сначала я решила проверить лестницу, которая, в отличие от дощатого пола наверху, была покрыта ковром. Ступени вели вниз, в огромную игровую комнату, обшитую панелями из отбеленного дерева в стиле кантри, с внушительным баром, бильярдным столом, телевизором и антикварным автоматом для игры в пинбол. Лабрека там не было.
Я медленно поднялась по лестнице и остановилась наверху. Главная комната была в точности такой, какой я ее оставила, пустой и сумрачной, если не считать естественной серости дня, просачивающейся сквозь большое окно.
Сначала я подошла к двери слева, встала сбоку, подергала ручку и, не ощутив сопротивления, тихонько толкнула ее и, уверенно держа «Глок», быстро шагнула вперед. Пот градом катился по мне. Дождевик прилипал к моей коже, сердце колотилось, кровь пульсировала в висках. Мое тело, со всей его генетической мудростью, привело нервные клетки в полную боеготовность. Сражаться или бежать? Я не знала.