Я быстро юркнула в толпу, чтобы успеть к поезду, пока двери снова не захлопнулись, и для равновесия схватилась за одну из вертикальных стоек в центре вагона. Мой взгляд скользнул по вагону. Нетрудно было предположить, что эгоист, вуайерист, жестокий социопат, вроде того, которого мы искали, хотел бы увидеть меня, когда я вернулась. Хотел бы изучить мое лицо на предмет страха или стресса. Его игра — а это была игра — на самом деле заключалась в том, чтобы отравлять и калечить жизни других людей. Теперь этот убийца держал в петле связи и Раузера, и меня. И был не прочь какое-то время поиграть с нами в кошки-мышки. Я действительно чувствовала, что кто-то следит за мной, или это была просто реакция на полученное мною письмо? В самолете я перечитывала его снова и снова, и его было достаточно, чтобы волоски на моих руках встали дыбом. Моя ДНК может сделать для вас только одно: дать вам ориентир для следующего раза… Это так в духе СМИ: вырвать что-то из контекста, не рассказывая всей истории… Что они там придумают дальше? У.
Мне предстояла долгая прогулка по аэропорту и бетонным парковкам долговременной стоянки. Они даже днем выглядят темными и непривлекательными, но сразу после полуночи, когда воздушное движение минимально, когда стук колесиков моего чемодана по неровному бетону лишь время от времени прерывал призрачный вой реактивного двигателя, ощущение было… зловещее, будто кто-то вот-вот выпрыгнет на тебя из кустов. О’кей, я понимаю, в аэропорту Хартсфилд-Джексон нет кустов. Дело в том, что я была уже не в состоянии отличить реальную опасность от воображаемой.
«Неужели я следующая?» — все время думала я. Нет. Я не вписывалась в профиль жертвы, но, с другой стороны, что на самом деле требовалось преступнику? Как он выбирал своих жертв? У нас имелась лишь одна связь с некоторыми из жертв, но не со всеми, этого было недостаточно, чтобы понять процесс выбора. Я заставила себя двигаться спокойно, в обычном темпе, не оборачиваясь. Просто добраться до своей машины. Время от времени я слышала, как захлопывалась дверца или оживал двигатель. Каждый звук казался усиленным. Что вообще ему нужно? Он уже упустил шанс — по крайней мере, так он хвастал на месте убийства Лабрека. Неужели все дело в слежке? Слежка была топливом. Она давала силу и власть.
Приблизившись в моей старой «Импале», я представила глаза, прожигающие мне лопатки. Мне потребовалась вся моя внутренняя сила, чтобы не швырнуть на бетонный пол чемодан и броситься со всех ног наутек. С этим убийцей была перейдена черта. За все мои годы работы в Бюро по всем типам дел о серийных преступниках, когда я составляла профили серийных убийц, растлителей малолетних, насильников, меня никогда это не касалось лично. Между преступниками и криминалистами всегда существовал барьер. Эмоционально моя работа сказывалась на мне. Я брала ее с собой домой и ложилась с ней в постель, которую делила с мужем. Ночные приливы пота, алкоголь, чтобы успокоить нервы, попытки осмыслить и разложить по полочкам кошмар, который я весь день воссоздавала в мучительных деталях…
Выпить перед работой, чтобы снять усталость, депрессию. Выпить с похмелья. Я убеждена: каждый, кто способен к эмпатии, наделен способностью ощущать страдания жертвы. Некоторые из нас справляются с этим лучше, чем другие, только и всего. Но это темное существование никогда физически не стучало в мою дверь, как сейчас.
Я открыла машину, закинула чемодан на сиденье и с бешено колотящимся сердцем забралась внутрь. Слава богу, мой отец взял потрепанную «Импалу», на которой я ездила в старшей школе, с мотором V‑8 в четыреста двадцать семь лошадиных сил. Он заново хромировал и полностью отреставрировал ее для меня как раз перед моим поступлением в колледж. Так что у нее определенно было все, что мне нужно, чтобы избавиться от «хвоста». Даже сейчас, с дыркой от пули в лобовом стекле, моя старая «Импала» приводила меня в восторг. Она рычала, как поезд подземки, и мне нравился этот звук, когда верх был опущен. В конце концов, я выросла в Джорджии, в окружении крутых тачек и парней в узких джинсах. Когда Джимми и я были детьми, мать по субботам собирала корзины для пикника, чтобы посмотреть автогонки в Йеллоу-Ривер. Мы ели огурцы с черным перцем и белым уксусом, картофельный салат из пластиковых контейнеров и маленькие гамбургеры, которые мой отец обычно зажаривал до углей на переносном гриле. Приносили с собой карточный столик и клетчатую скатерть, что, как я думаю, было призвано придать этому событию некий класс. Запахи выхлопа и горящей резины были частью трапезы. И рев двигателей был совершенно оглушительный. Но по субботам на этих гонках мой отец был самым счастливым человеком. Это был почти единственный раз, когда он покидал наш гараж, в котором постоянно возился, и единственный раз, когда мог не слышать мамин голос.
Мне было одиннадцать, когда отец решил, что я должна научиться водить машину. Он засунул меня в наш потрепанный пикап «Шевроле» на грунтовой дороге и чуть не обмочился от смеха, когда я смяла часть кукурузного поля, прежде чем нашла тормоз. Позже, будучи подростками, мы с братом совершали с ним долгие, молчаливые поездки. Останавливались у придорожных киосков, чтобы перекусить вареным арахисом и свежими персиками, затем забирались обратно в машину и ехали дальше — только я, мой лилейно-белый отец и мой черный брат, — и местные таращились нам вслед. Иногда для меня даже сейчас шуршание шин по дорожному покрытию звучит как океанский прибой. Я могу ехать и ехать бесконечно, забыв обо всем.
Я нашла свой телефон и позвонила Раузеру. Как известно, он терпеть не мог, когда его будили по ночам. Полицейские в участке обычно подбрасывали монетку, чтобы узнать, кто должен взять на себя эту миссию. Было уже за полночь, и эта честь выпала мне.
— Надеюсь, причина уважительная, — сразу сказал он.
— Это я, — сказала я, расплатившись с кассиршей и покатила к выезду из аэропорта. — В самолете я открыла электронное письмо. Письмо Уишбоуна, адресованное тебе. Новое. А потом у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, но у меня уже был этот безумный сон, так что я была напугана до потери пульса. К тому времени как я добралась до парковки, он уже был повсюду. Я чувствовала его, Раузер. Думаю, Уишбоун ожидал мой рейс. Я не знаю почему. Просто почувствовала…
— Вот это да… Есть еще одно письмо?
Я остановилась у выезда и посмотрела в зеркало заднего вида. С разных парковочных площадок выезжали три машины и приближались к платным полосам. Одна выехала следом за мной; когда я не сдвинулась с места, водитель подал сигнал. Я с неохотой влилась в поток машин и покатила от аэропорта к выезду на автостраду I‑75/85 Север.
— Поговори со мной, пока я одеваюсь, — велел Раузер. — И помедленнее. Тебе пришло письмо от Уишбоуна? Хм… Это может быть хорошей новостью. Мы можем его отследить.
Я подробно и чуть спокойнее объяснила суть электронного письма, которое нашла в своем почтовом ящике. Письмо, которое Раузер еще не прочел и в котором имелось обещание новых убийств. Вибрация в его голосе подсказала мне, что, разговаривая со мной, он быстро куда-то шагал. Я представила себе, как он запирает входную дверь и направляется по тротуару к «Краун Вику».
— Думаешь, за тобой сейчас следят?
— Не знаю. Наверно, это не имеет особого смысла. Здесь повсюду камеры. Он наверняка знает, что мы просмотрим видеозаписи.
— Все равно лучше не рисковать. Не торопись, дай нам несколько минут, если можешь. Ты едешь на север по 75/85, верно? В «Импале»?
— Въезжаю на эстакаду.
Я слышала, как Раузер по рации вызвал подмогу.
— Хорошо, Кей, езжай к выезду с Кэпитол-авеню, на Полларде сверни налево и затем езжай в объезд, вокруг бейсбольного стадиона. Там будет несколько светофоров. Будь настороже. Ради Христа, запри двери. У нас рядом есть подразделения. Я поручу закрыть все съезды. Надеюсь, сумею найти кого-нибудь, кто сядет тебе на хвост перед Лэнгфорд-Паркуэй. — Он помолчал. — Ты уверена, что это не приступ паранойи?
— Думаю, он хочет проверить, напугало ли меня его письмо. Он должен знать, что залез нам под кожу. Это дает ему чувство контроля над нами. Все равно как передвигать по доске шахматные фигуры.
Я снова посмотрела в зеркало заднего вида. Ничего.
— Главное, не останавливайся, Стрит. Мне насрать, если посреди дороги выскочит Тоня-мать-ее-Хардинг [14] и начнет вертеть задницей. Главное, не останавливайся.
Я знала, что беспокоило Раузера. Мы оба слишком много знали о том, как убийцы находят своих жертв. Мой разум автоматически начал оценку риска. Во вторник после полуночи движения почти нет. Чтобы разбить окно автомобиля и оглушить водителя, потребуется всего несколько секунд. Я же была не вооружена. Не имело значения, что у меня есть лицензия на поимку беглых преступников и разрешение на ношение оружия. Если только я не сопровождала беглеца под стражей, я не могла иметь при себе оружие в самолете, и даже в этом случае после 11 сентября потребовались бы некоторые действия.
— А толстяк с битой тоже там будет? — спросила я Раузера. — Или Тоня выскочит и начнет кататься одна?
Когда нервничаю, я шучу — одна из тех вещей, которые так ненавидел мой бывший муж. Дэн считал, что я прибегаю к юмору для того, чтобы оборвать любой серьезный диалог, все, что могло бы привести к более глубокому пониманию моих основных проблем. О господи… Можно подумать у Дэна есть глубина, чтобы распознать основную проблему.
Раузер также не всегда ценит момент или вкус моих шуток. На этот раз он не рассмеялся.
— А если толстяк будет мне ею угрожать? — спросила я. — Мне остановиться?
Раузер все же усмехнулся.
— С тобой действительно что-то не так, Стрит. Да ты и сама это знаешь, верно? Я перезвоню через пару минут, — сказал он и отключился.
В зеркале заднего вида на меня, словно кошачьи глаза из темноты, смотрели фары. Каждая машина позади меня, каждая машина, что проезжала мимо, заставляла мое сердце биться