Нил доставил справочные файлы по Энн Чемберс, Бобу Шелби, Алише Ричардсон, Лэй Кото, Дэвиду Бруксу и Уильяму Лабреку. Шесть жертв, которых мы теперь могли назвать поименно. Шесть! Шесть человек, замученных и убитых ради того, чтобы удовлетворить жажду крови психопата… У меня закололо сердце.
Читая эти файлы, я просматривала также информацию, которая у нас уже была, пытаясь сложить воедино психологические зарисовки и оценку рисков, основанные на образе жизни каждой жертвы — друзьях, круге общения, профессиональной деятельности, привычках и даже болезнях. К больничной стене кусочками синего малярного скотча, который нашел для меня кто-то из обслуживающего персонала больницы, я прилепила карточки размером три на пять со своими заметками.
Полиция не смогла определить, была ли за мной слежка в аэропорту в ту ночь, когда у моей машины оторвалось колесо и полетело без меня через всю автомагистраль. К тому времени когда прибыл первый полицейский, а через несколько минут и Раузер, все было кончено. Некий гражданский чувак видел аварию и остановился, чтобы мне помочь. Полицейские, зная, что они здесь затем, чтобы перехватить любого, кто будет преследовать меня с намерением причинить мне вред, обнаружив человека, открывающего дверцу моей машины, предположили самое худшее. Они повалили доброго самаритянина на землю животом вниз, надели на него наручники и потащили в участок, где его допрашивали так дотошно и так долго, что можно не сомневаться: он никогда больше не совершит доброго поступка. Мужчина сказал, что видел, как «Импала» без предупреждения свернула с дороги и врезалась в перила моста. Никто, кроме него, не остановился, поклялся он; несколько машин пронеслись мимо, даже не сбавив скорости. Той ночью, остановившись, он, вероятно, спас мне жизнь. Скорее всего, мне этого никогда не узнать. Но я представила себе, как убийца проехал мимо места происшествия, в ярости при виде нежданного спасителя, которого он не предвидел.
Криминалистическая лаборатория пришла к выводу, что мое левое переднее колесо было намеренно повреждено. Однако я не удивилась тому, что они не обнаружили никаких вещественных доказательств, кроме отметин, говорящих о том, что злоумышленник был вооружен инструментом, который не соответствовал гайкам на моем колесе. Никаких следов ДНК. Никаких отпечатков пальцев.
Теперь мы знали: в то время как площадки для почасовой парковки в аэропорту находятся под постоянным наблюдением, камеры на долгосрочной парковке установлены только в стратегических зонах — входе, выходе, лифте и лестнице. Камеры на въезде и выезде направлены в две стороны — на водителя и вниз, чтобы фиксировать заднюю часть автомобиля и номерные знаки. Все эти записи будут тщательно изучены. Однако имелись десятки других способов попасть в Хартсфилд-Джексон и выехать из него. Аэроэкспрессы приходили прямо в аэропорт, и, разумеется, еще были такси и маршрутные автобусы. Но мы надеялись на что-то другое. По словам Раузера, внутри терминалы аэропорта похожи на казино в Вегасе. Спрятаться просто негде.
Записи с нескольких камер и точек в аэропорту и за его пределами находились в полицейском управлении, и Раузер поручил паре копов просмотреть их, следуя по моему маршруту от ворот и до выхода, изучить снующие вокруг меня толпы. И доложить Раузеру обо всем, что представляло хоть какой-то интерес.
Я подумала о грудах почты, что будут ждать в моем офисе, о голосовых сообщениях. Я так и не доставила законным владельцам кассеты, которые конфисковала у Роя Эчеверриа в Денвере. Мне не хотелось делать вид, будто я попала в автомобильную аварию. Подкупить Нила, чтобы тот заправил полы рубашки и доставил кассеты, показалось мне хорошей идеей. Старый добрый шоколадный торт из «Южных сладостей» обычно помогал его уломать.
— Эй, ты, — сказал позади меня Раузер. Я резко отвернулась от заметок на стене моей больничной палаты. — Давай присядем и поговорим минутку, прежде чем я отвезу тебя домой, хорошо?
О-о-о… Что-то я не припомню, чтобы Раузер когда-нибудь произносил такие слова.
Он стоял в дверях и выглядел очень серьезным.
— Значит, ты в курсе, какой здесь политический климат, верно? Эти случаи привлекают огромное внимание. Все расстроены и обеспокоены.
— Обо мне? — спросила я и почувствовала, что тону. В любом случае, я всегда чувствовала себя немного вне круга. Мне не потребовалось много времени, чтобы почувствовать себя снаружи еще больше. Мне внезапно пришло в голову, что, возможно, именно поэтому я и согласилась участвовать — из-за собственной неуверенности. Пыталась ли я залатать собственное эго, доказать наконец и себе, и всем остальным, что на самом деле никакая я не притворщица, какой чувствовала себя в глубине души?
— Это то, из-за чего тебя хотел видеть шеф?
— Видишь ли, — сказал Раузер, — тележурналист с Одиннадцатого канала получил о тебе кое-какие сведения. Кадровые записи из ФБР, информация о реабилитационном центре, в котором ты лечилась.
О боже!
— Папка только что обнаружилась в машине репортера, — сказал Раузер. — Этого было достаточно, чтобы они начали копать.
— Что значит только что обнаружилась? Кто ее обнаружил? Это ведь конфиденциальные записи.
Раузер несколько секунд молчал, и я поняла: будет что-то еще.
— Послушай, Кей, Одиннадцатый канал сварганил этот паскудный репортаж о расследовании и причастных к нему лицах. Они взяли у Дэна интервью на камеру. Он рассказывал о твоем браке и твоем пьянстве.
— У Дэна? — повторила я. Раскаленное жало предательства обожгло мне глаза.
— Если тебе от этого легче, они режут не только тебя, — сказал Раузер. — Меня выставили полным идиотом. Одиннадцатому каналу хватило такта прислать нам материал для предварительного просмотра, чтобы у нас было время сляпать ответ, прежде чем дерьмо бросят в вентилятор. И должен сказать: то, что я видел, не радует. Шеф по этому поводу рвет и мечет. — Он потыкал в мою подушку пальцами. — Нам нужно, чтобы ты вообще не засвечивалась, но мне все равно может пригодиться твой совет… неофициально.
Я молчала, чувствуя, что вот-вот услышу о новой неприятности.
— Шеф нанял Джейкоба Доббса, чтобы он был публичным лицом оперативной группы.
Раузер ждал, и потому эти слова повисли в воздухе. Я не смотрела на него. Не могла.
— Тот самый, о котором ты мне рассказывала в Бюро?
— Да. Тот самый. — Я быстро обвела глазами комнату, чтобы убедиться, что все мои вещи у меня.
В палату влетела женщина в розовой медицинской пижамке с охапкой белых роз в руках. Их была пара дюжин, на длинных стеблях, потрясающе красивых на фоне темно-зеленой листвы.
— Я так рада, что поймала вас, — воскликнула она высоким солнечным голосом, каким волонтеры обычно разговаривают с больными и ранеными. Она была похожа на белокурый кекс с розовой глазурью. — Разве они не прекрасны? Кто-то вас очень любит.
Она положила розы на стол и улыбнулась Раузеру и мне. Увы, ни один из нас не улыбнулся в ответ. Тогда ее улыбка испарилась, и она вышла из комнаты. Казалось, будто я только что пнула щенка.
— Что именно означает «отсутствие видимого присутствия»? — спросила я Раузера, вынимая карточку из букета роз. — А неофициально… что это значит, Раузер? Вам нужен мой неофициальный совет, что для меня звучит так, будто мне просто перестали официально платить.
Я разорвала конверт, заполучив за свои старания болезненный порез о край бумаги.
— А теперь набери побольше воздуха. — Раузер поднял обе ладони. Похоже, это был единственный известный ему успокаивающий сигнал — ладони вверх, тело медленно движется назад, как будто он случайно загнал койота в угол.
Из карточки вывалился подарочный сертификат от «Гудйир». На замену шин и техосмотр. Я вздохнула. Если честно, я ожидала увидеть на месте подписи каракули моего отца. Но я ошиблась.
Регулярный уход крайне важен.
Жаль слышать об аварии, но поздравляю с дебютом в прайм-тайм!
Глава 20
По дороге домой мы с Раузером почти все время молчали. Я пыталась стряхнуть с себя новость, которой он огорошил меня в больнице, — про отчет о расследовании, телеинтервью моего бывшего мужа, то, что на мое место наняли Джейкоба Доббса, а меня официально отстранили от дела. Или это было сделано неофициально? Две дюжины белых роз со знакомой буквой «У» на жуткой карточке были глазурью на самом дерьмовом торте за всю историю кондитерского искусства.
У меня зазвонил телефон. Раузер не сводил глаз с дороги.
— Угадай, что у меня есть? — спросил меня голос Дайаны. — Заказ на столик в «Вакханалии». Мы давно с тобой от души не сплетничали.
«Вакханалия» — «пятизвездочный» ресторан рядом с Четырнадцатой улицей на окраине Мидтауна. Он настолько выше моего бюджета, что мне приходится стоять на цыпочках, но мы с Дайаной объединяем наши финансы и, несмотря ни на что, балуем себя раз в месяц. Я посмотрела в зеркало на свои порезы и синяки.
— Я все еще ужасно выгляжу.
— Идеально, — рассмеялась Дайана. — Притворюсь, будто я твоя ревнивая любовница.
Пару часов спустя мы сели за столик с белыми льняными скатертями в «Вакханалии», которая отлично подходит для того, чтобы наверстать упущенное, но не помогает замаскировать резкий вдох, создаваемый приходом чека и уходом нашего располагаемого дохода. Однако оно того стоит. Каждый проглоченный вами кусочек говорит о том, что здешний шеф-повар влюблен в свое дело. Меню большое и смелое, сезонное и местное, а завтрак, обед и ужин состоят из четырех блюд.
Диана заказала салат из рукколы, вяленую камбалу из Вирджинии под арбузным соусом, рикотту кавателли и пирог из спаржи с лимонным мороженым. Я начала с картофельных клецок ньокки, потому что, когда дело доходит до плохих углеводов, я предпочитаю удвоенное их количество. После чего перешла к жареному на гриле окуню, салату с пекорино романо, фасолью и молодым фенхелем, и на десерт суфле из красных апельсинов — именно то, чего мне хотелось после поддельных яиц на завтрак, поддельной картошки на ужин и всех желейных конфет, которые я могла съесть и не выблевать в больнице. Я жутко изголодалась.