Он протянул свою перевернутую бейсболку и произнес:
— Фиги. — Слишком громко, но зато так невнятно, что это прозвучало, скорее, как «флики». — Ты любишь флики, Кей? Нил, тебе они нравятся?
— Свежие флики? — спросил Нил. — Круто. Где ты их стибрил?
Чарли указал на дверь.
— С гребаного дерева, — сказал он, явно довольный собой. Нил расхохотался и одобрительно похлопал в ладоши. Он усердно учил Чарли ругаться.
Я укоризненно посмотрела на Нила.
— У моих родителей во дворе растет фиговое дерево, Чарли, — сказала я. — Хочешь посмотреть, как они их едят? — Я открыла холодильник и нашла упаковку итальянского сливочного сыра. Мы с Нилом ели его со всем, что у нас было — от побегов сельдерея до бутербродов. — Ты умеешь обращаться с ножом, Чарли? Можешь разрезать их пополам?
Чарли кивнул.
— Я умею ножом чистить рыбу.
— Вот это да, — сказала я и натерла на маскарпоне чуточку апельсиновой цедры, а затем добавила немного меда. Чарли осторожно окунул чайную ложку в мед и капнул на каждую фигу, как и следовало. Я последовала его примеру, но только взяв примерно вдвое меньше шоколадно-ореховой пасты. Мы на секунду застыли на месте, любуясь нашим кулинарным шедевром.
— Черт, как же красиво! — сказал Чарли.
— Обещаю, они тебе понравятся, — сказала я.
— Ты держишь свои обещания, Кей? — спросил Чарли и сунул в рот фигу.
Я задумалась.
— Не всегда, Чарли. Но сейчас я стараюсь.
Нил налил себе новую кружку кофе и присоединился к нам за столом. Чарли потянулся к тарелке и взял еще одну фигу.
— До чего же хороши! А почему тебя зовут Кей?
— Имя моего деда было Кей.
— Но у тебя нет семьи.
Не помню, чтобы я когда-нибудь рассказывала Чарли о своем детстве, но зато я вспомнила тот день, когда мне хватило смелости спросить о его прошлом. Возможно, я тогда что-то сказала.
— У меня есть семья. Просто ее не было с самого начала. Семья, которая у меня есть сейчас, не стала менять мое имя.
— Это хорошо. Это хорошее имя, — пробормотал Чарли и предплечьем вытер с уголка рта сливочный сыр и шоколад. — К тому же это все, что у тебя было твоим, верно?
Я потянулась через стол и положила руку на руку Чарли.
— Ты довольно толковый парень. Ты это знаешь?
— Ага, — ответил он. — Я очень быстро чищу рыбу.
Глава 5
Дверь открылась, и по лучу утреннего света внутрь вошел лейтенант Аарон Раузер — и чуть не столкнулся с Чарли.
— Чарли, как дела? — спросил он и поднял руку. Чарли слишком громко рассмеялся и дал Раузеру «пятюню».
— Мне пора на работу, мистер Мэн. Кстати, Кей умеет готовить, — добавил он и ушел без дальнейших объяснений.
— Понятно, — сказал Раузер, а затем полушепотом добавил: — Даже не верится, что он занимался чем-то биомедицинским. Бедняга…
— Я слышал, будто он инженер, но никогда в это не верил, — сказал Нил и выглянул наружу, чтобы убедиться, что Чарли ушел. — Просто считал его умственно отсталым.
Раузер усмехнулся, а я сказала:
— Невероятная бестактность, даже для вас двоих.
— Как угодно, — сказал Нил и вернулся с кружкой к своему столу.
Раузер направился на кухню, где у нас почти всегда был свежий кофе. Нил практически живет на нем. А иногда, когда у него поистине щедрое настроение, он готовит нам с Раузером капучино. Сам Нил предпочитает по утрам что-нибудь темное, в основном «Кафе Бустело». Днем зимой он любит приятный и мягкий «Ямайский голубой», а в жаркие летние дни — кубинский холодного отжима со льдом, сливками и сахаром. Он прерывает меня, когда моя нога начинает трястись.
Но Раузер здесь сегодня по иной причине. У него явно что-то на уме. Мне было видно, как он, размешивая сливки в кофе, задумчиво жевал нижнюю губу. Он хорошо выглядел без куртки: наплечная кобура поверх черной футболки, бицепсы плотно обтянуты короткими рукавами, серые брюки. Пока он не смотрел, я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться им. У Раузера было, так сказать, несколько неровностей во внешности, но в целом он красивый парень, если вас устраивает зашкаливающий уровень тестостерона. Он из тех мужиков, которые каждое утро вынуждены бриться до самых ключиц. Он, скорее, Томми Ли Джонс, чем Ричард Гир; скорее, Джейк Джилленхол, чем Брэд Питт.
Кухня, где стоял Раузер, на самом деле была просто уголком переоборудованного склада, со всей необходимой техникой, раковиной, столешницами из красного мрамора, без стен и перегородок. Увидев на столе пару оставшихся фиг, он взглянул на меня в поисках одобрения, а затем смел их с тарелки и закинул в рот. Яростное пристрастие к сладкому было лишь одной из наших общих черт.
По всему широкому открытому пространству сразу за кухней были стратегически расставлены большие пухлые кожаные банкетки, а также кожаные кубы ярких цветов — красный, фиолетовый, мятно-зеленый, красный, фиолетовый. Бо́льшая часть основного пространства была окрашена в очень светлый цвет шалфея, но самая длинная и самая открытая стена была ярко-голубой и прорезана по центру контрастной яблочно-зеленой линией, не то вспышкой молнии, не то монитором ЭКГ. Я передала свои права на внутреннюю отделку помещения местному дизайнеру, основываясь исключительно на ее репутации в городе — решение, разумность которого я позже поставила под сомнение.
— Все, что нам нужно, это гребаный фиолетовый динозавр! — выпалила я, впервые увидев наш новый коммерческий лофт.
Стоя руки в боки, дизайнер и ее подчиненные, благоговейно выстроившиеся позади нее, весьма подробно и сквозь стиснутые зубы объяснили мне, как будто я была инвалидом, сколь утонченным и сколь выразительным стало пространство. Разумеется. Я поняла. Я способна оценить драму. Да, я заплатила хорошие деньги, чтобы она втянула нас в двадцать первый век, и, ей-богу, постараюсь полюбить это. Изюминкой для меня стал широкий плазменный телевизор с плоским экраном, который по требованию опускался из-под стропил. Это каждый раз приводило меня в восторг. Нил, Раузер, я, Дайана, даже Чарли время от времени, мы все проводили здесь вечера, рубились в компьютерные игры, смотрели фильмы или играли в настольный футбол на столе, который мы с Нилом заказали, а затем заплатили кому-то еще, чтобы его собрали. Из-за конкурирующих идей по сборке вспыхнули две стычки, прежде чем до нас дошло, что мы не готовы к этому проекту. Чертова штуковина состояла как минимум из пятисот кусочков.
Раузер подошел к нам, дуя на кофе, чтобы его остудить, и глядя на нас из-под вопросительно поднятых бровей. Мы с Нилом шутили над чем-то глупым, и, похоже, это его раздражало.
— Эй, — произнес он достаточно громко, чтобы мы его услышали. — Интеллектуальная стимуляция, вот зачем я здесь.
— Зачем ты пришел? — с ухмылкой спросил Нил.
Раузер не полез за словом в карман:
— Пришел посмотреть, сосешь ли ты член так же хорошо, как варишь кофе.
— Тебе виднее, — сказал Нил, не глядя на Раузера. Его взгляд был прикован к экрану компьютера, который представлял собой мешанину стремительно сменяющих друг друга букв, символов и цифр. Насколько я могла судить, Нил взламывал сайт ЦРУ. Он уже проделывал это и раньше — например, изменил их логотип, заменив слово «Разведывательное» на другое, которое ему нравилось больше.
Нил развернул стул, скрестил руки на груди и напряженно посмотрел на Раузера.
— Кстати, сегодня утром я добавил в кофе слабый галлюциноген.
Похоже, что Нил и Раузер вечно пребывали в некоем соревновании. Мое присутствие только усугубило ситуацию, решила я, и поэтому, не дожидаясь, когда все перерастет в царапание и плевки, вернулась к себе в кабинет. У меня была работа, но Раузер увязался за мной по пятам.
Он последовал за мной в дальний левый угол склада, который служит моим офисом. Тут не уединишься, тут нет ни стеклянных перегородок, ни стен. Это было бы слишком просто. Вместо этого дизайнерская фирма просто возвела огромный проволочный забор — что-то вроде увеличенной версии колючей проволоки высотой около десяти футов. Этакая колючая проволока на стероидах с темно-синей подсветкой, что-то вроде вычурного Восточного Берлина времен холодной войны. Смотрится совсем по-другому и, следует признать, по-своему красиво, в угрюмом антикорпоративно-корпоративном ключе.
Раузер шлепнул свой старинный кожаный портфель на край моего стола и, немного повозившись с одной из медных защелок, открыл его. Я улыбалась ему и его потрепанному портфелю. Нижние углы были истерты до белизны, а замысловатый кожаный орнамент снаружи слишком выцвел, и было невозможно понять, каков был первоначальный замысел художника. Что не давало мне покоя. Вот такой он парень, этот Раузер. Управление полиции предложило ему новую машину, но ему нравился его старый седан «Краун Вик». «Раузер, — в свое время сказала я ему, — у этой машины магнитола „Стерео‑8“ [6]. Ты вообще о чем думаешь?» Он лишь пожал плечами и пробормотал что-то о том, что боится вычищать бардачок, оконные карманы и прочие места, по которым распихал записки, карту, бумаги, сигареты и прочий хлам.
Раузер достал из портфеля стопку фотографий и бросил их передо мной. Она упали с громким стуком. Без всякого предупреждения. Мне только что швырнули снимки с места преступления. Смерть на моем столе. Моя улыбка и мое доброе настроение мгновенно улетучилось.
— Мамаша-домохозяйка, — пояснил Раузер, когда я взяла в руку фото и тихонько вздохнула. — Самая обыкновенная. Понимаешь, что я имею в виду?
Он опустился в кресло напротив меня. Внезапно мой желудок словно наполнился гранитом.
Я перевернула верхнее фото, прочла дату и имя, возраст на момент смерти, этническую принадлежность. Лэй Кото, азиатка, тридцать три года. Лежит животом на окровавленном кухонном полу. В верхнем правом углу снимка виден край духовки. Ноги раздвинуты, ягодицы и внутренняя поверхность бедер обнажены и окровавлены. Множество колотых ран и следов укусов. Лежа на кухне, она выглядела такой маленькой и такой одинокой, подумала я — и, как всегда, поразилась тому, какая одинокая вещь смерть и насколько резки, сюрреалистичны, беспристрастны снимки сцены насильственного убийства. Они одновременно искажают и подчеркивают раны и синяки, жутковато подсвеченные яркими лампами, какими пользуются криминалисты, всю эту кровь и спутанные волосы, неестественные позы, вопиющее отсутствие жизни. Даже с первого взгляда, до того как проявятся детали, вы понимаете, что это сцена смерти. Такое не забывается.