Почти в половине седьмого, когда в окна начал проникать первый свет, а второй латте разъедал мой пустой желудок, мысли стали уноситься к Раузеру, лежащему в постели там, наверху. Я легко могла представить его. Для этого было достаточно просто закрыть глаза: я видела каждую черточку на его суровом лице, каждое движение его губ. Его руки, его запахи и звуки, пищу, которую он любил и презирал. За эти годы я запомнила его и знала наизусть. Но вся моя воля была бессильна заставить его выздороветь. Я вернулась к составлению списка имен.
Затем один из снимков как будто соскочил со страницы и ударил меня по лицу. Я пригляделась. Это было групповое фото двенадцати докторантов, которые, согласно подписи, сотрудничали с преподавателями и получили признание за исследования в области уголовного правосудия и поведения. Исследование называлось «Биосоциальные истоки антисоциального поведения». Боже праведный, неужели я что-то нашла? В моем усталом мозгу пронесся поток мыслей, разъедающих и бессвязных. Я смотрела на фотографию и думала о кампусе, кизиловых деревьях, пальмах и виргинских дубах.
Где-то здесь Энн Чемберс встретила человека, который впоследствии избил ее до неузнаваемости бронзовой настольной лампой, а затем отрезал ей клитор и соски. Все это время я подозревала, что все это началось там, это взращивание и кормление монстра. Гнев, который Энн Чемберс испытала на себе во время их последней встречи, казался личным. Отрезать ей соски — это был способ сказать: «Я ненавижу тебя, мамочка». Энн символизировала Мать, которая по некоей причине была ненавидима. Теперь мой разум легко порхал, вспоминая многие вещи; фрагменты складывались воедино и картина начинала обретать целостность. Наконец-то родилось нечто, обладающее плотностью и формой, нечто большее, чем просто теория.
Я ввела в поисковик название и начала читать, быстро переходя по каждой ссылке, пока не нашла предысторию. Странная одержимость гражданским правом, превращением истцов в жертв; все это было там. У меня пересохло в горле. Уишбоун все это время прятался у всех на виду.
«Мужчина из Флориды осужден за жестокое убийство жены». Я искала детали места преступления. Ничего, кроме краткого описания в газетной статье, где жирным шрифтом говорилось, что жертве было нанесено несколько ударов рыбацким ножом. Отец Уишбоуна убил свою жену? Следовал ли Уишбоун примеру отца-убийцы, подражая ему? Или отец просто взял вину на себя, чтобы защитить сына, обнаружившего в себе страсть к убийству? Неужели я права? Неужели все началось с матери? Было ли это то самое убийство, что было описано в блоге, то, которое в шестнадцать лет ничуть не повлияло на успеваемость убийцы в школе? Я ошиблась в одном. Энн Чемберс была не первой жертвой Уишбоуна. Возможно, мы никогда не узнаем, сколько их было до нее. Отец Уишбоуна умер во Флориде, на раскаленном электрическом стуле после долгих лет, проведенных в камере смертников.
Там была статья о женщине, которую он убил. Она была своего рода знаменитостью южной арт-сцены. «Местная художница отдает долг сообществу», — гласил заголовок. Я пробежала статью глазами, пока не нашла ее фото. От сходства с Энн Чемберс, студенткой и художницей, у меня тотчас перехватило дыхание. Я буквально увидела это наяву. Энн Чемберс выходит однажды из здания факультета Изящных искусств, юная, жизнерадостная и такая наивная — художница, как и убитая мать. Сходство с ней настолько поразительное, что в мозгу начинающего убийцы вспыхивает огненная буря. Мои глаза впитывали каждую деталь групповой фотографии в ежегоднике.
Уишбоун. Во мне нарастало жуткое жжение, словно я глотала лаву. Она разливалась по моей крови, мое лицо горело огнем. У меня чесались кулаки, во мне кипела лютая ненависть. Я думала о Раузере, о той ночи в парке, о его объятиях. И чувствовала себя злее и беспомощнее, чем когда-либо в моей жизни, даже в те дни, когда я бывала слишком пьяна, чтобы вылезти из пижамы. Этот монстр отнял у меня слишком многое. Слишком многое отнял у Раузера.
Я потянулась за телефоном и позвонила.
— Кей, послушай. — Голос Брита Уильямса звучал мягко, почти нежно. — Все мы хотим выяснить, кто сделал это с нашим лейтенантом, но пытаться вновь открыть дело Уишбоуна… Сейчас нам нужно двигаться вперед. Если ты хочешь помочь, помоги нам сделать это.
— В тюрьме сидит не тот парень, Брит.
— В этом-то все дело. С тех пор как Чарли Рэмси взяли за задницу, у нас не было ни одного убийства с таким почерком. Так что одного текстового сообщения мало, если мы хотим, чтобы это дело сдвинулось с места. Ты всегда зациклена на вещдоках, Кей. Дай мне их, и я посмотрю, что я могу сделать. Но когда я пойду к шефу, у меня в руке должно быть нечто большее, чем мой член.
Я была готова прибить его с досады и отчаяния. Но, разочарованная, все же подавила в себе желание выплеснуть на него свой гнев.
— Я знаю, что ты любишь его, — добавил Брит, и, к моей великой досаде, я почувствовала, как к моим глазам подкатились слезы.
— И вы все тоже его любите, — сказала я. — Он доверяет мне, Брит. Он всегда доверял моему внутреннему голосу… Ты это знаешь. И тоже должен мне доверять. Послушай, даже если ты считаешь, что я совсем рехнулась, пожалуйста, сделай мне одолжение, потому что Раузер сделал бы. Достань для меня отчеты с места этого убийства во Флориде. Мне нужны подробности. Это все, о чем я прошу. Я могу поручить это Нилу, но будет быстрее и надежнее, если с тамошней полицией свяжешься ты. По идее, это в юрисдикции полиции Таллахасси.
Снова молчание, а затем:
— Какого черта? Мне что, больше нечем заняться?
Я поднялась наверх, снова проверила, как там Раузер, и холодным утром, кутаясь в пальто и сдувая со стаканчика кофе клубы пара, стала ждать на скамейке в больничном саду. Опавшие листья огненного клена прилипли к росистой земле.
Девять тридцать утра. Я в третий раз проверила свой телефон. Включен. Максимальная громкость. Пропущенных звонков нет. Наконец, когда я была готова швырнуть его на землю и растоптать, он зазвонил.
— Ты хотя бы представляешь, скольких трудов стоило получить архивное дело из Флориды? — спросил Уильямс. — Можешь встретиться со мной в двенадцать тридцать?
Мы встретились в кафе «Ла фонда латина» на Понсе-де-Леон, примерно в пяти минутах ходьбы от полицейского участка. Место было забито битком. Мы сидели во внутреннем дворике наверху. Там было прохладно, зато мы могли спокойно поговорить. Лишь несколько человек отважились на такое. Брит заказал паэлью с кальмарами, а официант принес нам картошку фри и сальсу. Я заказала кофе и, дрожа от холода, скрестила на груди руки.
Уильямс зачерпнул брусочком картошки сальсы и отправил в рот.
— Тебе нужно поесть, — сказал он. — На тебя страшно смотреть, а здесь не так уж и холодно… — Толкнул через стол конверт размером с обычное письмо. — Все там. Все, о чем ты просила. Может, даже что-то такое, о чем ты не просила. — Пока я вскрывала конверт, Уильямс проглотил еще несколько картофельных ломтиков и запил их мексиканским пивом, наблюдая, как я просматриваю снимки с места преступления. — Выглядит знакомо? Кстати, я по электронной почте отправил фотографии мужа и его одежды ребятам-спецам по брызгам. По номеру «девять-один-один» звонил муж. Пятна крови на его одежде не соответствовали тому виду брызг, какие могли бы разлететься в стороны при подобном убийстве. Более того, многие вещдоки не подтверждают версию окружного прокурора.
Я посмотрела на него.
— Этот человек пошел за убийство на электрический стул. Как им удалось доказать его вину?
— Через признание, например. И пойми… Подросток дал показания о том, что застал отца, когда тот склонился над матерью с окровавленным рыбацким ножом в руке. Эти показания и его признание… против них было довольно трудно возразить. А двадцать три года назад никто не занимался реконструкцией, как мы сейчас.
— Так много общего с тем, что мы видели в сценах Уишбоуна… — Я просмотрела еще ряд фотографий. — Но менее организованно. Слишком много эмоций. Ярости.
— Не думал, что ребенок способен на нечто подобное.
— Такое случается у некоторых подростков, когда им не удается установить эмоциональную привязанность.
Я посмотрела на снимки с места убийства. В свое время я изучала детскую психопатию. Это порой таит смертельную угрозу для близких юного психопата. Родители рискуют стать первыми жертвами смертоносного эмоционального коктейля — отсутствия у ребенка абстрактного мышления в сочетании с непреодолимым стремлением к немедленному удовлетворению. Сцены таких убийств поражают своей жестокостью, а дети странным образом остаются не затронуты совершенным ими преступлением.
Мои школьные оценки не снизились даже на балл.
Уильямс подождал, когда принесут паэлью в чугунной сковороде, затем взял вилку и покачал головой.
— Шеф никогда не возобновит расследование дела Уишбоуна на основании этого. Мы должны построить дело. — Он ухмыльнулся. — Я показал фото твоего подозреваемого работникам ресторана, где ел Дэвид Брукс перед тем, как его убили, — и бинго! Его мгновенно узнал менеджер. Этого мало, но это лишь начало. — Он положил в рот ложку желтого риса. — Ты отдаешь себе отчет в том, какого чертовски большого тигра дразнишь? Твой подозреваемый по утрам бегает с мэром, ты в курсе? Полиция Атланты не может сотрясти его клетку.
— Зато я могу.
— Да, можешь, — согласился Уильямс, чем удивил меня. — Увидев то, что мы видели, я, Балаки и еще пара детективов готовы сделать все, что в наших силах, чтобы помочь. В свободное от работы время. — Он отодвинул тарелку и посмотрел на меня; его карие глаза были серьезны и спокойны. — Пока мы не возьмем все под контроль, тебе есть куда-нибудь пойти? Раузер был прав, хочешь ты это слышать или нет: тебе требуется защита.
Я уже знала, что клинки у Уишбоуна острые. Они уже глубоко врезались в меня, когда моя машина вылетела с шоссе, когда Раузер упал рядом со мной с пулей в груди.