Если вы знаете молодых людей, то вас не удивит, что все это нагоняло на меня тоску. В таком состоянии начинаешь думать, что древние римляне, наверное, были очень хороши, но всему свое время. Я не такая, как Артур; мне хочется получать удовольствие ради самого удовольствия. От матери мне достались не только рыжие волосы, но и целая куча романтической чепухи. Бедный Джайлс был таким же, и я думаю, древнеримская атмосфера нашего дома отчасти оправдывает его поведение, хотя он действительно совершил нехороший поступок и едва не отправился в тюрьму. Но, как вы вскоре услышите, он вел себя не хуже, чем я.
Теперь я подхожу к самой бестолковой части моего рассказа. Такому умному человеку, как вы, нетрудно догадаться, какие события могут внести разнообразие в жизнь своенравной семнадцатилетней девчонки. Сейчас я так потрясена более ужасными событиями, что с трудом могу разобраться в своих чувствах и не знаю, то ли считать это никчемным флиртом, то ли хранить как память о разбитом сердце. Тогда мы жили в маленьком приморском курорте в Южном Уэльсе. У отставного морского капитана, жившего по соседству, был сын лет на пять постарше меня. Он дружил с Джайлсом до того, как брат уехал в колонию. Его имя не относится к моей истории, но я скажу, что его звали Филип Хоукер, раз уж обещала все вам рассказать. Мы вместе ловили креветок и говорили, а думали, что любим друг друга; во всяком случае, он говорил, что любит меня, а я думала, что люблю его. Если я скажу, что у него были кудрявые каштановые волосы и чеканное лицо, бронзовое от морского загара, то уверяю вас, это не ради него, а ради фактов, потому что его внешность стала причиной одного странного совпадения.
Однажды летним вечером, когда мы с Филипом собирались пойти за креветками, я с нетерпением ждала в гостиной, пока Артур раскладывал пакетики с недавно приобретенными монетами и постепенно, по одной-две штуки переносил их в музейный кабинет, который находился в задней части дома. Как только я услышала, как тяжелая дверь наконец закрылась за ним, то сбегала за своим шотландским беретом и сетью для креветок и уже собиралась выскользнуть наружу, когда увидела, что брат забыл одну монетку, блестевшую на длинной скамье у окна. Это была бронзовая монета, и ее цвет в сочетании с римским профилем и гордой посадкой головы на длинной крепкой шее делал изображение Цезаря почти точным портретом Филипа Хоукера. Тут я вдруг вспомнила, как Джайлс рассказывал Филипу о старинной монете с его профилем и как Филип хотел заполучить ее. Наверное, вы можете представить, какой сонм глупых и необузданных мыслей закружился у меня в голове. Мне казалось, что я получила подарок от доброй феи. Мне казалось, что если я сейчас убегу с этой монеткой и отдам ее Филипу, словно диковинное обручальное кольцо, это свяжет нас навеки. Но тут передо мной словно разверзлась пропасть, и я осознала весь ужас своего поступка. Особенно невыносимой, словно прикосновение к раскаленному утюгу, была мысль о том, что подумает Артур. Один из Карстерсов стал вором, укравшим сокровище Карстерсов! Думаю, мой брат позаботился бы о том, чтобы меня сожгли как ведьму на костре за подобное преступление. Но сама мысль о такой фанатичной жестокости пробудила во мне былую неприязнь к его ветхой антикварной мелочности. Я вспомнила о своем стремлении к юности и свободе, взывавшей ко мне с морского берега. Снаружи ярко светило солнце и дул ветер; желтые головки садовых цветов постукивали по оконному стеклу. Я подумала об этом живом золоте, манящем меня со всех цветущих лугов на свете, а потом – о тусклом, мертвом золоте, бронзе и меди в запыленной коллекции моего брата, разрастающейся день ото дня, пока жизнь проходит мимо. Природа наконец вступила в схватку с коллекцией Карстерсов.
Но природа древнее коллекции Карстерсов. Когда я бежала по улицам к морю с монеткой, зажатой в кулаке, мне казалось, что за мной гонится вся Римская империя и предки Карстерсов. Не только старинный серебряный лев с фамильного герба ревел мне вслед, но и все орлы со штандартов Цезаря хлопали крыльями и хрипло кричали, устремившись за мной. Но мое сердце воспаряло все выше, словно детский воздушный змей; наконец я пробралась через рыхлые песчаные дюны и вышла на ровный сырой песок пляжа, где Филип уже стоял по щиколотку в мелкой блестящей воде примерно в ста ярдах от берега. Закатное небо ярко алело, и длинная полоса мелководья, где вода на полмили не поднималась выше колена, была словно объята рубиновым пламенем. Я оглянулась назад только после того, как сняла туфли и чулки и добрела по воде к нему. Мы были совершенно одни в круге морской воды и песка, и тогда я вручила ему монету с профилем Цезаря.
В этот момент мне вдруг почудилось, что какой-то человек, стоявший далеко на песчаных дюнах, пристально смотрит на меня. Тогда я подумала, что у меня просто разыгрались нервы, потому что он был лишь темным пятнышком на расстоянии и я только могла разглядеть, что он стоит неподвижно и смотрит вдаль, немного склонив голову набок. Не было никаких разумных оснований полагать, что он смотрит именно на меня; он мог смотреть на корабль, любоваться закатом, наблюдать за морскими чайками или поглядывать на людей, иногда проходивших вдоль берега между нами. Тем не менее мое первое впечатление оказалось пророческим, потому что он бодро зашагал прямо к нам по широкому пляжу. По мере его приближения я разглядела, что он был смуглым и бородатым, а его глаза скрывались за темными очками. Он был бедно, но с достоинством одет во все черное, от старого черного цилиндра до прочных черных ботинок. Не снимая обуви, он без колебания вошел прямо в море и устремился ко мне с неуклонностью выпущенной пули.
Не могу описать, какое изумление, смешанное с ужасом, охватило меня, когда он безмолвно преступил границу между водой и сушей. Он как будто шагнул с утеса и преспокойно продолжал идти по воздуху. Наверное, такое чувство можно испытать, если дом вдруг взлетит в небо или у человека отвалится голова. Он всего лишь промочил ноги, но мне он казался демоном, пренебрегающим законами природы. Если хоть немного помедлил у края воды, все было бы иначе, но он так пристально смотрел на меня, что как будто не замечал океана. Филип стоял в нескольких ярдах спиной ко мне, склонившись над сетью. Незнакомец остановился в двух шагах от меня; вода плескалась вокруг его лодыжек, не доходя до коленей. Потом он произнес с очень четким и довольно жеманным выговором:
– Не затруднит ли вас облагодетельствовать кого-то еще монеткой с другой надписью?
Его внешность была вполне нормальной, за одним исключением. Темные очки оказались не черными, а синими, какие часто можно видеть в наши дни, а глаза за ними не бегали по сторонам, а прямо смотрели на меня. Темная борода не была длинной или растрепанной, но он выглядел заросшим, потому что борода начиналась очень высоко, сразу под скулами. Его лицо не было землистым или мертвенно-бледным – напротив, молодым и здоровым, но этот бело-розовый восковой глянец почему-то казался еще ужаснее. Единственной странной чертой был его нос, в целом правильной формы, но свернутый в сторону на кончике, как будто кто-то стукнул по нему игрушечным молоточком, когда он еще не затвердел. Это нельзя было назвать уродством, но я опять не могу передать словами, что за кошмар мне довелось пережить. Он стоял передо мной словно жуткое морское чудовище, вынырнувшее из кроваво-красных вод. Не знаю, почему искривленный нос так сильно подействовал на мое воображение. Он как будто мог сдвигать нос пальцем из стороны в сторону и только что сделал это.
– Если вы окажете скромное вспомоществование, – продолжал он с тем же диковинным педантичным выговором, – это может избавить меня от необходимости общения с другими членами вашей семьи.
Тут я поняла, что меня шантажируют за кражу бронзовой монеты, и все мои суеверные страхи и сомнения поглотил один всеобъемлющий, но простой вопрос. Как он узнал? Я украла монету, поддавшись внезапному порыву; я, несомненно, была одна, потому что всегда старалась уходить из дому незамеченной, когда отправлялась на свидания с Филипом. Никто вроде бы не преследовал меня на улице, но даже если за мной следили, они не могли просветить рентгеновскими лучами монетку, зажатую в кулаке. Человек, стоявший на песчаных дюнах, с таким же успехом мог увидеть мой подарок Филипу, как и подстрелить муху в глаз, подобно сказочному герою.
– Филип! – беспомощно воскликнула я. – Спроси этого человека, что ему нужно?
Когда Филип наконец оторвался от починки сети, его лицо покраснело, словно от гнева или стыда, а может быть, лишь оттого, что он работал нагнувшись, или от алого вечернего света.
– Перестаньте, – хрипло бросил он незнакомцу и, сделав мне знак следовать за ним, направился к берегу. Он забрался на каменный волнолом, который вел к подножию песчаных дюн; вероятно, он полагал, что этому демону будет труднее идти по скользким, облепленным водорослями зеленым камням, чем нам самим, молодым и привычным к такому пути. Но мой преследователь двигался так же ловко, как и разговаривал, и не отставал от нас, выбирая дорогу и подбирая фразы. Я слышала его тихий ненавистный голос, доносившийся сзади, но когда мы перевалили через песчаные дюны, то терпение Филипа, которое обычно казалось неисчерпаемым, наконец лопнуло. Он внезапно повернулся и сказал:
– Уходите! Сейчас я не могу говорить с вами.
Стоило незнакомцу приблизиться и открыть рот, как Филип врезал ему в челюсть, так что он скатился с вершины песчаного холма. Я видела, как он копошился внизу, весь облепленный песком.
Этот удар немного утешил меня, хотя и мог отягчить положение, но Филип не выказал обычного восторга по поводу своей молодецкой удали. Хотя он, как всегда, был нежен со мной, но выглядел озабоченным. Прежде, чем я успела расспросить его, он расстался со мной у ворот своего дома. На прощание он сделал два замечания, которые показались мне очень странными. Он сказал, что с учетом всех обстоятельств я должна вернуть монету в коллекцию, но ему нужно «временно» оставить ее у себя. Потом он внезапно и без какой-либо связи с предыдущими словами добавил: