азали, совет хочет закрыть морг. Я отнесся к ее словам с долей сомнения: директор не раз угрожал нас закрыть то из-за ветхого здания, то из-за краж, отсутствия персонала либо всех этих факторов, вместе взятых. Проблема была в том, что Саутуарку морг был необходим.
Я до последнего отказывался верить в то, что меня отстранили от работы в морге после всего, что я сделал для этого места.
Полчаса спустя я начал чувствовать себя виновным подсудимым, ожидающим вердикта присяжных. В итоге они вернулись. Меня было решено отстранить с полным сохранением оклада на время проведения расследования.
– Отстранить? – переспросил я, не веря собственным ушам. – Но почему? Я не сделал ничего плохого.
– Было бы неуместно говорить об этом сейчас, – сказал директор по персоналу. – Сдайте свой пропуск. Мои коллеги проводят вас в морг, чтобы забрать ключи. Морг закроют – по крайней мере, на какое-то время.
Я был в шоке. Я до последнего отказывался верить в происходящее. Знай я, что меня ждет, очистил бы здание от своих личных вещей, включая документы и дневники. В итоге мне так и не предоставили возможности что-либо забрать (включая мои часы «Омега», авторучку «Монт Бланк», несколько трубок и коробок с личными бумагами и редкими книгами, которые я хранил в морге из-за нехватки места дома). Ничего из этого мне так никогда и не вернули.
Старший сотрудник администрации подвез меня к моей квартире над моргом, чтобы забрать мои ключи и пропуска. Внезапно до меня дошло, что в следующий раз я попаду в морг только ногами вперед. Я застыл на месте, ошарашенный этой мыслью, посреди коридора у себя дома, постепенно осознавая реальность происходящего. Старшее руководство морга решило свалить вину за все проблемы, которые были у морга с момента моего появления, на меня.
Мой сын, которому уже было пять, весело играл со своими игрушками в гостиной, в то время как Венди готовила ужин, напевая жизнерадостную песню. Это была идеальная картинка семейного счастья, но я был охвачен чувством отчаяния. Я больше не мог. Стресс, накапливавшийся во мне последние несколько лет, вышел наружу ужасным, леденящим кровь в жилах воем.
19. Теряя рассудок
Июль 1987 года
Я продолжил выть, в то время как Венди набрала нашего участкового врача, который, осознав, что у меня нервный срыв и, скорее всего, в этом состоянии я представляю опасность для себя, сразу же к нам пришел.
– Питер, – громко и отчетливо сказал он, пытаясь прорваться через мои рыдания, – ты позволишь мне отвести тебя в больницу Гая?
Он вывел меня на улицу, проводив до расположенной неподалеку больницы, словно потерявшегося ребенка. Психиатры отвели меня в отдельную комнату, где в перерывах между продолжительными приступами плача, приложив большие усилия, мне удалось ответить на часть их вопросов. Решив, что я представляю для себя угрозу, меня с моего согласия поместили в психиатрическое отделение.
На самом деле, я наполовину осознавал свое бедственное состояние. Часть меня наблюдала, не в состоянии что-либо поделать, как бы со стороны за тем, как я разваливаюсь на части, и я искренне боялся того, что могу натворить, если меня предоставить самому себе, особенно если придется вернуться домой, в здание, где располагался морг. В конце концов, я слишком часто видел последствия нервного срыва, причем не только самоубийства, но и другие ужасные поступки людей, которых сломал невыносимый стресс: отца, застрелившего свою жену и двух дочерей на День святого Валентина, к примеру. Или мужчину, случайно убившего свою жену ударом по лицу, который отказывался поверить в случившееся и четыре дня хранил ее тело, моя и одевая каждое утро, пока погибшая не позеленела. Был еще и другой мужчина, который, вернувшись домой после того, как его уволили, ударил свою жену по голове кочергой, тем самым убив ее. Он вскрыл себе вены на запястьях, а когда это не сработало, попытался повеситься. Веревка порвалась, и, будучи в полном отчаянии, он воткнул себе в сердце нож.
Не то чтобы мне когда-либо вообще могло прийти в голову навредить собственной семье или себе, но в тот момент я потерял всяческий контроль над своим разумом. Что-то внутри меня сломалось, и я толком ничего не соображал и был напуган. Мой разум был неуправляем, его бросало, словно на штормовых волнах, и беспорядочные мысли сыпались обильным неконтролируемым потоком. По крайней мере, находясь в психиатрическом отделении, я смог полностью предоставить себя врачам и медсестрам, не беспокоясь о внешнем мире.
Так получилось, что как раз в это время Венди работала медсестрой родильного отделения в больнице Гая. Каждое утро по дороге на работу она махала мне в окно палаты на одиннадцатом этаже. Я видел, как она машет, но не отвечал. Не потому, что не хотел: просто в тот момент я «отсутствовал». Все казалось настолько отдаленным, будто я смотрел на мир через перевернутый бинокль. Единственным, на что я реагировал, была крыша морга, видимая вдалеке, которая, как только я ее узнал, спровоцировала у меня состояние паники. Психиатр объяснил, что меня поместили в палату с целью держать подальше от дома, где располагался и морг – источник психологической травмы, – и это происшествие подтвердило его правоту.
Я знал много страшных случаев об уволенных людях. Например, один мужчина убил свою жену и несколько раз безуспешно пытался покончить с собой: вскрыл вены, попытался повеситься, а когда веревка порвалась, закололся ножом.
Я даже не отдавал себе отчета, насколько мужественной была Венди. Она сохраняла и терпение, и спокойствие, когда я был по уши втянут в операцию под прикрытием. Она позволяла мне срываться с места в любое время дня и ночи, по выходным и праздникам, пропуская семейные мероприятия, ведь вскрытие очередного трупа не могло ждать. Будучи акушеркой, она сталкивалась с немалыми переживаниями и в собственной работе. Постепенно проводя все больше времени вдали от морга, я начал понимать, насколько тяжело ей из-за меня приходилось, не говоря уже о моем маленьком сыне, который только пошел в школу. Я столько всего пропустил из его детства, что теперь меня передергивало от мысли, что я мог стать для него каким-то помешанным на смерти, зловещим незнакомцем. На самом деле, как потом рассказала мне Венди, я уже напугал его, когда он впервые пришел ко мне в больницу и увидел, как я расхаживал туда-сюда, словно зомби, с широко раскрытыми глазами и отсутствующим взглядом. Я даже не мог сосредоточиться на попытках Венди меня разговорить: был не состоянии связать все воедино. Она приняла мудрое решение больше не брать сына с собой в больницу, чтобы мое состояние не врезалось ему в память настолько, чтобы он боялся меня до конца своих дней.
Врачи все твердили мне, что я поправлюсь, но одна мысль о том, чтобы покинуть больницу, вызывала у меня панику, и я возвращался в свою кровать, где пялился на стену, пытаясь освободить разум от мыслей. Это оказалось невозможным: мысли о моей жизни и морге бурлили в голове, словно бумажные кораблики во время шторма. Мне хотелось объяснить, через что я прохожу, но было чрезвычайно сложно описать это человеку, который никогда не ощущал на себе, каково это – потерять контроль над своим разумом, сохранив при этом небольшую рациональную часть себя, способную наблюдать за происходящим в мучительном бессилии.
Врачи просто предоставили меня самому себе. Они не давали никаких лекарств, не проводили сеансов психотерапии – они просто дали мне время прийти в себя. А мне только и оставалось, что собраться с силами и держаться в надежде, что этот план сработает.
Когда минула первая неделя, я взял в привычку смотреть в окно, а когда было уже невмоготу, смотрел в стену, прерываясь только на еду. На второй неделе начали возвращаться эмоции: чувство вины и стыда за то, что не справился со своей работой, бывшей для меня моей сущностью, а также за то, что подвел свою семью, и за свою слабость, из-за которой поддался нервному срыву. Не так давно я прекрасно со всем справлялся и получал удовольствие от безумной загрузки на работе, ответственности и трудностей, которые мне подкидывал каждый день. Теперь же я не мог себе даже представить простого похода в супермаркет.
Наряду с этим появилась и злость на своего работодателя, на огромную несправедливость по отношению ко мне, и, думаю, именно это снова привело меня в движение. На десятый день я взял в руки ручку, нашел бумагу и принялся делать подробные заметки о проведенном в морге Саутуарка времени, собирая материалы, чтобы подать в суд против моего отстранения. Каждую заполненную страницу я крепил булавкой к стене у моей кровати, пока та не оказалась завешена от пола до потолка. Зашедший в палату врач сделал какие-то заметки, но трогать ничего не стал.
Один констебль из-за нервного срыва просто зашел в Темзу и утонул.
Пока я вспоминал последние шесть лет своей жизни, начали всплывать воспоминания, связанные с моим текущим состоянием. Порой я слышал от детективов истории про коллег, у которых случился нервный срыв, ставший смертельным. Один констебль зашел в Темзу и утонул, а инспектор уголовной полиции оставил на двери записку своей семье со словами: «Простите. Не заходите внутрь. Вызовите полицию». Он повесился прямо в гостиной. Старший инспектор вскрыл себе вены, когда его жена (с которой он разводился) подала на него ложное обвинение в домашнем насилии. Он выжил, но потерял работу. В то время я не обращал на эти истории особого внимания, ведь считал, что они про людей, которые недостаточно сильные, чтобы справиться с трудностями.
Я еще вспомнил, что у полиции был почетный список, в котором были увековечены имена офицеров, погибших при исполнении. На этот раз мне пришла в голову мысль, что, должно быть, многих погибших из-за своей работы полицейских в этом списке не было – тех, кого не стало не при исполнении.
Каждый из нас порой ошибочно считал себя неуязвимым, способным справиться со всем, в то время как, разумеется, на это не способен никто.