— Ступай, о головная боль начальства. И пусть на твоем челе даже неграмотный сможет прочесть: «Я есмь руководитель группы».
— Кстати, Лиля, а ты второго руководителя группы не видела? Мне с ним потолковать бы не мешало.
— Это какого второго?
— Ну Леонова. Координатора. Какого же еще? У нас же в отделе всего-то два: я да он.
— Леонова я сегодня не видела. А насчет того, что вас всего два, ты, как всегда, что-то путаешь. Васильева-то, что ж, не считаешь?
— Что-о? Какой руководитель группы? Какой Васильев? Это тот, что с диктофоном у Борисова сидит?
— Он самый.
— Так ведь это ж… это ж даже не инженерная, это же просто лаборанта работа. Ну техника, в крайнем случае. Ты что, шутишь? Ты откуда это знаешь? Ты точно это знаешь?
— Гена, вызывать умиление — твоя специальность. Во-первых, это и так все знают. Понимаешь, есть вещи, которые и так все знают. Все, за исключением некоторых шизиков, гоняющих но ночам бедных операторов и заезженную машину. А по ночам, как тебе известно, надо спать. Сон укрепляет нервы. А во-вторых, ты же не можешь не видеть суммы прописью, когда расписываешься за зарплату. Расчетный лист отдела…
— Я ищу всегда свою фамилию. И расписываюсь.
— Ну вот. А все остальные, понимаешь, всем остальным — не шизикам — не лень скользнуть и по соседним фамилиям. И то, что Васильев получает точно столько же, сколько ты и Леонов, — это факт. И факт, как я тебе уже говорила, известный всему отделу. А теперь уж точно всему, без исключений.
(Пауза 10–15 секунд.)
— Нашел лаборанта. Ха-ха. И еще раз, и десять раз ха-ха. Васильев — лаборант. Да ты знаешь, что он перешел к нам из восьмого главка, где был завотделом. Лаборант…
— Но зачем? Что за маскарад?
— Штаты, мой милый, штаты. Не наберешь народа — порежут. Порежут штаты — не будет отдела. Не будет отдела — не будет начальника отдела. В отделе должны быть по крайней мере три руководителя группы. По крайней мере. Вот у нас и есть три.
— Но работа? Как они отчитаются за его работу? Ведь он же только сидит у Борисова с диктофоном, расшифровывает записи совещаний, докладов.
— Ну и что? Вот и молодец. Никому не мешает, полезной деятельностью занимается.
— Но ведь это работа стенографистки, машинистки, секретаря, черт его там знает кого… Ведь на руководителе группы должна быть какая-то тема, тема, и какая-то отчетность… Ты что молчишь?
— Могу сказать только одно, Гена. Причем про тебя. Про Васильева говорить нечего. А про тебя могу сказать только одно: наив — это не то слово. Кстати, Борисов сейчас вместе с Васильевым у директора.
— Да, знаю.
Я поднялся на третий этаж и (ритмично дыша — спасибо Лиле) заявился в приемную Карцева. Неслышно и быстро прошел по ковровой дорожке к обитой черной двери, но секретарь директора, Вера, властно (откуда что берется в 18 лет?) бросила из-за своего столика: «У Константина Александровича — Борисов. К нему нельзя». Она не сомневалась в эффективности своей реплики. Но просчиталась. «Знаю», — сказал я и открыл дверь в кабинет.
У Карцева действительно были Борисов и Васильев. Борисов сидел напротив директора, а зеленое сукно стола между ними занимала раскрытая папка с какими-то бумагами. Васильев сидел у стены — весь спокойствие скромность, смотрел на беседующих честными, квалифицированными глазами. Задай любой вопрос — ответит любая справка понадобится — как факир вытащит из-за уха. Бесцветные глаза, тусклый взгляд, серый костюм Все солидно, прилично, все «как полагается». Настоящий руководитель группы, ответственный работник. Выделанный министерский материал. Не то, что я, петушащийся. По правую руку от директора сидел костлявый мужчина в коричневом костюме. Черные сросшиеся брови, виски в серебре, попыхивает «беломориной». Пепельницу соорудил из газеты в виде кораблика, веки чуть опущены — кажется весь ушел в курение и стряхивание пепла. Это Арзаканьянц, парторг института, начотдела технических средств АСУ.
Борисов оглядел меня. Зло, недовольно. Но без беспокойства. С раздражением, как от мелкой помехи, которая сей же момент будет и устранена.
Я стоял молча. Я пришел дать бой, хлопнуть дверью, погибнуть с музыкой. Но не мог же я в лоб заявить об этом Карцеву. Требовался повод.
И Борисов не выдержал, дал мне его.
— Вы что, Геннадий Александрович, ко мне? — спросил он (хотя не должен был, по идее, начинать первый, не должен был брать на себя разговор в присутствии директора). Я ничего не ответил, и Борисов распорядился: — Ступайте в отдел и подождите меня там.
— Я выхожу из лаборатории Телешова, Леонид Николаевич. (А при чем здесь Карцев? При чем здесь Карцев? Почему я должен разводить склоку с начотделом в кабинете директора и в присутствии самого директора? Но… это все формально не так. Формально неправильно. Разговор начался, вот что главное. Разговор начался, и теперь уж он будет развиваться независимо от желания участников и куда-нибудь да выведет.) Наверное, Борисов мог еще предотвратить объяснение. Каким-нибудь последним, каким-нибудь самым крайним способом. Извиниться, например, перед директором, встать и выйти вместе со мной в коридор.
Но это надо было решать мгновенно. Мгновенно он не смог. То ли решил, что ничего страшного не случится и можно дать бой на месте, то ли просто не смог. Не среагировал.
— А в чем дело, Геннадий Александрович? — спросил Карцев. — Что за отчаянная спешка? У вас что, что-нибудь с работой не получается?
— Если не получается с программой, ты не горячись, — встрепенулся наконец Борисов. Момент показался ему удобным, и он принялся за разминочные демагогические упражнения: — Ты лучше бы не старался нахрапом брать, а лишний раз к тому же Телешову подошел бы. Все-таки человек поопытней тебя.
— В чем поопытней? Я полгода работаю с Телешовым и до сих пор не знаю, какое у него образование. Может быть, вы мне скажете?
(Карцев вопросительно взглянул на Арзаканьянца, тот недоуменно пожал плечами.)
— Телешов опытный экономист и уж, во всяком случае, всегда может помочь…
— Не помочь, а помешать. Это он действительно может всегда. В любой момент. И я вам докладывал об этом не раз.
— Ты мог бы и уважительнее говорить о…
— А я и вообще не собираюсь специально о нем говорить. Я не знаю, что он за экономист — это ваше дело, Леонид Николаевич, но к машине он ни разу в жизни не подходил.
Примитивно я вел разговор. Примитивно и обреченно. Но Борисова не устраивал, разумеется, и такой оборот. Он еще не все знал, да и интуиция его оказалась не столь тонкой. Так или иначе, но он еще надеялся перевести разговор на келейные рельсы.
— Ладно, Геннадий Александрович, ты не петушись. Если что не выходит — иди прямо ко мне, мы всегда это в рабочем порядке можем выяснить.
— Леонид Николаевич, в рабочем порядке у нас с вами что-то не получается. Это во-первых. А во-вторых, у меня все выходит. Сдача программы за мной записана только через месяц, а я пустил ее еще перед обсуждением куриловской системы.
— В прошлую пятницу? — спросил спокойно Арзаканьянц.
— В прошлую пятницу. Утром. Но дальше я работать так не могу. Помощь Телешова мне не нужна. Он только мешает. В последнее время просто вредит.
— Конкретнее. — Голос директора недовольный, холодный.
Я понял, что безнадежно проигрываю, но одновременно вспомнил где-то прочитанное, что только безнадежность иногда помогает выйти из тупика.
— Конкретнее? Телешов, даже не предупредив меня, снял одного программиста с почти готового блока. Насмарку, значит, летит два месяца работы.
— Значит, появилась более важная работа. — Борисов нервничал, но еще держал себя в руках.
— Бессмысленная работа не может быть более важной. Или даже менее важной. А Телешов дал именно бессмысленную работу. Засадил изучать абстрактную математическую статью, не имеющую даже отдаленного касательства ни к АСУ, ни к электронной технике.
— Фамилия программиста? — спросил Арзаканьянц.
— Кира Зинченко, — ответил я, и Арзаканьянц черкнул что-то в своем блокноте. Это не прошло мимо Борисова. И это ему не понравилось. Васильев пока молчал и держал себя с достоинством. «Выделанный министерский материал», — еще раз подумал я. Но мельком. Не отвлекаясь на него.
— А мне сейчас Леонид Николаевич докладывал, что из группы программистов он хочет выделить небольшую команду во главе с… э…
— Акимовым, Константин Александрович. Акимову Сереже предложим. Думаю, он справится.
— Да, с Акимовым. Иначе, Леонид Николаевич говорит, эскизный проект по информационному обеспечению некому будет делать.
Директор раскрывал мне карты Борисова. Директор подозревал, что они крапленые. Все смотрели на меня и ждали. Борисов постепенно наливался здоровой апоплексической краснотой. Здоровел в этой красноте. Становился огромным, не вмещающимся в респектабельный директорский кабинет. Становился опасным. Васильев ничего этого не замечал. Директор или делал вид, что он «тоже не…», или… Я и парторг заметили. Все смотрели на меня и ждали. Все, кроме Васильева. Васильев глядел в окно.
— В эскизный проект по информационному обеспечению, — сказал я, — должен войти сравнительный анализ четырех систем обработки экономической информации. Этот анализ уже проведен мною и Постниковым при подготовке отзыва по Курилово. Объем отзыва в полтора раза превышает предполагавшийся объем эскизного проекта. Стало быть, основная работа по объему выполнена. Остается вступление, заключение и, может быть, небольшая главка по зарубежным системам. Такую работу Телешов один, в единственном числе, легко выполнит за месяц
— А когда эскизный проект для сдачи записан за вами? — спросил Арзаканьянц.
— К концу года только, — ответил за меня Дв. ректор.
— А снимать Акимова и других с уже налаженной работы, — продолжал я, — это полная бессмыслица, Если не что-нибудь похуже.
— Что похуже? — как-то недобро спросил Apзаканьянц.
— Похуже то, что Телешову, верно, надо, чтобы у него в лаборатории была не одна, а две группы. Ради такого укрупнения, ради того, чтобы быть полноценным начлабом, он готов приостановить и развалить уже сложившийся коллектив, свести реально ведущиеся работы на нуль и отсиживаться, пользуясь неразберихой с нашим отделом.