– А где все это происходило? В Стокгольме? – спросил я и тут же об этом пожалел – Борис обиделся.
– Нет. Не там. Это была другая премия. Но мне ее хватило, чтобы купить шикарный дом, – сквозь зубы произнес он и замолчал, ничего больше не поясняя.
Чтобы разрядить обстановку, я стал выкладывать из сумки то, что ему принес: фрукты, сласти и всяческие мясные деликатесы. Он с хмурым видом за мной наблюдал. Но вдруг его лицо опять прояснилось.
– Извини, забыл спросить, как у тебя дела с братом?
– А что с братом? – осторожно спросил я – вопрос мне очень не понравился. – Он, как ты знаешь, давно умер.
– Ну да, я просто подумал, может, тебе удалось с ним пересечься.
– Каким образом?
Теперь уже я говорил сквозь зубы, поражаясь бестактности Бориса.
– Мало ли, – задумчиво проговорил он. – Перенесся в наше время и тебя навестил. Смог же я тогда его сфотографировать.
Разговор мне нравился все меньше и меньше.
– А кстати, – сердито спросил я, – что ты делал в тот вечер у магазина оргтехники?
Борис усмехнулся и посмотрел на меня как-то странно.
– Думал, вдруг опять получится встретить твоего брата. Я хотел тебе помочь, а ты так рассвирепел, так на меня набросился. Видишь ли, – Борис опять заговорил заговорщическим шепотом, – у меня была одна теория. Она возникла, когда со мной начались все эти перемещения, но я не верил себе, многое списывал на болезнь. То есть не то что бы совсем не верил, но все время сомневался. А когда увидел фотографию твоего брата, понял: все, что происходит со мной, – не болезнь, а реальность. Так вот. Моя теория состоит в том, что время линейно. Прошлое, настоящее, будущее – все века, все эпохи существуют одновременно. Историческая эпоха – это и есть рай, ад, чистилище, в зависимости от того, что она собой представляет. Тебя посылают в то время, которого ты заслуживаешь. Нагрешил где-нибудь в греческом золотом веке, значит, в следующей жизни родишься в мрачном жестоком Средневековье. Страна рождения тоже выбирается по степени твоего греха: инквизиторская Испания, Россия… Ну, Россия-то вообще вечное чистилище.
– Ну хорошо, – перебил я Бориса, – а какое отношение ко всему этому имеет мой брат?
– Да как ты не понимаешь?! – возмутился Борис. – Если моя теория верна, если все времена существуют одновременно, то перемещение из одного в другое – такая же заурядная вещь, как перемещение в пространстве. Нужно просто знать путь, то есть межвременные проходы. Впоследствии можно было бы даже составить карту.
– Ну а магазин оргтехники, куда ты пришел, тогда при чем?
– Ты что, совсем тупой? – взвился Борис, подскочив на кровати. – Именно там я встретил твоего брата, именно там его сфотографировал. Значит, где-то в этом месте и есть межвременной проход. Вот я и хотел это проверить.
– И что, проверил?
– Не получилось. Ты помешал. Так не вовремя появился. На какой-то момент я принял тебя за Стаса. – Борис улыбнулся. – Попробуй сам. Может, у тебя и получится. Главное, место, где это произошло впервые, мы знаем. Нужно лишь найти ту самую точку.
Я не стал рассказывать Борису, что за последние дни не раз побывал в том месте и, конечно, никакого Стаса не встретил. Зато на свою голову познакомился с Алевтиной. Но, может, дело в том, что я просто не нашел нужную точку? Мне было и смешно, и как-то не по себе. И жутко разболелась голова.
– Хорошо, я попытаюсь, – пообещал я Борису.
Мы еще немного поболтали, но уже о простых, нейтральных вещах, которые ни ему, ни мне не доставляли ни страданий, ни удовольствия, и я ушел. Близился обед. Да и мне пора было уже ехать в агентство.
Как только я вышел с территории больницы, понял, что разговор с Борисом оставил в душе какой-то мутный осадок. Пока Борис высказывал свои безумные идеи, я про себя посмеивался, но теперь почувствовал, что мне совсем не смешно. Я попытался разобраться в своих ощущениях, это оказалось непросто, слишком много их было: щекотная радость, надежда, досада, отчаяние. Из головы не выходила фраза Бориса: «Смог же я тогда его сфотографировать». Ну да, смог. Фото тридцатилетнего Стаса, как ни крути, оказалось в телефоне Бориса, а потом перекочевало на мой компьютер. Как долго я ломал голову над этой загадкой, но до сих пор не разгадал. А теория Стотланда о линейности времени все могла объяснить.
Да нет, бред! Перемещение во времени невозможно!
Но как тогда объяснить, что в видениях Полины Стас вспоминал будущее? То будущее, до которого он сам не дожил, но которое сбылось почти в точности, учитывая погрешности вмешательства? Откуда он мог его узнать, если не побывал в нем? Почему я так сопротивляюсь признанию очевидных фактов?
Потому что… Слишком фантастично все это звучит. Но, с другой стороны, что значит – «слишком фантастично»? Полинин дар тоже для кого-то из области фантастики, но ведь я его признаю. Я очевидец этого дара. А тут… И тут очевидец. Я сам своими глазами видел фотографию повзрослевшего Стаса. Так что мне мешает поверить в то, что однажды…
Я не смог выдержать своих предположений, в груди поднялась такая мощная волна радости, что чуть меня не смела. Я зажмурился, голова закружилась, меня качнуло. Пришлось остановиться. Открыв глаза, я обнаружил, что стою у проходной. Охранник смотрит на меня с веселым сочувствием:
– Ну и видок у вас! Клиент – тот еще фрукт? Другие к нам не попадают. Я, когда рассказываю, где работаю, народ валится от смеха.
– М-да, м-да, – промычал я ему в ответ, проскочил проходную и быстрым шагом, чуть не бегом двинулся к своей машине. Мне нужно было поскорее оказаться там, где никто не сможет помешать предаться моим безумным фантазиям. Я спешил, боясь, что уйдет, растрясется это вдруг овладевшее мною чувство уверенности, что однажды это произойдет.
Плюхнувшись на сиденье, я закрыл глаза. Мне так ясно представился поздний вечер. Мы с Полиной сидим в комнате, разговариваем о том, что загадка со Стасом так и осталась неразгаданной. И тут раздастся звонок в дверь. Притворяясь перед Полиной и перед самим собой, ведь я уже знаю, знаю, кто это пришел, спрашиваю: «Интересно, кого это принесло среди ночи?» Иду открывать, боясь поверить, продолжая притворяться, думаю, наверное, это Людочка раньше времени вернулась с курорта. Немного задерживаю руку у замка, чтобы сделать последний вдох перед прыжком с трамплина в этот омут счастья. И наконец открываю дверь… Мы долго смотрим друг на друга и молчим. Первым не выдерживает Стас.
– Привет! – говорит он в своей насмешливо-веселой манере. – К сожалению, я ненадолго.
Я не вынес того, что навоображал. Мне стало так дурно, что пришлось выйти из машины и отдышаться. Медленной, старческой походкой я пошел вдоль больничного забора. Глупые, глупые фантазии, неосуществимые мечты! Не могут они сбыться! Нужно перестать об этом думать, обуздать воображение, задушить на корню дурацкие фантазии. Если продолжать в том же духе, недолго оказаться по ту сторону забора.
Я дошел до магазина, где когда-то покупал Владимиру Тимофеевичу продукты. А ведь та история тоже из области фантастики, вдруг подумалось мне, но она же реальна. Все происходило на моих глазах. Я был свидетелем. Могу под присягой дать показания: формула влияния существует.
В магазин заходить не стал, повернул обратно. На свежем воздухе мне немного полегчало. А мысль, что любая фантазия может оказаться реальностью, наполнила меня радостью и надеждой. Я не знал, что очень скоро моя безумная мечта встретиться с братом разобьется вдребезги.
В агентстве ждал меня сюрприз, причем, как выяснилось, ждал довольно долго. В посетительском кресле сидел Евгений Павлович Мишарин. По выражению его лица – озабоченно-мрачному – я понял, что ему удалось узнать нечто важное и не очень обнадеживающее.
Мы поздоровались, я предложил чаю.
– Нет, спасибо, мы с Поленькой уже и чаю попили, и все светские темы обсудили, – принужденно засмеялся Евгений Павлович. – А о главном без вас не хотели начинать.
– А есть главное?
– Разумеется.
Я сел у стола рядом с Полиной и сделал рукой шутливый жест: самый важный человек явился, можно теперь начинать обсуждение всех главных тем. Но Мишарин моего шутливого настроения не поддержал, даже не улыбнулся.
– Я прочитал виртуальный дневник Сотникова, – сдержанно произнес Евгений Павлович. – И, честно говоря, потрясен. – Он окинул нас с Полиной внимательным, изучающим взглядом, словно хотел понять, готовы ли мы принять самое худшее. Но, видно, решив, что не готовы, начал не с самого главного: – Сначала мне, правда, никак не удавалось подобрать пароль. Перепробовал все: даты рождений, знаменательные события, названия памятных мест моей дочери и ее мужа – ничего не подошло. Я уже отчаялся, но вдруг вспомнил ваш рассказ, Виктор. А именно: надпись на фотографии Али.
– «Вчера наступит завтра»? – осторожно спросила Полина, а я почувствовал разочарование, оттого что эта загадочная фраза оказалась всего лишь паролем к дневнику Сотникова. Я-то надеялся, что Стас оставил для меня послание.
– Да, только нужно печатать слова с сокращениями и слитно, не оставляя пробелов. Выглядит это так. – Мишарин поднялся с кресла, опираясь на трость, подошел к столу, взял лист бумаги и написал: «ВЧЕРНАСТЗАВТР».
Я без интереса посмотрел на запись.
– Но почему это было написано почерком Стаса? – спросил я, не желая верить Мишарину.
– Ваш брат узнал пароль и записал на обратной стороне Алиного портрета, думая, наверное, что никто доставать его из рамки не станет.
– Узнал пароль? – задумчиво проговорил я. Смутная, дурацкая надежда снова замаячила впереди. – Узнал пароль к дневнику? А что, – я сделал равнодушно-невинное лицо, – дневник был уже начат тогда? Двенадцать лет назад?
– Конечно, нет! – добродушно улыбнулся милый, милый Евгений Павлович, сделав меня счастливым.
Всего на секунду. Потому что в следующий момент он все испортил.
– Дневник возник позже. Но надпись на фотографии сделана двенадцать лет назад, когда ваш брат проходил лечение в реабилитационном центре.