— И все-таки ты же не леденцы продаешь, малыш, — сказал Питер.
— Нет, не леденцы. Это грязный товар. Но то, что делаю я, не грязно. Я не насилую людей, не убиваю их. Я торгую по справедливости и всегда смотрю, с кем имею дело. Вот почему я пока жив и не в тюрьме.
— А вы когда-нибудь были в тюрьме?
— Нет. Меня даже ни разу не арестовывали. Так что если для вас имеет значение, как это будет выглядеть, что вы работаете на торговца наркотиками...
— Это не имеет значения.
— Так вот, с формальной точки зрения я не торговец наркотиками. Не знаю, может быть, среди полицейских, которые ведут такие дела, или в Агентстве по борьбе с наркотиками кто-нибудь и знает, кто я такой, но досье на меня нет, и, насколько мне известно, официального дела на меня никогда не заводили. В моем доме нет микрофонов, и мой телефон не прослушивается. Я бы об этом знал, я вам уже говорил.
— Да.
— Подождите минуту, я хочу вам кое-что показать.
Он вышел в другую комнату и вернулся с фотографией — цветной фотографией тринадцать на восемнадцать в серебряной рамке.
— Это когда мы поженились, — сказал он. — Два года назад, чуть меньше — два года будет в мае.
Кхари был во фраке, Франсина вся в белом. Он широко улыбался, она нет — по-моему, я об этом уже говорил. Но она вся сияла, и видно было, что она счастлива.
Я промолчал.
— Не знаю, что они с ней делали, — продолжал он. — Об этом я тоже стараюсь не думать. Но они убили ее и разрубили на куски, они превратили все в какую-то гнусную комедию, и я должен что-то предпринять, потому что иначе я умру. Я бы сделал это сам, если бы мог. Мы даже пробовали — я и Пит, но мы не знаем, что надо делать, у нас нет навыков, мы не знаем ходов. Даже те вопросы, которые вы задавали, и сам ход ваших мыслей — уже это показывает, что я просто не знаю, как взяться за такое дело. Поэтому мне нужна ваша помощь, и я заплачу вам, сколько понадобится. Деньги тут не имеют значения, у меня их достаточно, и я потрачу столько, сколько будет нужно. А если вы скажете «нет», я либо найду кого-нибудь еще, либо попытаюсь сделать все сам, потому что какого дьявола мне еще остается делать?
Он потянулся через стол, взял у меня фотографию и всмотрелся в нее.
— Господи, какой это был замечательный день! И все остальные дни тоже, а теперь осталось одно дерьмо.
Он взглянул на меня.
— Да, я торговец наркотиками, можете называть меня так, если хотите. Да, я намерен убить этих мерзавцев. Так что все карты на столе. Что вы на это скажете? Согласны или нет?
Мой лучший друг, тот, к кому я собирался лететь в Ирландию, — профессиональный преступник. Если верить слухам, однажды ночью он появился в Адской Кухне[8] со спортивной сумкой, где лежала отрезанная голова его врага, и он ее всем показывал. Не могу поручиться, что так было на самом деле, но совсем недавно я стоял рядом с ним в подвале в Маспете, когда он отрубил человеку руку одним ударом мясницкого топора. В ту ночь у меня в руке был пистолет, и я стрелял из него[9].
Так что если в каких-то отношениях я еще во многом остаюсь полицейским, то в других изрядно переменился. А снявши голову, по волосам не плачут.
— Да, — сказал я.
3
Только в начале десятого я добрался до своего отеля. За время долгого разговора с Киненом Кхари несколько страниц в моем блокноте заполнили имена его друзей, деловых знакомых и членов семьи. Зайдя в гараж посмотреть на «тойоту», я обнаружил оставшуюся в плейере кассету с записями Бетховена. Если в машине Франсины и были еще какие-то вещественные доказательства, я их не нашел.
Осмотреть другой автомобиль — серый «форд-темпо», в котором привезли ее останки, — оказалось невозможно. Похитители поставили его в запрещенном месте, и за выходные тягач дорожной полиции куда-то его оттащил. Я мог бы попытаться разыскать его, но какой смысл? «Форд», конечно, угнали специально для этого случая, а возможно, бросили еще раньше, судя по его состоянию. Полицейские эксперты могли бы обнаружить что-нибудь в багажнике или салоне — например, пятна, волокна от одежды или какие-то другие следы, которые дали бы им в руки новую нить. Но у меня таких возможностей не было. Я просто обрыскал бы весь Бруклин в поисках машины, от которой мне не было бы никакого толку.
Втроем мы долго колесили на «бьюике» по городу — проехали мимо «Д'Агостино» и арабского супермаркета на Атлантик-авеню, потом свернули на юг и доехали до первого телефона-автомата на перекрестке Оушн-роуд и Фэррагет-стрит, потом проехали еще немного на юг по Флэтбуш-авеню и на восток по авеню "N" до второго автомата на Ветеранз-авеню. У меня не было особой необходимости ездить по всем этим местам: не так уж много информации можно почерпнуть, разглядывая телефон-автомат. Но я всегда считал полезным провести какое-то время на месте преступления, походить по тротуарам, полазить по лестницам и увидеть все своими глазами. Это помогает представить себе, как было дело.
Кроме того, я воспользовался этой поездкой, чтобы заставить Кхари еще раз все мне рассказать. Когда полиция ведет расследование, свидетели почти всегда жалуются, что им приходится без конца рассказывать одну и ту же историю множеству разных людей. Им это представляется бессмысленным, но на самом деле смысл тут есть. Когда рассказываешь одно и то же много раз многим людям, иногда всплывает что-то такое, что раньше упустил, а бывает, что один человек услышит то, что пропустили мимо ушей остальные.
Где-то по ходу дела мы остановились у «Аполло» — кафе на Флэтбуш-авеню — и заказали всем сувлаки[10]. Было очень вкусно, но Кинен почти ничего не съел. Потом, в машине, он сказал:
— Мне надо было заказать яйца или что-нибудь еще. С той ночи я разлюбил мясо. Не могу его есть, тошнить начинает. Конечно, со временем пройдет, но пока что надо об этом помнить и заказывать что-то другое. Какой смысл заказывать еду, если не можешь заставить себя ее съесть?
Питер отвез меня домой на «кэмри». Сам он остался у брата, на Колониал-роуд. Он жил там с самого дня похищения — спал на кушетке в гостиной, — и сейчас ему нужно было заехать к себе взять кое-какую одежду.
Если бы не это, я позвонил бы в бюро обслуживания и вызвал бы такси. Я не испытываю никаких неудобств, когда езжу на метро, и считаю, что в нем мне почти никогда не грозит опасность, но тут я решил, что это уж чересчур — экономить на такси, имея в кармане десять тысяч долларов. Было бы довольно глупо нарваться с ними на грабителя.
Это был мой задаток — две перетянутые резинкой пачки сотенных, по пятьдесят в каждой. Две пачки бумажек, в точности такие же, как те восемьдесят, что были выплачены как выкуп за Франсину Кхари. Мне всегда трудно назначать плату за свои услуги, но в данном случае решал не я. Кинен бросил эти две пачки на стол и спросил, хватит ли для начала. Я сказал, что даже многовато.
— Я могу себе это позволить, — сказал он. — Денег у меня хватает. Они не выпотрошили меня дочиста, до этого еще далеко.
— А вы могли бы заплатить миллион?
— Не выезжая за границу — нет. У меня счет в банке на Каймановых островах, и на нем полмиллиона. Здесь, в сейфе, около семисот косых. В сущности, я мог бы собрать остальные триста в городе, надо было только кое-кому позвонить. Не знаю...
— А что?
— Да так, одна дурацкая мысль. Как вы думаете, если бы я заплатил им миллион, они вернули бы ее живой? Если бы не торговался по телефону, говорил бы с ними вежливо, лебезил бы перед ними и все такое?
— Они бы все равно ее убили.
— Вот и я то же самое себе говорю, но почем я знаю? Меня не оставляет мысль, что я мог бы сделать что-то еще. Например, упереться и не платить ни цента, пока они не представят мне доказательства, что она жива.
— Очень может быть, что ее уже не было в живых, когда они вам позвонили.
— Дай Бог, чтобы это оказалось так, — сказал он. — Но я не знаю. Я все думаю, что наверняка как-то мог ее спасти. Мне все кажется, что это моя вина.
Мы поехали в Манхэттен по скоростной трассе — Прибрежному шоссе, шоссе Гоуэнес и через тоннель. Машин в это время было мало, но Пит ехал медленно, и только изредка скорость доходила до 70 километров в час. Сначала мы почти не разговаривали, и паузы становились все длиннее.
— Да, веселенькие выдались деньки, — сказал он в конце концов.
Я спросил, как он держится.
— А, нормально, — ответил он.
— На собрания ходили?
— Постоянно хожу. — Помолчав немного, он сказал: — Но с тех пор как началась вся эта хреновина, не ходил ни разу. Понимаете, просто не до того было.
— Вы не сможете помочь брату, если сорветесь.
— Это я знаю.
— В Бэй-Ридже тоже бывают собрания. Вам необязательно ездить в центр.
— Знаю. Я хотел пойти вчера вечером, но так и не получилось. — Он побарабанил пальцами по рулевому колесу. — Я думал, может, мы сегодня успеем попасть на собрание у святого Павла, только уже поздно. Пока мы туда доберемся, будет уже десятый час.
— На Хьюстон-стрит собрание начинается в десять.
— Ну, не знаю, — сказал он. — Мне еще надо заехать к себе, взять кое-что...
— А если не успеете к десяти, там бывает собрание и в двенадцать. В том же самом месте, на Хьюстон-стрит, между Шестой и Вэрик-авеню.
— Я знаю, где это.
Что-то в его тоне отбило у меня охоту лезть с новыми советами. Через некоторое время он сказал:
— Я знаю, мне не надо бы пропускать собрания. Постараюсь успеть на десятичасовое. А насчет полуночного — не уверен. Мне не хочется оставлять Кинена одного так надолго.
— Вы можете завтра днем попасть на какое-нибудь собрание в Бруклине.
— Возможно.
— А как насчет вашей работы? Ее вы можете пропустить?
— Пока да. Вчера и сегодня я сказался больным, но если в конце концов они меня уволят, ничего страшного. Такую работу всегда найти можно.