Значит, ей нужно пока что занять себя чем-то. Она не станет валяться и хандрить. Она тоже может заняться делом. Нужно допросить девушек Макгинти. Если они что-то знали, то она сможет это выбить. Может, даже направит их на путь истинный. Научит этих бедолаг, что есть такая вещь, которая называется самоуважение.
Глава девяносто девятая
В лагере Демарко поднял рюкзак, теперь уже набитый всем снаряжением и припасами из фургона. Он уже вспотел, устал и проголодался, но не испытывал ни малейшего желания оставаться в шумном лагере, его фургон стоял всего лишь в десяти футах от соседнего. Немного времени с самим собой в лесу придаст ему бодрости. На вершине первого холма он заварит себе кофе, съест немного вяленой говядины, расстелет брезент и спальный мешок и будет ждать, пока появятся звезды. Прогноз погоды, вывешенный на доске объявлений в лагере, обещал ясное небо и не ниже восемнадцати градусов.
Он ожидал, что Джейми рано или поздно ему напишет, и тогда он сделает все возможное, чтобы исправить положение, и тогда сможет провести ночь в блаженной тишине, не думая ни о чем, кроме запахов и звуков природы. Завтра он найдет Эмери Элиота Саммервилла. А может, и нет. Остальное тогда уже можно будет понять. Он прислушается к мозгу сердца. Прислушается к шепоту семи несчастных девочек – семи нелюбимых детей, чье присутствие, казалось, витало где-то рядом с ним с тех самых пор, как он начал собирать рюкзак.
Он не мог выбраться из лагеря так быстро, как хотел. Рюкзак был тяжелее, чем он ожидал. «Или ты слабее», – сказал он себе. С 27-м «Глоком», спрятанным под футболкой, он нес на себе лишние тридцать фунтов, а то и больше, и большая их часть лязгала при каждом шаге.
По пути к тропе он миновал цементную площадку с баскетбольными кольцами, установленными с разных сторон и окруженными сетчатым забором. Там один на один играли двое молодых людей в джинсах и белых носках, но без рубашек. Руки и лицо у каждого из них были сильно загорелыми, а грудь и спина – прыщавыми и бледными. Волосы у них не отличались особой уложенностью, но в целом это выглядело стильно. Местные парни, предположил Демарко; подростки или чуть за двадцать. Их ботинки стояли в ряд у забора. С каждой парой соседствовала большая банка пива. Они играли в баскетбол неуклюже – низко пригибались, чтобы вести мяч, бросались вперед, чтобы ударить по кольцу с двадцати футов, но траектория мяча была плоской, что не оставляло им никаких шансов попасть.
Он смотрел на них и чувствовал к ним жалость – парочка неудачников, никаких особых талантов, никаких грандиозных амбиций. Он хорошо знал этот типаж, чувствовал их печаль всем своим нутром. Он подумывал о том, чтобы присоединиться к ним на некоторое время, поиграть в лошадку или в 21.
Но он на самом деле не хотел этого делать. Он хотел поговорить с ними. Сказать им, чтобы они никогда не теряли надежды. Никогда не отказывались от любви. Продолжали пытаться попасть в кольцо. Просто вели мяч чуть-чуть по-другому. Бросали его чуть легче. «В жизни не всегда будет такой праздник уныния», – сказал бы он им.
Но оценят ли они такой разговор? Да и оценил бы он сам в их возрасте?
«Трудно сказать, – подумал он. – С другим отцом – может быть».
Такой человек, как Том Хьюстон, изменил бы его жизнь до неузнаваемости, это он знал наверняка.
А затем он увидел тропинку и просвет между деревьев, зияющую черную пасть шириной в четыре фута и высотой в двенадцать, а языком была утрамбованная земле – дыра, полная теней.
Часть IV
Нужно носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду.
Глава сотая
Темнота леса удивила его. Он рассчитывал хотя бы на четыре часа дневного света, но свет в лесу падал случайными тонкими лучиками, прерывающимися и живыми от летающих пылинок. Тот свет, который не был заслонен густой сенью деревьев высотой около сорока футов, загораживал или частично прятал второй слой молодых и маленьких деревцов высотой около десяти футов. Первые двадцать минут, пока его глаза не привыкли к полумраку, он строго держался тропы. Встретив десятого или одиннадцатого туриста, спускающегося вниз с пустой бутылкой воды или собакой на поводке, неизменно стремящейся обнюхать брюки Демарко, он решил, что с него хватит, и пошел немного вправо от тропинки прямо вверх по склону.
Там его шаг замедлился почти в два раза. Но после того, как он отошел на достаточное расстояние от шагающих по тропе, а их крики и смех превратились в шепот, а затем и вовсе утихли, он перестал обращать внимание на темп и почувствовал, как его тело приспосабливается к подъему, а органы чувств реагируют на тончайшие вздохи, запахи и звуки леса.
И тогда к нему вернулись все те дни в лесу, когда он еще был пацаном, то прежнее спокойствие и принятие буреломов или торчащих валунов. В детстве он научил себя, что если сражаться с лесом, он ослабит тебя и в итоге победит, но если ты беспрекословно будешь выполнять его требования, то сможешь найти радость и награду везде, куда ни посмотришь. Теперь его взгляд не поднимался выше шести футов вверх по склону и часто останавливался на подлеске или даже почве. Он примечал все, от приземистых кустов и папоротников до грибов, цепляющихся, как винтовая лестница, за ствол дерева, мха, лишайников и прижимающихся к земле лиан, которые обвивались вокруг его лодыжек и терзали кожу своими шипами, если он не обходил их стороной.
Часто ему приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание и дать пульсу выровняться. Он уже не был мальчиком с бесконечной выносливостью, он не мог ходить и карабкаться весь день без отдыха. Но преимуществом возраста была способность переносить большую боль, принимать ее как спутницу жизни, так что лямки, стягивающие его плечи, и боль в икрах он принимал без всякой горечи.
Так он шел еще два часа, пробираясь через поле валунов и огибая зубчатые выступы песчаника, перелезая через бурелом с колючими сломанными ветвями, спускаясь по неглубоким оврагам, скользким от старых листьев, медленно пробираясь под низко свисающими ветвями. Он остановился, чтобы полюбоваться обнаженным пластом скалы, отполированным природой так, что он напоминал высеченную в камне морскую волну. Еще остановился на несколько минут из-за солнечных пятен, разбросанных по лесному покрывалу, словно желтая краска на полотне Поллока.
«Как Джексон Поллок на ходулях», – сказал он себе. Он стоял и улыбался, представляя, как полупьяный Поллок с сигаретой во рту скачет по лесу на ходулях, наполненных желтой краской и при каждом прыжке выплескивающих на полотно леса по литру или около того. «Конечно, он бы упал от первой же попавшейся ветки, – подумал Демарко, – но это нисколько бы не повредило композиции, может, даже улучшило бы ее».
Теперь он шел по непротоптанному пути, ни единой зарубки на деревьях, ни единого признака на земле, что кто-то когда-либо ходил здесь до него. Он позволил себе идти, куда вздумается, двигаясь только по интуиции: «Туда», а потом «Сюда». Его мог остановить какой-нибудь запах – это был дым от сигареты? Запах жареного мяса? Аромат жимолости? Он часто останавливался не только чтобы перевести дыхание и дать ногам отдохнуть, но и чтобы прислушиваться к разным звукам, ощущениям, идущим откуда-то изнутри, а может, идущим к нему из леса, точно он не знал. Но кто сказал, что он должен идти, пока не выдохнется? Он мог немного пройтись, потом остановиться, погреться в проглядывающем сквозь ветви солнце или обрадоваться неожиданному крошечному фиолетовому цветку, растущему между двумя камнями, затем пройти еще немного и снова остановиться, выпить воды, съесть батончик. Гора же не была бесконечной, рано или поздно он дойдет до вершины. Надо лишь перебирать ногами, вот и все. Но никто же не говорил, что это надо делать без отдыха. Даже скелеты смогли бы уважать это решение. Киша, Жасмин, Лашонда, Тара, Дебра, Церес, Кристал. Он знал, что они торопились; иногда он чувствовал эти семь пар рук у себя за спиной. Но иногда их давление ослабевало и переставало подталкивать его вперед, становилось легче, будто они гуляли вместе, наслаждаясь днем.
Иногда из темноты позади него доносился звук, похожий на девчачий смех. Иногда за ним следовало несколько шагов. А затем наступала тишина. Даже птицы не чирикали и белки не шуршали в листьях.
Ему показалось странным, что он шел вверх по склону, но не чувствовал особого напряжения. Когда он свернул с тропы, его не стали, как можно было бы ожидать, больше беспокоить насекомые – настырные комары и тихие мошки, способные противно жужжать около головы, невидимые пауки и жуки, каким-то образом залезающие на брюки, маленькие зеленые червячки, падающие с деревьев на плечи или голову.
Бесконечный, едва слышный рокот, который раньше его мучил, теперь затих. Возможно, из-за того, что он поднялся над ним? Или потому, что сейчас он шел совсем иначе, не так, как раньше. Сейчас это было совсем не похоже на его ежедневные походы в полиции, когда ему с утра до вечера казалось, что он идет против ветра, будто этот тяжелый воздух пытается удержать его. Будто он плывет против медленного течения – не такого сильного, чтобы не проплыть вперед, но достаточного, чтобы на это требовалось больше усилий. Вот так он и жил последние тринадцать лет – тащился по болоту. Но в этом лесу ближе к концу дня он шел с какой-то странной легкостью, несмотря на тяжесть рюкзака. Он знал, что скоро остановится, найдет место, где можно прилечь, и немного поспит. Но после этого ему будет несложно идти дальше. Сейчас на него не дул тяжелый ветер. Если он что и чувствовал, так это силу, которая подталкивала его вперед. Может, он просто привык к ходьбе, нашел свой ритм, плыл по течению? Что бы ни происходило, это было приятное чувство. Хорошее чувство. Он уже очень давно не чувствовал себя так хорошо.
Глава сто первая
Он решил не разводить огонь. В любом случае ему нечего было готовить, а кофе он сейчас не хотел. К тому же слишком устал. Последние двадцать минут он обходил половину акра ежевики, спускаясь и поднимаясь по крутому, глубокому оврагу, скользкому от сухих коричневых листьев сверху и влажных разлагающихся листьев внизу. Пока он добрался до вершины, у него горел каждый мускул.