т ее, но пытаются побороть это желание, отчего она только хотела их сильнее. Хотела, чтобы это произошло, даже несмотря на их согласие. И даже несмотря на их борьбу со своим желанием и на то, что объектом этого желания была она сама. Не важно, как долго они протестовали, она лишь продолжала улыбаться и трогать их до тех пор, пока дело просто уже невозможно было остановить.
В тот первый раз она лишь догадывалась, что такое минет. Она знала об этом только благодаря взрослой соседке. До того, как ее убили, она показала Джейми на своей руке, как, по ее мнению, делать идеальный минет. Но с Демарко Джейми уже не сомневалась, что все делает правильно, и в обоих случаях таким образом она завладела как их кроватями, так и сердцами – всё, как она хотела.
После того первого раза, когда ей было пятнадцать, все продолжалось семь лет – они встречались как можно чаще, даже вместе выбрали ей колледж там, где они смогут вместе проводить выходные. Все закончилось только потому, что он не мог поверить, что совершает ошибку, и всегда ненавидел себя за это, он сам ей сказал. С Демарко поначалу тоже все было весьма неприятно, потому что он ненавидел себя за свои прошлые поступки и за то, что сейчас чувствует что-то к кому-то еще.
Но вот год спустя он поддался, и она все еще не могла понять, почему, но теперь они вместе. Она не чувствовала никакой вины ни в первый раз, ни с Демарко и отказывалась признавать, что поступила неправильно. Джейми знала, что его чувства к ней ранят его, но само желание, судя по всему, было сильнее боли, потому что теперь она всегда была с ним, а его голод по ней был таким же реальным и ощутимым, как и ее. Она не понимала, откуда берутся оба их желания, но говорила себе, что ей и не нужно понимать. Ведь в любви нет ничего плохого, и она никогда не согласится с тем, что любая любовь может быть неправильной.
Глава шестнадцатая
Утро воскресенья. Демарко стоял у раковины и отмывал сковородку, в которой он жарил «яичницу по-демарковски» – омлет, приправленный специей адобо, затем смешанный с мелко нарезанным перцем поблано, луком и итальянской колбаской, сверху посыпанный сыром проволоне с сальсой верде и капелькой острого соуса, подается на половинке поджаренного бейгла. Джейми сидела за маленьким столиком у окна и попивала кофе.
– У меня есть наблюдение, – сказала она.
– Оно по поводу моей задницы, да? – обернулся он через плечо.
– Твоей задницы и всего остального, – ответила она. – Ты сплошное противоречие.
– Так мы теперь используем свой диплом по психологии? – улыбнулся он.
– С одной стороны, ты человек привычек, – начала она. – Они помогают тебе прожить шесть дней в неделю.
– А ты седьмой день?
– Верно, – похвалила она. – И это лишь доказывает, что ты можешь адаптироваться при необходимости.
– Или при достойной мотивации.
– Каждое утро воскресенья ты готовишь мне завтрак. И, судя по всему, наслаждаешься процессом.
– Это правда, – сказал он и промыл водой сковородку.
– Каждый раз ты начинаешь готовить какое-нибудь блюдо с устоявшимся рецептом, например, яичницу по-мексикански, а потом…
– Все порчу?
– Импровизируешь. Смотришь в холодильник и в ящички, и вот, двадцать минут спустя, «яичница по-демарковски». А теперь скажи честно. Ты раньше готовил это блюдо?
Он положил сковородку на сушилку, вытер руки кухонным полотенцем и повернулся к ней лицом.
– С конкретно этими ингредиентами? Правда, не помню.
– Ты почти все время изображаешь из себя старого нудного грубияна. Но ты не нудный и не старый.
Он обошел стол, отодвинул стул и сел напротив нее.
– Я все еще жду, что ты скажешь «и не грубиян».
– Ну, ты можешь быть таким. Но ты не грубиян.
– Я все еще учусь, – ответил он с улыбкой.
– Ты правда обдумал, чем будешь занимать те пять с половиной дней привычек, если уйдешь в отставку? Тебе же даже пятидесяти нет, Райан. Чем ты займешь эти пустые часы? Будешь сидеть у чьей-то могилы?
Демарко поморщился и откинулся на спинку стула.
– Не надо тратить на меня свои силы, – сказал он.
– Я о тебе забочусь.
– А я о тебе.
– Правда? – спросила она.
– С чего бы тебе сомневаться?
– А слово «люблю» тебя пугает?
У него возникло желание встать и уйти, но он заставил себя сидеть смирно.
– Я к этому слову серьезно отношусь.
– Поэтому ты мне его не говоришь? Потому что не любишь меня?
Не отдавая себе в этом отчет, он положил кулак себе на грудь. Внезапно у него начались проблемы с дыханием.
– Зачем об этом говорить? Разве по моим действиям не понятно, что я к тебе испытываю?
– Со дня субботы до дня воскресенья – да.
Когда он так ничего и не ответил, она продолжила:
– Ты вписал меня в свои привычки, вот и все. Но вот вопрос – что будет, когда у тебя не останется привычек? Что будет с нами? И самое важное, Райан, что будет с тобой?
– Я адаптируюсь, – тут же ответил он. – Мы адаптируемся.
Она улыбнулась и накрыла его руку своей.
– Другими словами, любовь моя, ты и понятия не имеешь, что будешь делать после отставки. И что с нами случится. Так ведь?
Он перевернул свою руку и сплел вместе их пальцы.
– Я возьму больничный отпуск, – сказал он. – Девяносто три дня. А потом что будет, то будет.
– Que sera sera.
– Да, типа того.
– А что, если у тебя будет напарник на эти девяносто три дня? – сжала она его руку. – Как тебе такое?
– Ну, я подумывал завести собаку.
– Засранец, – ответил она и дернула его руку. – А что, если я тоже уйду? Будет у нас с тобой трехмесячный отпуск. Мы можем путешествовать. Или валяться целый день в кровати. Ты сможешь придумать сотню блюд из яиц. И у нас будет целых три месяца, чтобы понять, что получится из наших отношений. Потому что я скажу тебе, чего из них точно не получится. Отношений только с субботы по воскресенье.
Тогда ему захотелось сделать две вещи. Первое – постучать кулаком по груди, чтобы как можно больше наполнить легкие воздухом. И второе – медленно вытащить свою вторую руку, встать и смыться оттуда. Он не сделал ничего из этого и ответил как можно спокойнее:
– Зачем тебе это, Джейми? У тебя есть еще двенадцать или тринадцать лет. Совсем скоро ты станешь адмиралом на этом корабле дураков.
– Ну так я немножко передохну. Подумаешь.
– Я даже не уверен, что наш отдел разрешит тебе так сделать.
– Разрешит – хорошо, нет так нет. Чего ты боишься?
– А ты чего боишься? – спросил он.
– В отличие от тебя, – парировала она, – я не боюсь ответить на этот вопрос. Меня пугает, что ты будешь сидеть в своей темной пещере целый день. И что ты станешь делать? Раздумывать над своим трагичным прошлым? Один длинный праздник жалости до конца твоей жизни?
– Джейми, – начал он.
– Не-а. Не надо мне тут заливать, Райан. Я возьму отпуск и…
– Я не могу тебе позволить…
– Что? Чего ты не можешь?! С каких это пор ты принимаешь за меня решения?
Тогда он все-таки вытащил свою руку, но только для того, чтобы поднять свои ладони в знак поражения.
Глава семнадцатая
В то же самое утро воскресенья в шестистах сорока девяти милях отсюда, в Иллинойсе, Хойл сидел за рулем своего припаркованного «Форда Бронко» и наблюдал, как прихожане входили в огромную баптистскую церковь Воскресения в Эвансвилле – женщины на каблуках и в ярких платьях, мужчины в костюмах различных фасонов и оттенков.
– По моим подсчетам, – сказал он своим спутникам, – пока не меньше тысячи.
– Вместимость церкви – полторы тысячи человек, – сказал Висенте. – Если учитывать воскресную службу – помножь на три.
Ему пришлось замолчать, поскольку не было возможности шевелить губами, и он застыл на заднем сиденье, пока Розмари приклеивала ему усы и косматую бороду.
– Умножить на средний вклад… ну, если в среднем, – задумался Хойл, – скажем, десять долларов на душу населения.
– По крайней мере, – отозвался Висенте.
– Я тебе это сейчас в рот залью, если не прекратишь говорить, – сказала ему Розмари.
– Получается, как минимум, – продолжил Хойл, – сорок пять тысяч в неделю, не облагаемых федеральным подоходным налогом. Впечатляет.
Висенте подождал, пока Розмари доклеит сначала усы, потом бакенбарды и такую же бороду.
– Впечатляет не в самом хорошем смысле, – сказал он тогда. – Сама мысль о том, что такой человек извлекает выгоду из религиозного отчаяния…
– Ты выключил телефон? – перебила его Розмари. Она уже слышала эту его тираду слишком много раз. Она была согласна со всеми его чувствами по отношению к пастору Эли Ройсу, но слушать о них заново ей совсем не хотелось.
Висенте достал телефон из кармана брюк, отключил звонок и вибрацию. Розмари передала ему парик такого же грязно-седого оттенка, как и его борода с усами. Он надел его себе на голову, она поправила, а затем вручила ему потрепанную кожаную кепку коричневого цвета. Висенте спустил ее почти к глазам, а потом достал из своего пальто солнцезащитные очки и надел их. Оранжевые поляризованные линзы, идеально подходящие для рыбалки и езды по ночам, придавали солнечному утру резкую, желтоватую бледность.
– Как я выгляжу? – спросил он.
Она отодвинулась чуть подальше и осмотрела весь образ целиком. Старая кепка для гольфа, оранжевые очки, неухоженные волосы и борода, винтажный коричневый костюм в полоску и потертые коричневые лоферы.
– Как полуслепой пьянчуга, – оценила она конечный результат. – Я удивлюсь, если они тебя вообще пустят.
Хойл перекинул свою тяжелую руку через спинку сиденья. Большим и указательным пальцами он держал маленькую черную коробочку, полдюйма шириной и дюйм длиной, завернутую в тонкую целлофановую пленку.
– На этом конце микрофон, – сказал он.
– На каком? – наклонился Висенте.
– На этом. Где булавка.
– И как мне разглядеть эту булавку?
Хойл повернул коробочку другой стороной вверх: