ет, вот и не заподозрила я ничего такого. Кук был прав когда-то: у каждого свой путь. Но иной раз этот путь так запутан, а может, других и не бывает? Это знает только Тот, что над нами. Уверена, сейчас Он сидит и потирает руки от удовольствия – мы оценили его фантазию.
– А ты хорошо говоришь по-нашему. Где научился? – Рыжий слишком пристально рассматривает рисунок на тарелке.
– Это мой родной язык.
– Рассказывай.
– Собственно, это длинная история, но, как я понимаю, мы никуда не торопимся. – Андрей словно невзначай берет мою ладонь, перебирает пальцы. Нет, парень, на меня такие штучки не действуют, имей в виду.
– Не тяни, выпускай котов из мешка.
– Лиза, я просто… А, все равно вы имеете право все знать. Может, пойдем в комнату, там будет удобней?
Мы идем в комнату и устраиваемся в креслах. Хоть немного отдохну, ноги гудят! Надо бросать подработку, тяжело.
– Я начну с самого начала, так будет понятней. Я родился в СССР, в соседней области. Кто был моим отцом, не знаю. Мама никогда мне не рассказывала, а я не решался спрашивать. Она родила меня, будучи студенткой, ее родители сразу же отказались от нее, потому что она не захотела оставить меня в роддоме, как они требовали. Ну, я их никогда не видел, и бог им судья, но когда я родился, маме оставалось учиться еще два года. Так что самые первые мои воспоминания – разные лица, разные комнаты… Меня нянчили всем общежитием. Коллеги-студенты помогали маме чем только могли. За это я благодарен им всем, хотя, конечно, никого из них я бы сейчас не узнал, ну а бог – он все видит и воздает, я думаю.
Мама закончила учебу, когда мне было чуть больше двух лет. У нее специальность – немецкий и английский язык. Ее распределили сначала в школу, но директор не могла обеспечить ее квартирой – ей была положена жилплощадь как молодому специалисту и как матери-одиночке. И ее направили в научно-исследовательский институт переводчиком. Институт хорошо финансировали, и маме сразу выделили двушку. В общем, жизнь стала налаживаться, я подрос и пошел учиться, а когда мне было девять лет, мама встретила Клауса.
Она рассказывала мне, как это случилось: Клаус приехал из Германии в составе делегации от немецкого предприятия, которое заказывало расчеты в мамином институте. Раньше такие делегации обслуживали только «проверенные» люди, но разразилась эпидемия гриппа, все «проверенные» слегли, и маме пришлось сопровождать немецких друзей. Именно тогда они с Клаусом и познакомились.
Когда он впервые пришел к нам в гости, я закрылся в своей комнате – мать никогда никого не приглашала домой. Мужчин, я имею в виду. Мы всегда жили вдвоем, и я считал, что так и нужно. Глупый был, не понимал, как ей тяжело одной – она была молодая, красивая и очень одинокая. В общем, Клаус пришел один раз, потом второй… сами понимаете. Почти год оформляли выезд, потом поехали.
Знаете, что меня больше всего поразило, когда я оказался в Германии? Не заваленные товарами прилавки, не чистота на улицах, а то, что люди там улыбались друг другу. Никто не скандалит, не сморкается на землю, не валяются пьяные… в общем, это был совсем другой мир. И этот мир принял меня, как принял и Клаус. У них с мамой не родилось общих детей – что-то там у Клауса было не так, а потому он усыновил меня и дал мне свою фамилию. Тогда только я понял, что это значит – иметь отца. Ранее я боялся мужчин – видел, как отцы моих сверстников ведут себя: тот алкаш, тот придурок, всех достает, а тот вообще – недоразумение какое-то… ну, вы понимаете, о чем я. Менталитет местных мужиков с того времени поменялся только в худшую сторону. А Клаус был другим. Он возил нас в Пратер – такой парк, как Диснейленд, только по-немецки. Он играл со мной в футбол, брал меня на рыбалку, он… Он сделал нас с мамой счастливыми. Они прожили вместе двадцать три года, и все эти годы ее лицо светилось от счастья. А потом мама заболела, и ничего не помогло. Саркома – и быстрая смерть.
– Когда?
– Два года назад. Я до сих пор не могу с этим смириться! Понимаете, как снег на голову, только что была здоровая, веселая, ездили отдыхать на Комо, а приехали – и через два месяца ее не стало. Отец все сделал, но доктора только руками разводили – поздно. Так мы остались одни, после ее смерти отец просто свалился. Лежал, отвернувшись к стене, никого не хотел видеть, перестал есть, замкнулся в себе. Каждый день ездил на кладбище. Иногда, приехав с работы, я не находил его дома. Но я знал, где искать – ехал на кладбище, а он сидит там, совсем один, темно и холодно, а ему все безразлично. Они были словно одно целое, а тут такая беда! Забираю его с кладбища, а он шепчет: «Ей холодно здесь одной, холодно и страшно, Андрей, мы должны быть рядом…» Вы можете себе представить?! Все закончилось тем, что я положил его в клинику, а сам занялся делами. В клинике он пробыл месяц, а когда вышел оттуда, я его не узнал. Седой, с погасшим взглядом… он вернулся к делам, но не к жизни. Иногда я заставал его за просмотром домашней видеотеки. Он постоянно снимал нас – меня и маму, и в то последнее лето в Италии тоже снимал. Так мы и жили. Я уже стал думать: вот если бы он встретил женщину, которая смогла бы как-то утешить его, вернуть к жизни… А год назад появилась Анна.
– Кто?
– Анна. Они с отцом встретились на каком-то банкете. Я глазам своим не поверил, когда увидел: словно фотография ожила, где мама еще совсем молодая. Собственно, Анна ненамного меня старше, всего на пять лет, но когда отец ее увидел…
Он снова стал похож на себя – только все как-то виновато косился в мою сторону, потом решился и сказал: «Ты мой сын, и мой наследник, и самый родной мне человек. И если ты скажешь, что не хочешь, чтобы я встречался с Анной, я все оборву». И что я должен был ответить? Они поженились, Анна переехала в наш дом. Я жил в одном крыле, они с отцом – в другом. Честно говоря, Анна мне не нравилась. Я все думал – зачем ей, молодой женщине, брак с мужчиной, который настолько старше ее? Но отец казался таким счастливым, что я держал свои мысли при себе. Хотя были моменты, когда Анна вела себя странно, но я думал, что просто ревную к ней отца, и сам себя ругал за предвзятость, а где-то с месяц назад отец сказал, что сделал ошибку и подает на развод. Собственно, это все. Анна больше не имеет отношения к этой истории. Дальше все было просто. Мы приехали сюда по делам, остановились в отеле, заказали обед в номер. В дверь постучали, я пошел открывать. Я помню официанта, потом что-то укололо меня в шею – и все, больше я ничего не помню.
– То есть как это – ничего не помнишь? Ты же должен знать, где был целую неделю и кто тебя так обработал.
– Да, это я помню. Подвал в большом доме, какие-то люди требуют, чтоб я подписал что-то, суют в пальцы ручку, но у меня есть один полезный рефлекс: я не подпишу ни одной бумажки, предварительно не прочитав ее. А читать я не мог.
– И это все?! – Вот на что годятся мужчины? Его едва не убили, а он ничего не может вспомнить! – Ты хотя бы их лица помнишь?
– Может быть… Я помню больше их голоса. И еще. У одного постоянно звонил сотовый, да так противно – играл «Интернационал», представляете?
– А дальше что?
– А дальше меня запихнули в багажник и куда-то повезли, потом машина подпрыгнула на ухабе, багажник открылся. И я этим воспользовался, перебросил ноги, потом остальное… упал и покатился.
– И прямо мне под ноги.
– Да. А еще я помню, как обнимал женщину, ее тело было горячее и упругое и пахло так, что я едва не…
– Едва доской не накрылся. Тоже мне, эротические воспоминания. Надо было им кое-что тебе отрезать.
– Нет! Лучше смерть! – воскликнул Андрей.
– Ты прав, дружище. Это… совсем уже, – согласился Рыжий.
– Вот в этом вы все, вам ваш отросток важнее судеб мирового пролетариата.
– Зря ты, Лизка, так легко к этому относишься. – Рыжий сдержанно улыбается, оценив мою шутку. – Послушай, что у нас вчера было. Под утро привезли на «Скорой» парня двадцати лет от роду. Глаза выпучены, морда синюшная, за причинное место держится и орет: «Не трогайте, гады, не подходите, живым не дамся!» Ну, мы то да се, девочки в приемном покое всего нагляделись, так что не реагируют уже, а я спрашиваю врача «Скорой», в чем, собственно, дело? А она, сучка, стоит и ржет. Говорит, занимался парень глупостями, надел на член стальное колечко. А орган взял и среагировал на раздражитель – он порнографию смотрел в Интернете. Короче, парень и так и сяк, и член не падает, и колечко давит – и больно, и приятно. А потом стало только больно. А чем ты это колечко распилишь? Он и решил, что отрежут святое. Кусок, по крайней мере. Вот и визжал, как дурной. Мы, конечно, сталь распилили, а парня в палату отправили… только вот смех смехом, но как подумаю – а если бы мне так! – мороз по коже…
– Тоже мне, ценность. Не рука, не нога, не голова – просто член, орган отнюдь не первой необходимости для функционирования организма…
– Ты что, не первой необходимости!
Они выкрикнули это громко и хором, а я смеюсь над ними, идиотами. Какие же они предсказуемые! Я их специально провоцирую, а они ведутся, как дети.
– Она нас развела, как лохов. – Рыжий смеется. – Андрюха, Лизка нас просто завела, а теперь сидит и наблюдает за нашими душевными конвульсиями. Мы ей спектакль бесплатный устроили.
– Вот черт, у меня плохо с чувством юмора. – Андрей удивленно смотрит на меня. – Немецкие женщины совсем не такие.
– Лучше?
– Нет, скучные какие-то. А еще они все больны феминизмом и постоянно отстаивают какие-то права, а это выглядит по-идиотски. И они очень прагматичны, ни одна из них не притащила бы домой незнакомца.
– В другой раз и я бы не притащила. Это я дыма надышалась…
– Дыма? – Андрей, не понимая, переспрашивает.
– Вот ты и попалась! – Рыжий стучит кулаком по подлокотнику. – Ты опять?!
– Да что – опять?
– Дорогой друг, а известно ли тебе, как вреден дым от сжигаемых листьев? – Рыжий подозрительно ласков, знаю я эти штучки. Ну кто меня за язык тянул? Наслушаюсь теперь. – Я тебе объясню. За лето листья вбирают в себя все ядовитые вещества из атмосферы, а у нас атмосферу можно топором рубить. И по правилам такие листья надо собирать и утилизировать на полигонах, а наши несознательные граждане жгут сушняк, при этом возвращая в воздух всю гадость, которая накопилась. А то, что содержится в дыме, прежде всего влияет на репродуктивную систему человека, а также вызывает рак. А вот наша умная Лиза ужасно любит запах горелых листьев. Стоит ей увидеть дымок, ее и на цепи не удержишь. Видал такое? И при этом она и сама отлично знает, как вреден дым, но логика и Элиза – вещи несовместимые.