– Папа, мы скоро снова приедем. – Мне жалко его оставлять, хотя здесь, в Березани, он никогда не бывает совсем один. – Как справимся с делами, так сразу сюда.
– Ты даже в голову не бери, я обязательно дождусь вас обоих. Буду рад видеть вас счастливыми. А сейчас вам пора ехать, хотя, видит бог, я не хочу вас отпускать. Присядем на дорожку.
Мы садимся в гостиной, Танька хмуро смотрит в окно. Наверное, ей так же странно понимать, что она меня больше не ненавидит, как и мне. Мы смирились с существованием друг друга. Что ж, это хорошо. В каждом из нас есть что-то… настоящее – это Старик нас такими воспитал.
– Ну все, с богом.
Мы выходим во двор. Так вот что ремонтировал Рыжий – забор!
Старик по очереди целует нас, я поворачиваюсь к Таньке.
– Бывай, балерина, – она хлопает меня по плечу. – Увидимся. За батей я пригляжу, а ты под ноги смотри, нечего в облаках витать.
Выезд из поселка недалеко от кладбища. Вот проплыла мимо табличка «Березань», вот выгнул спину знакомый мостик. У меня на коленях лежит синяя пухлая папка. Что же такого нарыл Старик? Он педант, я его знаю. Если говорит, что здесь все бумаги, касающиеся меня, значит, так оно и есть.
– Ну, посмотри, что там. – Рыжий ровно ведет машину, шоссе пустое. – Тебе же любопытно.
– А тебе, типа, нет.
– Признаю, мне тоже интересно.
Я развязываю шнурочки. Вот копия свидетельства о рождении, оригинал у меня. Родители – жирный прочерк. А это что?..
Выписка из роддома. Роженица Климковская Любовь Васильевна, родила девочку, вес 3 кг 400 г. Роды срочные, без патологии. Что ж, спасибо и на том, Любовь Васильевна. Но место рождения почему-то не Ивск, как в моей метрике, а Новопокровск. Странно…
– Лиза, это означает, что регистрировали тебя в Ивске, система такая: в графе «место рождения» часто пишут тот город, в котором регистрируют.
– Почему?!
– А черт их знает, бюрократов этих. Нормальному человеку их логика недоступна, ты вспомни, как прописывался Валек.
Валек – коллега Рыжего, нейрохирург. Когда он женился, решил прописаться к жене – но по санитарным нормам в «хрущевке» никого уже не регистрировали. А когда Валек попробовал встать на учет на получение жилплощади, опять не выгорело: по каким-то другим нормам получился излишек площади. Эта история могла бы стать бесконечной, но умерла тетка Валька и оставила ему в наследство квартиру. Хеппи-энд. Если не считать смерть тетки.
Так, дальше… Вот заявление: «Я, Климковская Любовь Васильевна, отказываюсь от своей дочери, Климковской Элизы…» Что же, дорогая мамуля, значит, вот как это делается? Родила, бросила, как фантик от конфеты, и все? Я бы таких расстреливала.
А это выписка из истории болезни… или нет… ксерокопия. Пометка: удочерению не подлежит. Но почему? Потенциальным усыновителям не дают больных детей, а, судя по записям в карточке, я была патологически здоровой девочкой, я умудрилась не подхватить даже обычные детские инфекции.
А вот тоже интересный документ, причем оригинал. Климковская Любовь Васильевна, переводчик, научно-исследовательский институт титана. На оккупированных территориях не пребывала, не привлекалась… Любопытно…
– Слушай, Андрей говорил, что его мать работала переводчиком в НИИ. Это что, совпадение?
– Лиза, такое совпадение странно выглядит, к тому же я давно думаю, что наш пациент наврал нам с три короба. Ты ведь тоже ему не поверила?
– Ну, сначала поверила, а потом кое-что сопоставила… да, он рассказал нам сказочку, и если он не объяснит, что все это означает, я его выкину.
– Ты права.
Дальше в папке много разных справок из дома малютки – в Новопокровске. Вот приписка: мать навещает. Может, потому меня и не отдали приемным родителям? Надеялись, что Любовь Васильевна опомнится и заберет ребенка? Ага, торопилась она…
Дальше приказ о передаче воспитанницы Климковской Элизы в дом малютки в Липецке. Зачем? Официально – из-за реорганизации, за этой формулировкой можно скрыть что угодно. Значит, именно в Липецке я присвоила Медвежонка, потому что вот и отметка воспитателя о моем агрессивном поведении. А потом меня снова перевели – в Пензу, потом еще… Старик удивлялся, зачем меня так часто перевозили с места на место, но об этом в бумагах нет ни слова. А вот и совсем интересное: официальный запрос Климковской о местонахождении ее дочери Элизы. И ответ: отдана приемным родителям, тайна удочерения. Что за бред? Ни у каких приемных родителей я не жила, я все время была в интернате, на момент подачи запроса – в Туле. Тогда почему это скрыли от моей матери? Зачем меня постоянно перевозили из интерната в интернат? Такое впечатление, что запутывали следы… но зачем?!
– Рыжий, смотри, что это?
– Дай… черт, бред какой-то.
Запрос от какого-то отдела опеки на разрешение сменить имя и фамилию воспитаннице Климковской Элизе – и резолюция: «Отказать». А запрос подавался в управление КГБ Новопокровска. Обращались с запросом к майору Корбуту. Он же и резолюцию наложил. Зачем это? При чем тут КГБ? Я что, потомок Гитлера?
Я перебираю бумаги. Медицинская карточка, отметки о прививках, обычные записи педиатра, везде приписка: «Девочка на контакт не идет». Да, я помню, что всегда была хмурым ребенком. Я очень рано сообразила, кто я и что со мной.
– Насколько я понимаю, к твоей судьбе причастны люди из КГБ, а там простых дел не бывает. Смотри, на половине документов, то есть на всех ксерокопиях, стоит штамп «Секретно». Кто-то засекретил твое дело, а это тогда было серьезно. Может, нам стоит поехать в Новопокровск и расспросить кого-то? Я уверен, есть живые свидетели. Конечно, прошло время, но не столько же, чтобы не осталось никого, кто бы помнил твою мать. Возможно, она еще жива.
– Нет.
– Лиза, это неразумно. – Рыжий гладит мою руку, успокаивая. – Похоже, что все, происходящее сейчас вокруг тебя, имеет корни в прошлом, вот там и надо искать ответ. И я считаю, Старик прав: этим материалам цены нет, только он и мог собрать их, потому что у него наработаны связи. У наших противников такой информации нет и быть не может – раз они расспрашивали Старика и остальных.
– Зато они знают, что происходит сейчас, а мы даже не догадываемся.
– Ну и как, помогает им это знание? Они ищут что-то в твоем прошлом, которого ты не захотела знать когда-то, и мне кажется, именно потому, что они еще ничего не нашли, ты до сих пор жива, солнышко мое.
В словах Рыжего есть резон… И что делать? Наверное, нужно взять отпуск и попробовать разобраться во всем, иначе это плохо для меня закончится.
– Куда теперь? – Рыжий въезжает в город. – Что будем делать?
– У меня есть неиспользованный отпуск, сейчас пациентов немного, вот и поеду в Новопокровск. А тебе оттуда позвоню и все расскажу – если будет что рассказать… Вадик, ты чего? Что я такого сказала?!
– Ничего. Но если ты думаешь, что я отпущу тебя одну, значит, тебе пора в психушку. У меня тоже есть неиспользованный отпуск, так что едем сначала ко мне на работу.
Рыжего отпустили неохотно. Главврач долго вздыхал и сетовал, но заявление подписал. А меня в поликлинике ждала Виктория Львовна. У нее снова болел зуб, и шеф горячечно обрывал мой телефон, а он разрядился. Виктория Львовна же не соглашалась ни на кого другого, сжав челюсти, как партизан на допросе. После триумфального сеанса зуболечения размякший шеф подмахнул мне заявление на отпуск, попутно выразив сочувствие в связи с поголовным падежом моих близких, за такой короткий срок двое похорон – это даже его впечатлило.
Коллега Матяш с видом умирающего от чумки лебедя пожелал мне хорошо провести время, а Рыжий, широко улыбаясь, заверил его, что сделает все, чтобы я забыла обо всем на свете. Я знаю, как он действует на людей. Женщины начинают летать вокруг него, как взбесившиеся бабочки, а мужчины осознают свою неполноценность. Коллега Матяш увял, как сорванный мак. Ничего, медсестра из регистратуры его утешит. Или еще кто-нибудь, без разницы. Лично мне не нравится, когда у мужчины так много шерсти на теле.
– Поехали домой, наш пациент небось придумал для нас еще одну сказку. – Рыжий устал, а у меня раскалывается голова. – Давай только купим продуктов, он там, наверное, уже замазку на окнах обгрыз.
Я плетусь в магазин, наполняю пакеты едой. Рыжий, как всегда, прав. А вот мне и в голову бы не пришло купить продуктов…
– Едем.
Уже почти стемнело, мы болтались по улицам целый день. Ничего, вот завтра… так, что это за звук? Музыка, но мой сотовый умер еще вчера.
– Ты же говорила, что твой телефон разряжен? – Рыжий прислушивается. – У тебя в сумке звенит. Откуда у тебя этот мобильник?
Я совсем забыла, что Стас дал мне еще один.
– Новая модель… откуда? Да ответь ты, вот несчастье! – Рыжий сам нажимает кнопку. – Говори.
– Алло!
– Элиза, ты меня слышишь? – Стас чем-то сильно взволнован. – Где ты сейчас?
– Мы с Рыжим едем домой. Ко мне.
– Немедленно поворачивайте обратно.
– Но…
– У тебя дома засада, люди Деберца.
– Но…
– Знаешь, где поселок Солнечный? Скажи Рыжему, чтобы ехал туда, а я вас встречу. Приезжайте, я все объясню.
Рыжий молча смотрит на меня. О чем он думает? Я тут ни при чем, Стас сам…
– Это Стас дал тебе телефон?
-Да.
– Он звонил?
-Да.
– У нас неприятности?
– Слушай, Рыжий, если ты все знаешь, чего спрашиваешь? Разворачивайся, едем к Стасу. У нас большие неприятности.
10
– Так ты меня в этом обвиняешь?!
– А кого еще? – Рыжий сердится, я это слышу. – У тебя, Стас, есть одна паршивая черта: ты никогда не считаешь себя виноватым, даже если сотворишь подлость. Совесть у тебя как у проститутки.
– Ну и как ты это видишь? Расскажи, я хочу услышать. – Стас тоже на взводе, я помню эти интонации. – Давай, Рыжий, не стесняйся. Она нас не слышит, и никто не слышит.
– Хочешь знать, как я это вижу? А как есть, так и вижу. Красивый мальчик понравился богатенькой девочке, дочери влиятельного папы.