Он цепляется за жизнь из последних сил, глаза его совсем черные, он сжимает мою ладонь, и мне вдруг приходит в голову, что пока он вот так держится за меня, он будет жить.
– Я держу тебя, не умирай, слышишь? Я потом даже пересплю с тобой, только не умирай!
– Лиза…
– Молчи, тебе нельзя…
– Остапов все объяснит…
У него прострелены легкие, на губах пузырится кровь, но мне кажется, что он может выжить, шанс есть. Вот и медики тащат носилки.
Он держит мою ладонь, а я сжимаю его. Я знаю, что иной раз это помогает: держится человек за кого-то – и жизнь теплится в нем. Возьми немного моей жизни, только не умирай, это плохая идея.
Приемный покой – картина знакомая, везде одинаковая. Стаса везут по коридору, на ходу срезая с него одежду. А я иду рядом и держу его за руку. Меня не гонят, врачи верят в приметы и знают, что иногда можно вот так – удержать.
– Лиза…
– Молчи, Стасик.
– Я… на пороге, помнишь? Прости меня… за все.
– Уже простила. Но примись только помирать – не прощу. Я… не хочу без тебя, слышишь? Не умирай, держись!
Словно мои уговоры чего-то стоят. Смерть не отступит, от Ирки же не отступила! Может, хоть Стаса нам оставит. Нельзя же вот так всех отнимать у меня.
– Лиза…
– Дальше вам нельзя.
Молодой усталый врач разжимает наши ладони.
– Он…
– Сделаем все возможное. Его быстро привезли, шансы увеличиваются. Молодой парень, здоровый. Надейтесь.
Я иду назад по длинному коридору. Я понимаю, почему Рыжий стал хирургом. Я бы вот не решилась ни за какие деньги, а уж за ту мелочовку, что платят ему, – так и подавно, но я его понимаю.
– Как он? – спрашивает Рыжий.
– Пока жив.
– Тогда идем отсюда, пока полиция до нас не добралась.
Туман упал на город. А я ужасно голодна.
– Подожди в машине.
– Вадик, ты куда?
– Не бойся. Вот Макдоналдс, куплю еды, ты же голодная как волк, и я боюсь, что ты меня съешь.
– Тебя я есть нипочем не стану, не хватало только отравиться.
Он идет в ресторан с яркой вывеской на фасаде. Я смотрю на дома, столпившиеся вокруг. Окна, за ними люди, но мы одни. Каждый сам за себя.
– Поехали, держи пакеты.
Из пакетов зазывно пахнет, они горячие и приятно тяжелые. То, что надо. Сейчас достану бутерброд, разверну обертку, а там чизбургер – румяненький, с кетчупом, и если запить его кока-колой…
– Лиза, перестань медитировать, слюной подавишься.
– А промолчать ты, конечно, не мог.
– Это невозможно. Ты обнимаешь пакеты, как львица добычу. Сейчас приедем в квартиру, помоем руки… Ну что, мне тебя учить?
Он прав, на нас миллиарды микробов. Вот только кушать очень хочется.
14
– Прекрати.
Рыжий смотрит на меня как на тяжелобольную. Что такое? Я не плачу, не бьюсь в истерике, хотя и могла бы, потому что посреди этого чужого города где-то захлебывается кровью Стас. Я молчу, что еще от меня требуется?
– Ты ешь уже третий чизбургер.
– А тебе жалко? Я жрать хочу.
– Ты на взводе, а желудок крайним оказался. Хватит обжираться. Я думаю, Стас выживет. Хотя, конечно…
– Не надо мне ездить по ушам. Рыжий, столько-то даже я понимаю. Шансов немного.
– Но они есть, так что прекрати издевательство над своим желудком, ты не голодна.
Я откладываю недоеденный чизбургер. Больше всего мне хочется… даже не знаю… Может, выйти на улицу и бежать, бежать темнеющим городом куда-то в ночь, до полного изнеможения, и ни о чем не думать – ни о Стасе, ни о том ужасе, среди которого я почему-то оказалась. Почему?!
– Что теперь?
– Думаю, нам стоит поговорить с Остаповым. – Рыжий убирает со стола. – Но это завтра, слышишь? А сегодня ты будешь спать, сейчас же.
– Дай мне конверт. Интересно, что в квартире искал Стас?
– Не знаю. Вот, бери. Лиза, ты снова завела в сумке токсическую свалку?!
Да, я люблю большие сумки, но есть маленькая проблема: со временем в них действительно образуется свалка. Тогда я вытряхиваю все на пол и начинаю разбирать. После генеральной уборки сумка заметно худеет, становится непривычно легкой, и я какое-то время свободно нахожу в ней ключи и помаду, но проходит время и все повторяется. Что из того, что Рыжий меня уже сгрыз за это? Он считает, что мусорник в сумке – признак неорганизованности. Ну и пусть. Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право носить в своей котомке фантики от грильяжа и корки от апельсинов.
– И это тоже?
Черт, я совсем забыла о револьвере, который дал мне Стас. Он спокойненько лежал себе под слоем фантиков, а Рыжий раскопал его и теперь радуется, как бабуин в брачный сезон.
– Перестань рыться в моей сумке. Я завтра наведу там порядок
– Я обязательно напомню тебе об этом.
– Ты ужасный зануда, знаешь?
– А ты…
– Лучше молчи.
Я открываю круглую коробочку и высыпаю на стол содержимое. Тяжелое венчальное кольцо – явно старинное, но самое простое. И несколько колечек – тонких, с камнями – только на мизинец мне годятся, хоть для мизинца великоваты, две пары сережек, несколько подвесок и цепочек Фамильные драгоценности – у меня?! Надо же…
Я достаю снимки из конверта. Вот фотография маленькой девочки – старик прав, она была очень милой. Черные, туго заплетенные косички, платье в горошек – фотография черно-белая, на ней Любе Климковской шесть лет. А вот несколько других – здесь она школьница, а тут – почти взрослая девушка. Она правда очень хорошенькая. А тут ей восемнадцать, и я вздрагиваю от неожиданности. В ушах у нее те самые серьги, что сейчас на мне, на шее – цепочка с подвеской, которая лежит в сумке с остальными моими украшениями.
– Ты просто ее копия, только другого цвета и глаза не похожи. – Рыжий заглядывает мне через плечо. – А еще она была маленькая и субтильная, как птичка, а ты – высокая и крепкая. И немного склонна к полноте.
– Негодяй!
– Ты несравненная, а в моих глазах – полное совершенство. Но факт остается фактом. Где я видел похожее лицо? И совсем недавно!
– Глупости! Где ты мог ее видеть? Она умерла много лет назад. Смотри, а это что?
– Метрика. Похоже, у тебя два свидетельства о рождении.
Действительно. Потому что в той, что всегда была у меня, в графе «родители» стоит прочерк, а в этой они указаны: Климковская Любовь Васильевна и Вернер Клаус-Отто. Отчество звучит дико – Клаусовна, но с фамилией Вернер – вполне сочетается. Вернер Элиза Клаусовна. А в моей обычной я Климковская Элиза Игоревна. Блин! Значит, первую выдали в Ивске? Сразу после рождения? Это и есть тот документ, который подтверждает отцовство Клауса? Но кто и как ее сделал?! Представить не могу. Возможно, именно это искал Стас? Но зачем?
– Смотри, вот еще фотографии.
На них сам Климковский вместе с Любой и какой-то темноволосой высокой женщиной, очень на него похожей.
– Наверное, это его мать. – Рыжий заинтересованно рассматривает фото. – Он на мать был похож. И снимок любительский, видишь, в деревне снимали – Любе здесь лет семь-восемь.
Лицо у женщины приветливое, но глаза грустные, она крепко обнимает сына и внучку, словно хочет защитить. Я даже представить не могу, что она думала обо всей этой ненормальной ситуации – и любила их обоих, и беспокоилась, и сердцем чуяла беду – и знала, что ничем не может помочь.
А это вот…
Это совсем другое лицо – бледное, бесцветное, но не от косметики, а от природы. Черты правильные, но невыразительные. Думаю, в молодости она тоже не была красавицей. Иной раз случается такая внешность – все вроде бы на месте и неплохо сделано, а остается впечатление серости, и второй раз на этом лице взгляд не остановишь. Правда, бесцветные, лишенные индивидуальности вывески при помощи макияжа можно превратить во что угодно, но этой старухе подобная процедура уже вряд ли нужна.
– Это, по ходу, наш злой гений – Ольга Климковская. Видимо, старик положил ее фото сюда, чтоб мы знали врага в лицо, даже если это уже давно мертвый враг. – Рыжий бросает фотографию на стол. – Я все время думаю, как он это сделал – выследил ее, понял, куда она направляется, догнал и на людном вокзале сумел увести ее куда-то, да так, что никто не заметил. А ведь она, я уверен, была действительно более хитрой и опытной. Но такова оказалась его жажда расквитаться за смерть дочери и защитить тебя, что он это сделал.
– Неважно. Ему надо было раньше что-то предпринимать.
– Лиза, не нам с тобой их судить. Ты пойми, это люди со сломанной психикой – абсолютные социопаты. Это не кино с благородными разведчиками, эти люди делали вещи, которые немыслимы для нас: убивали, пытали, предавали друг друга да бог знает что еще. И они знали только один метод решения проблем: убить врага. Потому Климковский и не стал ждать, когда Корбут пустит в ход материалы, которые нашел на Ольгу. Так совпало у них, наверное.
– Бог с ними вовсе. Рыжий, смотри, вот его завещание – в мою пользу, и давнее, лет пятнадцать ему. Что мне теперь с его квартирой делать?
– Потом об этом подумаем. Вот документы из стола Корбута… странно, зачем он прятал свидетельство о рождении какой-то Ольги Павловой? Кто такая – эта Ольга?
– Неважно. А этот негатив…
– Потом посмотрим, сейчас все равно не разберем – нет аппаратуры. Но вот что… я видел, где-то видел это лицо… – Он берет фотографию Любы Климковской. – Видел!
Рыжего заклинило, я знаю, как это бывает. Ну где ты мог видеть ее лицо, если даже я сегодня увидела его впервые? Но Рыжий упрям, как стадо мулов, и ищет в темной комнате черного кота.
– Вспомнил!
Да неужто? Какое еще новое открытие запутает эту и без того запутанную ситуацию?
– Вот газетная вырезка, которую ты взяла у покойного Корбута.
Рыжий прав, как всегда. Красивая, хоть и немолодая пара в вечерней одежде, и если отбросить детали – замысловатую прическу, драгоценности и декольте, – то женщина в газете похожа на Любу Климковскую как… как близнец.
– Там что-нибудь написано, под фотографией?