– Написано, но не для нас, – я раздраженно бросаю вырезку на стол. – Это по-немецки. Я тогда еще подумала, что вырезка из немецкой газеты.
– Дед говорил, что похоронил свою дочь. Может, соврал?
– И что? Через столько лет ее стало тревожить мое существование? Притянуто за уши.
– Согласен. Но я прочитал. Понять-то можно. Это Клаус-Отто Вернер и его жена Анна Вернер. Ну, смотри сама, латиница везде одинаковая.
Действительно, если бы я не была так зла, то и сама бы прочла. Что ж, теперь я знаю, от кого унаследовала гренадерский рост и склонность к полноте. Клаус, наверное, тоже боролся с лишним весом. Но животик у него, видимо, был. Его волосы цвета спелой пшеницы красиво уложены, и глаза такие же, как у меня. Ничего не шевельнулось в моей душе от мысли, что я смотрю на своего биологического отца, которого совсем недавно убили. Что мне до него? Убили – значит убили, у нас часто убивают, а государство в лице полиции ловит преступников и сажает их на шеи налогоплательщиков. Вот такая гуманность шиворот-навыворот. А я другой раз думаю: зачем в лабораториях проводят опыты над кроликами и котами? Эти милые пушистики – само очарование. Пускай бы проводили опыты над убийцами, нечего кормить их до самой смерти, пусть пользу приносят. И утрите сопли, господа гуманисты, для начала изучите статистику тяжких преступлений.
– Лиза, у тебя лицо как у Джека-потрошителя.
– Я думаю об испытаниях новых препаратов.
– Ну да, это все объясняет.
Рыжий меня не поймет, он идеалист и считает, что с каждым мыслящим существом можно договориться. Беда лишь в том, что он не понимает одной простой истины: биологическая принадлежность к виду homo sapiens не гарантирует автоматически способности к мышлению.
– Там еще что-то есть. – Рыжий перекладывает бумаги. – Лиза, не спи.
– Я не сплю. Просто думаю.
Я думаю о том, куда подевалась девочка с этих фотографий. Она жила когда-то, точно жила – потому что вот здесь сижу сейчас я, единственное подтверждение ее бытия. Я долгие годы ненавидела и презирала ее, хотя теперь мне это кажется не столь бесспорным. Но уже поздно. Нам так и не пришлось встретиться, чтобы выяснить отношения.
– Лиза, а это вот… тебе. Письмо.
Да, старик что-то говорил о письме. Небольшой лист бумаги, вырванный из чьего-то блокнота. Шариковой ручкой, неровным нервным почерком написан текст. Лучше бы мне его не читать, но я прочитаю, ведь моя сказка о потерянной принцессе приказала долго жить в любом случае.
«Моя маленькая девочка! Или ты уже большая – но для меня ты всегда маленькая. Я не знаю, какая ты стала, и никогда не узнаю. Я пишу это – и очень спешу, хотя такие вещи не делаются в спешке, но так получилось. Я только хочу сказать, что с первой минуты, как увидела тебя, и до последнего своего вздоха я думаю только о тебе, моя маленькая Элиза. Я так люблю тебя, что от этого в груди больно. И мне остается только надеяться, что чужие люди пожалеют тебя и ты не узнаешь никогда той боли, какую довелось узнать и испытать мне. Не проклинай меня, если можешь, если б на то была моя воля, я никогда бы не оставила тебя на чужих людей, но меня вынудили. И я всякую минуту молю бога, чтобы он послал тебе счастья и сохранил от врагов. Я так хочу, чтобы ты была счастлива, родная. Может,моя молитва убережет тебя, ведь я сама не смогла. Прости, что не сумела защитить тебя. Твоя мать, Любовь Климковская».
Может, это твоя молитва, Любовь Климковская, хранила меня? Я всегда была везучая – настолько, насколько может быть везучим ничей ребенок. Может, это оттого, что она молилась обо мне? Не знаю, а бог молчит.
– Как ты думаешь, она знала, что Ольга ей не мать?
– Похоже, что знала, но только это ничего не изменило. Надо позвонить Остапову, у меня где-то была его визитка.
– Завтра позвоним, а сейчас спать.
Я не могу уснуть. Я совсем не хочу спать, вода в ванной такая теплая, пена вкусно пахнет… Как там наш Стас? Жив ли? Я хочу, чтобы он выжил. Это несправедливо – умереть на полдороге. Я не верю, что он родился для того, чтобы умереть вот так Хватит с нас Кука и Ирки.
– Лиза!
Это Рыжий чего-то хочет от меня, только напрасно, мне лень даже отвечать, а мысли колются, как гвозди. Моя голова полна гвоздей.
Я чувствую, как Рыжий вытаскивает меня из воды, а в теле такая слабость, словно меня накачали транквилизатором. Я сплю и не сплю, странное состояние… эй, нельзя ли поосторожней? Не надо так дергать меня за руки…
– Значит, это и есть гнездышко для греховных удовольствий?
Голос мне знаком, но глаза открывать не хочется.
– Да, мы решили, что в такой квартире нас будет трудно найти. – Рыжий почему-то оправдывается. С чего бы это? Даже если бы вышеназванные утехи имели место, то это никого не касается, у нас свободная страна.
– Ты прав. Лиза, вы уже проснулись.
– И что? – Я даже глаз не открыла.
Иди отсюда, я тебя не звала. К тому же я не солдат, чтобы вскакивать ни с того ни с сего. Утром я люблю немного полежать, и не надо портить мне удовольствие.
– Может, присоединитесь к нам?
– Нет.
– Нет? Но почему?
– Потому что.
– Женщины! – Остапов деланно вздохнул. – И без вас нельзя, и с вами невозможно.
– Да, капитан, мир этот несовершенен.
Я уже проснулась окончательно, черт бы его побрал. Присутствие Остапова меня не удивило. Пока я спала, Рыжий нашел его визитку, позвонил, и эти двое негодяев отлично спелись. Рыжий доверчив, как дитя, а я не верю этому типу точно так же, как не верю Стасу. И пусть там хоть что, я знаю, что они оба ведут свою игру.
Они сидят на кухне и пьют кофе. Собственно, чего еще от них ждать? Мужчина – это диагноз. Над нами свистят пули, вокруг нас так и сыплются трупы, нам лгут все, кому не лень, истина, как и раньше, все еще где-то там, а эти двое – извольте видеть – пьют кофе.
– Завтракать будешь? – Рыжий виновато поглядывает на меня.
– С утра? Спятил, не иначе.
– А когда еще можно завтракать? – вопрошает Остапов.
А тебя, парень, вообще никто не спрашивает, так что не вмешивайся.
– Я купил кока-колу, – говорит Рыжий.
– Налей. Пойду приведу себя в порядок.
Я не терплю, когда на меня откровенно пялятся, а Остапов таращится именно так. У меня куча комплексов, и я знаю, что пора бы от них избавиться, но никак не могу, потому что похудеть до размеров Кейт Мосс мне ни разу не удалось.
– У нее отвратительный характер. – Остапов решил подразнить Рыжего? Зря.
– Собственно, лишь в холодное время года и только с утра.
– Послушай, Вадим, я искренне симпатизирую вам обоим, но твое долготерпение меня поражает. Нельзя позволять женщине лезть на голову. Я согласен, она красивая и умная, но она же совершенно невозможна!
– Ты ничего о ней не знаешь.
– То же говорил мне и ваш друг Стас. Стоило затронуть эту тему, как он вставал на дыбы, а по-моему, она просто избалованная и раздражительная дамочка, а вы оба ведетесь на ее фокусы.
– Потому ты так и таращишься на нее!
– Черт, я не думал, что это заметно. – Остапов, похоже, остыл. – Ладно, признаю: она мне нравится. Но это же естественно!
– Оставим эту тему. Идем в комнату, надо поговорить. И не раздражай Лизу по пустякам, ей в последнее время и так досталось дальше некуда.
– Согласен.
Если мы сегодня не купим какую-нибудь одежду, я взорвусь. Терпеть не могу надевать одно и то же каждый день, хоть и выстиранное. А значит, надо посмотреть, как там у нас с финансами, и прикупить шмоток. Что-то я должна сделать… Ага, вспомнила. Я обещала Рыжему прибраться в сумке, и если я ее не разгребу, он меня будет пилить. Меня, кстати, тоже начинает раздражать тот факт, что я таскаю с собой кучу мусора.
Я сажусь на пол и вытряхиваю содержимое сумки на расстеленные газеты. Ну вот как такое происходит? Может, перейти на ридикюли поменьше? Нет, они меня бесят, туда ничего не помещается. С маленькой сумкой я чувствую себя неуютно, словно сотовый дома забыла. Что ж, приступим? Апельсиновые корки и фантики сразу в сторону, это однозначно мусор. А вот и моя новая помада, которую я купила недавно и считала утерянной. И ключ от шкафа на работе… черт, я уже заказала новый, а старый – вот он где! Рыжий прав, нельзя заводить в сумке такое. А это…
Это – портмоне из хорошей кожи. Черные бока изогнуты так, что ясно: кошелек непустой. Где я его взяла? Это не мое. Я что, начинаю страдать клептоманией? А, вспомнила, вспомнила! Это кошель Деберца, он заплатил мне за аренду моего шкафа и транспортные расходы. Я тогда подумала, что деньги ему уже вряд ли понадобятся. И что я с этого поимею? Так, неплохо. Одежду мы купим, здесь три тысячи долларов и рублями двадцать тысяч. Странно, зачем человек таскал с собой такие бабки? Несколько визиток, в основном массажных салонов. Бедные проститутки… он был весь грязный: грязные мысли, грязные глаза и зубы с кариесом. Он был отвратителен, и единственная его хорошая черта – это то, что он теперь мертвый. Аминь.
Я откладываю портмоне на кучу фантиков – пойдет в мусор, куда его еще девать? А денежки сюда, к нашим. Я их честно заработала, когда тащила по улице труп – только-только вымыв волосы и рискуя простыть! В лучшем случае меня бы остановил патруль. Эти деньги я заработала, и нечего коситься на меня за ограбление трупа! К тому же мне пришлось выбросить практически новый веник, я не рискнула снова возвращаться в квартиру!
А это проклятая золотая ручка, которую я нашла в кармане у Андрея, – с блестящим камешком и вензелями, тяжелая и дорогая, по всему видать. Красивая штука, но я присвоила ее, а этого мне не хотелось. Одно дело – взять кошелек у мертвого Деберца, другое – присвоить вещь живого Андрея. Так что ручку я ему при случае отдам, а пока пускай полежит здесь, я люблю красивые мелочи.
А это негатив из тайника Корбута. Интересно, давешний парень откуда знал о тайнике? И как только старый змей так сплоховал, что позволил себя убить? Может, утратил бдительность, он ожидал нашего прихода, а тут… черт, я помню глаза убийцы, это же ужас, психопат полный. Интересно, что на пленке? Надо сделать фотографию, может, что-то станет ясно. Но у меня нет сомнений, что этот кусок пленки и есть компромат, который был намордником для Ольги Климковской. Может, она там сфотографирована в койке с Гитлером? Ну никак не меньше, раз проверка заняла столько времени.