– Видишь, какой ты кретин? Пришлось его застрелить сразу, а я хотела развлечься!
Носик смотрит на меня, как монахиня на сексуального маньяка. Он не думал, что я буду стрелять, вот и развлекал меня разговорами. Но я не люблю развлечений за свой счет, это и так уже делали все кому не лень. Тем более Рыжий продолжает сидеть в подвале в компании трупа. Интересно, где шляется обещанная подмога? Хороша я была бы, если б понадеялась на них! Может, они завтра явятся, и что? Ключ у одного из тех ребят, что закрывали нас, пристрелю их и отберу. Только надо, чтоб они сюда явились.
– Надоел ты мне, старый хрыч. И знаешь, что я сделаю? Я сожгу твою развалюху вместе с тобой. Как тебе мой план?
– Ты не посмеешь.
– Продолжай так думать. Но я не позволю ни тебе, ни твоей сучке дочери пустить под откос мою жизнь. С какой стати? Ты что, Господь Бог?
Ты – ублюдок и преступник, обычный ворюга, ты краденое жрешь и спишь на краденом. И нечего корчить из себя аристократа, птичка тюремная. Слишком ты расслабился от безнаказанности, а все оттого, что привык покупать садистов в погонах пачками. Только у меня ты свою жизнь не выкупишь.
Я подхожу к нему. Он слишком стар, чтобы сопротивляться, и он задержался на этом свете. Я не убью его, а просто стукну по тыкве и нажму на кнопку. Кто-то придет на зов, и я надеюсь, у него будет ключ. Если нет, позовем другого.
– Не бойся, я тебя не убью. Но ты мне мешаешь.
Труп на ковре может насторожить вошедшего и заронить в нем подозрения. Да и ужасные башмаки насторожат кого угодно. Я потом выпотрошу карманы Гриба, а сейчас пора стукнуть аристократа Носика тупым тяжелым предметом.
– Не прикасайся ко мне!
Я бью его по голове рукояткой револьвера. Удар рассчитала так, чтобы не убить, я ведь собираюсь сжечь его вместе с домом, пока же заберу папку с оставшимися документами, а то потом позабуду. Интересно, как там Рыжий? Надо поспешить, он с ума сходит от тревоги.
Я нажимаю на кнопку. Кто-то должен появиться, и лучше, конечно, чтобы это был тот, кто мне нужен. С ключом от подвала. У которого из них ключ? Ладно, разберусь. Ну, вот, наконец, шаги, кто-то идет на сигнал.
В спальню проскальзывает человек в черной одежде и черной маске. Что за чучело? И что теперь делать? Он похож на грабителя, но это невозможно.
– Так, Элиза, вы меня не послушали. Я же вам приказывал вернуться в подвал! Почему вы этого не сделали?
Он снимает маску, и на меня смотрят холодные серые глаза на скуластом лице. Острый нос, острый подбородок, бритая голова. Вот клоун! Приказывал он мне…
– Чего вы смеетесь? – Ему не нравится, что мне смешно, но это его проблема. У нас свободная страна, и я буду смеяться, когда захочу.
– Вы похожи на героя американского боевика.
– Если это комплимент…
– Нет. Просто это ужасно смешно!
– Остапов был прав, вы совершенно непредсказуемы и неуправляемы.
Ну, слава яйцам, дошло наконец.
20
– Вы понимаете, что сорвали нам операцию? Из-за вас погиб капитан Остапов, и вы имеете наглость сидеть здесь и чего-то требовать?
Я все-таки умею доставать людей. На что уж полковник Слисаренко сдержанный человек, а посмотрите на него – от ярости скоро пристрелит меня. До чего же он напоминает стандартного американского киногероя! Гдe-то я даже видела похожую вывеску… Конечно же, в «Крепком орешке»! Там был такой полковник-террорист, захвативший аэропорт. Вот точно вывеска – один в один. Полковнику Слисаренко стоит попробовать свои силы в Голливуде.
– Ну и что я опять смешного сказал?!
– Полковник, Лиза специально вас дразнит. – Рыжий пьет кофе и развлекается, наблюдая за нашей ссорой.
Мы сидим в казенной норе, что тут размещается, не могу даже представить, но нас накормили и предложили кофе. Я терпеть не могу кофе, так что ничего не пью, а вот Рыжий прикончил уже третью чашку. Это очень вредно, и он знает, что я собираюсь отучить его от этой вредной привычки – потом.
– Если вы думаете, что я пойду у вас на поводу, как Остапов, то забудьте об этом. Какая наглость – вести себя подобным образом, в то время как…
– Полковник, в гневе вы прекрасны. Но зря вы пытаетесь обвинить меня в том, в чем моей вины нет. А уж говорить, что Лешка Остапов погиб из-за меня, – и вовсе жестоко.
Подожди, дорогой, я сейчас устрою такой спектакль, что мало тебе не покажется.
– Только не надо плакать! Вот, возьмите салфетку…
– Подавитесь ею! Если бы не вы и не ваши дурацкие игры в секретность, Леха до сих пор был бы жив. Если бы вы позволили ему посвятить нас в происходящее, он бы проинструктировал нас насчет машины и все было бы хорошо! А так… И вы смеете меня обвинять? Моя жизнь разрушена, а я даже не знаю, что происходит! Вы использовали меня направо и налево, подставляли меня, а теперь не хотите даже сказать, ради чего? Вы это имели в виду, когда называли мое поведение наглостью? Я все правильно поняла?!
Мой голос набирает обороты, а я знаю, как это действует на людей. Мужчина, даже самый закаленный, терпеть не может, когда ему говорят, что он виноват, особенно если он сам знает, что это так.
– Послушайте, Лиза, вы же скрыли от нас…
– Ах, я скрыла? Покажите мне закон, в котором написано, что я обязана выполнять за вас домашнее задание! Нет такого закона, а вот вы должны были защитить нас, но если бы я сама обо всем не позаботилась, нас обоих уже зарыли бы на какой-нибудь свалке.
– Вы преувеличиваете.
– Ничуть. Или вы не видели, что сделали с Остаповым? Вы думаете, нам бы повезло больше? Лично я в этом сомневаюсь, а потому давайте, расскажите все. Хватит ездить мне по ушам, надоело.
Он задумчиво трет щеку, на которой уже проступила светлая щетина. С одной стороны, он понимает, что я права, с другой – ему не по себе из-за того, что он разгласит секретные сведения столь ненадежной личности, как я. Собственно, выбор у него есть. Он может либо рассказать все и принять нас в игру, либо же упаковать нас в какой-нибудь секретный каземат и выбросить ключ, но где гарантия, что мы не сбежим и не отколем чего-нибудь, что спутает ему последние карты. А еще я подозреваю, что больше всего ему хочется просто убить нас обоих ради сохранности секретности, но он почему-то не делает этого, и я хочу знать почему.
– Ладно. Согласен, вы хорошо поработали, я просмотрел ваши материалы, и многое стало ясно.
– Что именно?
– Ну, прежде всего, что связывало Носика, Климковского и Корбута. Оксана Вольская, родившая не одну, а двух дочерей, – тоже сюрприз. Еще стало ясно, почему Ольга Климковская преследовала Любу, а потом и вас, Элиза. Мы связались с нашими немецкими коллегами, и они подтвердили, что обнаружены материалы, указывающие на связь Климковской с немецкой разведкой. Ее настоящее имя – Мария Андриановна Орловская, дочь фабриканта, который был женат на немке. Ее семья выехала в Германию сразу после Февральской революции, она родилась и росла в Германии, там поступила в школу разведки, ее перебросили в СССР перед войной. Она имела при себе документы, которые сообщали, что ее, Ольгу Павлову, по комсомольской путевке направили в школу НКВД. Документы были, конечно, фальшивыми – Корбут нашел их в архиве и провел экспертизу. Но это спустя годы, а тогда ни экспертизы такой не было, да и сомнений ни у кого не возникло. Остается только догадываться, что стало бы с Ольгой, если бы она дожила до своего разоблачения. Она внедрилась в систему перед самой войной, ее донесения до сих пор хранятся в немецких архивах. Но после войны она не смогла перебраться в Западную зону, и ей пришлось вести дальше жизнь, которая считалась прикрытием и которую она ненавидела. Да, она была старше, чем казалась. Вот такие дела.
– А почему она не вернулась в Германию после войны? Ведь могла же просто соорудить себе документы и исчезнуть.
– Ее бы искали – она долго проработала в КГБ, имела доступ к секретным документам. Она не имела бы ни секунды покоя, постоянно ожидая выстрела, ножа или яда.
– И потому она была… такой?
– Думаю, она была психопаткой, да. Долгие годы двойной жизни сломали ее психику, и когда она увидела Клауса Вернера, то испугалась. Он был очень похож на свою мать, а Адольф-Мария фон Штромбек, с которым Ольга сталкивалась в его бытность разведчиком, и его сестра Элиза-Мария были двойняшками. Она поговорила с ним, и простодушный Клаус, не подозревая ничего плохого, подтвердил: да, воспитавший его дядя и есть именно Адольф-Мария фон Штромбек. Этим он подписал смертный приговор Любе и вам, но понял это слишком поздно.
– Ему сказал сам фон Штромбек?
– Конечно. Дядя очень любил племянника, тот был ему как сын. И когда Клаус вернулся в Германию в отчаянии, фон Штромбек принялся расспрашивать его, потом по своим каналам пробил личности действующих лиц. Вот так он и узнал, чью дочь полюбил Клаус и то, что должен родиться ребенок. Зная Ольгу, фон Штромбек прекрасно понимал, что ждет роженицу и ребенка, а потому рассказал Клаусу часть правды об Ольге, поискал в архивах негативы и передал их через своего человека Корбуту, куратору Ольги. Как именно это происходило, сейчас установить невозможно, все люди, причастные к событиям, мертвы. Но Корбут получил рычаг влияния на Ольгу – правда, использовать его не мог без тщательной проверки, а проверка могла занять годы, ведь нужно было получить доступ к секретным архивам, находящимся за пределами СССР. Но что-то такое он,видимо, Ольге сказал – или просто приказал затихнуть, потому что именно тогда Клаусу удалось приехать в СССР и подписать все бумаги, устанавливающие его отцовство по отношению к девочке Элизе. Он планировал забрать Любу и вас с собой в Германию, нужно было просто уладить формальности. И то был единственный раз, когда он видел вас. Он просил Любу, чтоб она отдала вас ему, но Люба отказалась. Она тогда не знала, что у нее отберут ребенка, потом попала в психушку, а вас зарегистрировали под ее фамилией – вторично – и отправили в дом малютки. Климковский пытался добиться опеки над внучкой, но он тоже был человеком с нарушенной психикой, и Корбут решил, что вам будет лучше там, где вы находитесь.