Швейцария
24 февраля 1993. Женева.
Вечером доклад знаменитого Стейнера об этике в языке. Зал ломится. Очень много блеска, уследить за мыслью практически невозможно; и все же хэппенинг небезынтересный. «Язык так омертвел и утонул в политике/политиканстве, что лучше молчать – сравни у Витгенштейна». Об этом рассказано с выдающимся красноречием.
17 марта. Мы с de Preux принимаем экзамен по древнерусскому и старославянскому. Среди прочих сдает Луи де Соссюр, дальний потомок Фердинанда. У него репутация шалопая, постоянно какие-то академические хвосты. Но этот экзамен, вопреки всякому ожиданию, он сдает великолепно. В Швейцарии при их шестибалльной системе почти никогда не ставят шесть – какие-нибудь четверть балла обычно все-таки вычтут. Но в данном случае de Preux со мной согласен: ставим полные шесть.
Каково же было мое удивление, когда через некоторое время я узнаю, что Луи де Соссюр исключен за неуспеваемость: остальные экзамены сдал так, что не вытянул минимально допустимого среднего балла.
А еще примерно через год случайно встречаю этого выброшенного на улицу неудачника в городе. Цветущий, жовиальный, при виде меня озаряется приветственной улыбкой. «Ну, как ваши дела?» – спрашивает он меня.
Италия
1 марта 1993.
Первый раз проделываю на поезде путь Женева– Венеция, который потом мне предстояло проезжать неоднократно. Самая прекрасная часть дороги – сразу после симплонского туннеля. Поезд вылетает на свет – и это уже Италия: селеньице Iselle. Природа одним броском продвинулась ближе к лету месяца на полтора: все кругом буйно цветет желтым, белым и фиолетовым. И вот уже открывается завораживающей красоты Лаго Маджоре. Поезд идет прямо над краем озера.
Вплывающие в поле зрения как в кино синие с белым названия станций действуют почти гипнотически: Вербания, Палланца, Стреза, Арона… Вспыхивает: Стреза! – это же Хемингуэй, «Farewell to arms», наша студенческая юность… А слово Палланца окрашено для меня ореолом чего-то прекрасного и недоступного из-за эпизода тех же времен. В 1957 году, когда я был в гостях у Анри Гросса в Сен-Рафаэле, Анри и его родители собрались съездить на машине в Италию. Итальянец, друг Анри, уже давно работавший безвыездно во Франции, очень воодушевился: «Я поеду с вами – вы довезете меня до Палланцы, я не видал своей родной Палланцы уже лет десять!» Поговорили о том, не взять ли с собой также и меня, но благоразумно этим и ограничились. А вечером того же дня они уже вернулись. На перевале итальянские пограничники перекрыли итальянцу дорогу в его Палланцу: его итальянские документы безнадежно устарели, из них вытекало, что он десять лет не платил итальянских налогов. «Французы пожалуйста, а вас в Италию не впустим». Из солидарности отказались от своих планов и французы.
Показались знаменитые Isole Borromee: Isola dei Pescatori, Isola Bella, чуть в отдалении – Isola Madre. Железная дорога проходит высоко над водой, так что озеро и острова видно почти сверху. Игрушечные дома на островках растут прямо из озера. Неправдоподобно красиво – сколько ни слушай о том, что всё это туристское и слишком сладкое.
Еще несколько часов, и вот уже Венеция. Все выглядит здесь очень неожиданно: над Canal Grande стоит туман, солнце как луна, гондольеры и гондолы – черными контурами, изысканнейше!
30 марта. Венеция.
Сцена посреди Piazza: laureata (т. е. только что получившая университетский диплом) – красивая высокая девица классического типа; на голове огромный венок, перевитый желтой лентой. С ней дама, скорее всего мать, которая кричит на всю площадь: «Dottore! Dottore!» (= вот чем стала ее дочь). В руках у laureat'ы изящная желтая кепочка; в нее синьоры (не туристы!) кидают деньги («per la fortuna») и целуют ее в обе щечки.
Апрель 1993. Удине.
Едва ли не главное удовольствие моей здешней жизни – велосипед. Выезжаю за город всякий раз, когда позволяет погода и университетские занятия.
5-го доехал до Reana del Roiale. Погода божественная: солнце, легкий ветерок. На полгоризонта горы – видны так, что кажется, до них еще полчаса и доедешь. Поля, тишина, раннее лето.
8-го доехал даже до Чивидале. Туда узенькими деревенскими дорогами, через Поволетто и Торреано, так что получилось километров двадцать. Горы туманны, но становятся всё ближе и четче – пока, наконец, не подъехал прямо к первым холмам. Цветы, цветы, сельская Италия! И всё это своими ногами! Не хуже, чем переход из Тиррении в Марина ди Пиза. В Чивидале поездил по городу; рискнул оставить велосипед, пока зашел в замечательный Tempietto longobardo (VIII века). На обратном пути начался дождичек, пришлось ехать магистралью; это 17 км, но с чудовищными мастодонтами-грузовичищами, которые обгоняют тебя на страшной скорости. Но даже и это оказалось приятно.
9-го съездил в Тричезимо. Полевые дороги, солнце, ветерок, прохладно. Удивительно нежные итальянские деревенские пейзажи, со слабо виднеющимися горами вдали. Черепично-красные пологие крыши с огромными карнизами; охряные, белые или серые стены; пинии, кипарисы, еще спящие виноградники.
Племянница синьоры Анджелины, нашей соседки, никогда не была в Риме (сама Анджелина явно тоже), только в Пизе и Флоренции, когда училась в школе. Муж – железнодорожник, имеет право на giro del mondo (кругосветное путешествие) бесплатно. Но говорит: «Неужели я и в отпуск поеду на поезде? Поезжай одна». Так что не поедет никогда.
Рассказ Джорджо Циффера: В Сицилии мать с двумя детьми. Как их зовут? – Didone e Enea. – Неужели? – Да, именно так: мальчик Didone, девочка Enea.
Швейцария
15 октября 1993. Женева.
Сижу на Collège des professeurs. Человек 50 четыре часа подряд обсуждают сплошь административные и денежные вопросы. Тяжкое борение старенького Прието с молодыми волками-хомскианцами.
За распахнутым окном теплый вечерний дождь. Он гипнотизирует. Смотрю – и охватывает чувство совершенной ирреальности окружающего. Где я? Что за фарс – что я считаюсь как бы членом этого! Трудно передать, до какой степени мне всё это чуждо! Видимо, это какая-то игра. Так не заигрался ли я?
29 октября. Вечером звонок Нива: умер Лотман.
1 ноября. В газетах заголовки: умер Феллини.
24 ноября и далее. Аверинцев проводит этот семестр в Женеве. Читает курс по русской духовности (по-французски) в так наз. Европейском Институте. Слушателей, к сожалению, совсем мало, и они как-то не особенно внушают веру в то, что эта премудрость в них вместится. Вот некоторые запомнившиеся тезисы.
Старославянский не может передать всего богатства греческого. Русская духовность до XIX века невежественна (Possevino: «summa ignorantia omnium rerum»), ее сила в ином – в иконописи. А в XIX веке сила перемещается в литературу.
Жорж Нива на этих лекциях исполняет свою роль приглашающего «хозяина»; в то же время постоянно подпускает шпильки и подсмеивается над Аверинцевым. Но Аверинцев серьезен и его игры не принимает (может быть, даже не замечает).
Вспоминаю свой очень давний разговор с Аверинцевым (других серьезных разговоров у меня с ним, пожалуй, и не было). Его слова произвели на меня тогда очень сильное впечатление – своей ясностью и бесстрашной прямотой. Аверинцев сказал: «Область, к которой относятся мои занятия, – не наука и не искусство; но она не менее интересна для человека, чем наука и искусство. Человечество, однако, не выработало для нее отдельного имени, и за неимением такового ее относят к науке. Она сродни, ну, скажем, умному застольному разговору».
Женевские лекции были, на мой вкус, чуть ближе к застольному разговору, чем мне хотелось бы. Правда, я был только на первых трех.
30 ноября. В телевизоре: последнее интервью Феллини (названо: Fellini ou l'amour de la vie), прекрасное. «Ведь когда мы снимали Dolce vita, в Риме на самом деле ничего подобного не было! Стало потом – из подражания фильму».
6 декабря 1993. На так называемом «Русском кружке» выступает Юрий Афанасьев. В аудитории за спиной Афанасьева не стерто с доски – какие-то матрицы и западный профессорский юмор, без которого, видимо, сейчас уже нельзя надеяться на контакт со студентами: Ne pas confondre le tennis en pension avec le pénis en tension.
По Афанасьеву, Октябрьская революция была не началом новой эры человечества, а de facto победой реакционного крестьянства над недавно возникшим капитализмом, т. е. реставрацией (с идеей уравнительности). Большевизм этим настроем воспользовался, но затем сам был им поглощен.
Предрекает теперь ряд лет авторитарного правления в пользу трех реакционных сил: ВПК, колхозного крестьянства и 20-миллионного чиновничества.
По рассказу Нива, потом на встрече с женевским ректором Афанасьев активно рекламировал РГГУ; в частности, сказал: «Украшение РГГУ – Мелетинский, Зализняк и Аверинцев». – «Две трети у нас!» – в восторге закричал Нива (Афанасьев, конечно, говорил понаслышке, ничего точно не зная). Ректор был очень доволен.
1994
Швейцария
12 февраля 1994, суббота. Женева.
Ко мне в гости на четыре дня приехали Анюта с Борей. Гуляем вдоль Арвы. Во вторник выпал прекрасный свежий снег. Надумали сделать снежную бабу во дворе около театра. Получилась отличная. Нашли даже морковку для носа. Подзамерзли, пошли домой одеться получше. Операция эта заняла минут 15–20. Возвращаемся к своему творению. К счастью, я шел немного впереди и первым вошел во двор. И увидел: от нашей роскошной бабы нет и следа, трудно даже понять, где именно она стояла. Швейцарская эстетика, видимо, пришла от этого дикарства в такое потрясение, что его нельзя было выдержать и пятнадцати минут. Место было заровнено лопатой или метлой (лишь морковку я позднее все-таки откопал). Партия швейцарских ксенофобов, надо думать, получила в этот день дюжину новых верных адептов.
Бросился навстречу Анюте с Борей, чтобы загородить им путь. С большим трудом удалось убедить Борю, что сейчас надо немедленно идти не к снежной бабе, а к реке.
Италия
29 марта 1994. Рим.
Вечер. Большая группа испанских девиц (старших школьниц) расположилась не где-нибудь, а на piazza di Spagna. Вокруг них увивается множество местных итальянских кавалеров. И что же? я слышу, что разговоры между девицами и кавалерами происходят по-английски!
1 апреля 1994. Рим.
VenerdÌ santo (страстная пятница). Вечером Via Crucis с папой напротив Колизея. Море людей (по каким-то оценкам, сто тысяч). Все освещено. Фантастичны голуби в воздухе, подсвеченные снизу. Подсвеченная пиния между сияющей аркой Константина и серебристым Колизеем реет в небе. Via Crucis делится на 14 «остановок» (stazioni). Из репродукторов итальянский текст, очень четкий, и музыка. Название каждой stazione объявляется на 9 языках; далее следует Pater noster по-латыни. Большинство стоящих повторяет его. Множество монахинь (часто африканских, азиатских, польских) и молодых людей. Масса иностранцев. В конце процессии папа поднимается на стену Palatino. Стоит на фоне огненного креста на остатке стены бывшего храма Венеры и Рима; за ним кардиналы и проч.
Всё заканчивается речью папы – по-итальянски, с легким акцентом и небольшими огрехами вроде Sibiria вместо Siberia. Говорит мощно, звучно, не старчески. Говорит очень понятно; смысл – призыв к единению христиан Запада и Востока. Еще до конца речи папы публика начала немного расходиться – явно жест, означающий: политики нам не надо! Когда папа кончил, – о ужас! – раздались аплодисменты.
Ночь тепло-прохладная, но ветер. На папе ветер развевает красно-белые одежды, в руках у него большой крест. А рядом переливается, трепещет на ветру большой куст, весь из фиолетовых цветов – оба на фоне черного неба, метрах в 15–20 над толпой.
Комментарии (из репродукторов) к евангельскому рассказу ясные, краткие, сильные, пронимают душу. Языкового барьера как бы нет: слова попадают прямо в нутро, особенно когда оно тревожное и ищущее опоры.
3 апреля. Пасха. Едем с Клаудией Ласорсой и ее дочерью Джованной в Rocca di Papa в загородный дом Клаудии. Дом лепится к крутому склону горы. Прогулка по лесу вверх по горе. Выходим на дорогу из больших базальтовых плит. Идти по ней достаточно удобно; но некоторые плиты лежат неровно, некоторые заметно провалились. «Что это за странная дорога? – спрашиваю я, – почему она в таком запущенном состоянии?» – «А это просто дорога римского времени, – отвечает Клаудия, – по ней римские легионы восходили торжественной процессией к храму Юпитера – покровителя Лациума (Juppiter Latialis) на вершине вулкана Monte Cavo».
Выходим на опушку, и открывается изумительный вид. На западе вдоль всего горизонта – берег моря; оно километрах в 35–40. Под нами два изумительных озера. Большое – Альбано, с резиденцией пап Castel Gandolfo на берегу. Малое – знаменитое озеро Неми. Оно почти идеально круглое и со всех сторон окружено могучим лесом. Этот лес и есть роща Дианы (nemus Dianae), описанная в «Золотой ветви» Фрейзера. Смотрю сверху на эти два почти идеальных круга – круг воды и кольцо темного леса – и непосредственно ощущаю, насколько очевидной была священность того и другого.
4 апреля, понедельник после пасхи (Pasquetta). Собирался ехать к Анюте (так называет эту почтенную даму – вся Италия) Мавер Ло Гатто (она сама предложила, сказала лишь, что надо позвонить). Но ее телефон почему-то не отвечает, и судьба ведет иначе. Сажусь в самый воровской автобус Рима – № 64 (Termini-San Pietro), – чтобы попасть в Palazzo Venezia на выставку «Норманны». В автобусе тесно и неспокойно. На стенах яркие объявления «Берегитесь автобусных воров» и подробные пояснения, какие нужно принимать меры.
(Потом мне объяснили, что воры были очень довольны, когда появились эти объявления: теперь им достаточно стоять около такого объявления и смотреть, кто из подошедших к нему немедленно начинает хлопать себя по карманам.)
Но вот наконец автобус подходит к piazza Venezia, и я с облегчением схожу, хлопая себя по карманам и убеждаясь, что содержимое цело. Молодец! с проблемой воровства справился!
Перед Palazzo Venezia огромная очередь на улице, толщиной человек в шесть, тесная до крайности, особенно там, где она уже заключена между двумя длинными барьерами. Поражает изобилие простецких физиономий. Никогда бы раньше не подумал, что люди с такими лицами могут терпеливо выстаивать очередь на какую-то выставку. Где еще может быть такая невероятная тяга к культуре?
Наконец оказываюсь внутри здания. Подъем по лестнице и вот уже касса. Лезу за деньгами – бумажника в кармане нет! А это был внутренний карман пиджака (нагрудный), который я, кроме того, в тревожных условиях автобуса № 64 еще и застегнул на пуговицу. Работа, разумеется, была мастерская – впрочем, условия для нее в очереди были идеальные.
Обшариваю, конечно, все карманы, хотя в действительности прекрасно знаю, где именно был бумажник. В бумажнике: паспорт, швейцарский вид на жительство, купленный три дня назад билет до Москвы, билет до Флоренции, толстая пачка долларов и все до единой имеющиеся у меня лиры. С деньгами страшно повезло: это были все-таки не все деньги, а часть. Ведь степень идиотизма человека, который все это носил на себе, была настолько полной, что мог и все деньги носить там же. Более того – неделю назад именно так и носил! потом разложил по каким-то случайным соображениям. А учить мужчин, имеющих высокое мнение о своей сообразительности, на примерах того, что случалось с другими, – как известно, дело пустое: то ведь другие. Римские воры здесь единственные учителя, имеющие шансы на дидактический успех.
Дальнейшее происходило с кинематографической скоростью: ведь я послезавтра уже должен был уезжать из Рима. И чуть ли не с каждым следующим делом оказывалось так, что на полчаса позже – и все провалилось бы.
Первая же задача, без которой никакая другая не решается, – добыть итальянских денег – оказалась совсем не простой. Все оставшиеся у меня деньги были в долларах; а чтобы их обменять, нужен паспорт или иное удостоверение личности. И при этом день – Pasquetta: все закрыто. И вот все-таки я нашел такого менялу, который не закрыл свою лавочку и который поверил (или сделал вид, что поверил) моему пламенному рассказу о том, как у меня только что всё украли, – обменял без паспорта.
Бросился искать полицейское отделение – подавать заявление (denuncia): как мне объяснили, без бумаги из полиции ни один дальнейший ход невозможен. Нашел. «Э, – говорят, – это вам нужно в квестуру, via Genova». Нашел и via Genova. Полный зал таких же, как я, – специальный зал для обокраденных иностранцев. Целых четыре полицейских чина безостановочно принимают заявления обокраденных. Но перед этим нужно подробно письменно изложить обстоятельства дела и пойти в очередь к другим чиновникам – лингвистическим. Но если можешь по-итальянски, то вдвое быстрее – прямо к полицейским. Спортивная филологическая задача настолько меня увлекла, что забыл свое горе. С гордостью приношу свое сочинение полицейскому и получаю заслуженную награду – тот расплывается в улыбке: «Ах, вы прекрасно пишете по-итальянски!»; и не интересуется более ничем, кроме моих лексических и стилистических достижений. Беседуем как лучшие друзья. О таких несерьезных вещах, как найти мои документы, уже разговора нет. Зато полицейская бумага о том, что я «укранец» (как некогда написали Гелескулу, у которого украли паспорт), выправляется по высшему разряду и без малейшей задержки.
Бросаюсь на вокзал Termini – фотографироваться в автомате для получения дальнейших бумаг. Не тут-то было: нет подходящей купюры и никто не желает разменивать. Нашел наконец какого-то полунищего старика, который смилостивился надо мной. Но его бумажки оказались такими жеваными, что автомат их выплевывает. Стал их лощить, с десятой попытки удалось обмануть автомат.
Теперь в российское консульство на via Nomentana. Роскошное палаццо в роскошном саду. На звонки никто не отвечает. С тысячного раза вылезает сонная морда сторожа. Видимо, был во мне в тот момент какой-то запал безумия – убедил пропустить. А дальше уже просто неправдоподобное везение: попал на человека, а не на казенную тумбу! Вице-консул Виктор Борисович, вальяжный дипломат, пожурил за неблюдение документа, но распорядился-таки заполнить на мое имя бланк под названием «Свидетельство для возвращения в Российскую Федерацию».
Теперь снова на вокзал: заявить о краже билета. – «Заявление принимаем, но билет не восстанавливаем. Помочь вам можем только тем, что арестуем того, кто придет сдавать ваш билет».
Время казенных действий на сегодня истекло. Купил бытылку отличного Frascati (Fontana Candida), куренка, артишоков и укрылся в номере.
5 апреля, вторник. К 9 часам утра в австрийское консульство – за транзитной визой. Не тут-то было: «Нужен еще билет на поезд и нота от русских».
Немедленно в российское консульство. О чудо из чудес! мой благодетель на месте, и он делает мне ноту.
Стрелой на вокзал – ведь австрийское консульство в 12 часов закроется! Отстоял очередь за новым билетом на Москву; больше уже никаких разговоров о компенсациях – обычная покупка билета за полную цену.
Немедленно обратно к австрийцам – успел до закрытия. Получаю их транзитную визу (только на двое суток!) на свою филькину грамоту – «Свидетельство для возвращения…».
Потом обратно на вокзал – покупать плацкарту (в первый заезд нельзя было тратить и лишней минуты). Получаю плацкарту – на ней обозначено мое прежнее место! То самое место, которое значится теперь у дорожной полиции как украденное! Чем же я теперь отличаюсь от моего вора, которого обещано немедленно арестовать? Начинаю им это объяснять – ни в какую: «Плацкарта выписана, менять не будем. Можете, если хотите, купить еще одну». Подумал и решил: по сравнению со всем остальным это уже мелочь; как-нибудь да обойдется.
Постоял еще в одной очереди, купил снова билет на Флоренцию на завтрашнее утро.
Вечер в гостях у Клаудии. Рассказал всю эпопею. Реакция Клаудии была для меня в высшей степени поучительной: «Обещаю вам, что никому об этом не скажу!»
Швейцария
16 октября 1994. Женева.
Всё еще не проходит удивление: неужели это не обман зрения, не злой розыгрыш, что уже опять среда моего обитания – вот эти чужие улицы, эти французские выкрики рабочих на стройке?
30 октября, воскресенье. С полуночи до 3 часов ночи смотрел (трудно сказать, который раз) «Dolce vita» Феллини – показывают в годовщину его смерти.
13 ноября, воскресенье. Ночью смотрел (второй раз) «L'intervista» Феллини. Изумительно. Опять чувство, которое появляется только от Феллини: болезней нет, старости нет, смерти нет, жестокости нет, реальности нет. Есть только карнавал, добрый беспорядок жизни, мягкость, все во всех чуть-чуть влюблены; и как квинтессенция этого всего – завораживающая легонькая музычка цирка: Нино Рота. Снова слышу легкое риминиевское цоканье в божественно мягком голосе Феллини. Очень хорош и Серджо Рубини, которого Феллини вставил в фильм как символ самого себя молодого (чем-то похож на Гиппиуса).
14 ноября. Из новостей: сегодня прошел первый регулярный поезд Париж-Лондон (3 часа 5 минут, 18 минут под водой).