15 марта 1998. Флоренция.
Поезда Женева-Милан-Флоренция. Встречает Донателла, едем к ней. Д'Арко в сравнительно неплохой форме. Оставил филологию, пишет воспоминания о своем пилотском прошлом, о Сент-Экзюпери. Джиневра еще подросла, любезна, радушна.
16 марта, понедельник. Пиза.
Донателла везет меня в Пизу. Некоторая деликатность положения состоит в том, что тысячелетняя борьба Флоренции с Пизой еще не кончена. И меня уже обучили многовековому лозунгу Флоренции: Meglio un morto in casa che un pisano all'uscio (лучше мертвец в доме, чем пизанец у дверей). И вот флорентинка Донателла получила место профессора в Пизе. Она говорит мне: «Поживите все-таки сначала дней десять в Пизе, ну а потом уж мы вас поселим по-настоящему – во Флоренции. А в Пизу будете просто ездить».
А в университете здесь обстановка очень симпатичная. Особенно обаятелен Делл' А́гата. Очень понравился Коля Михайлов; манерой говорить напоминает Топорова.
Во вторник 17-го первая лекция большого цикла. Aula magna, человек 70–75. Предлекционное состояние ужасное; начал еле живой. Слов не хватает. С нарастанием стресса понемногу пошло; но пробил страшный пот. Кричать на 70 человек – измот сильнейший.
В четверг вторая лекция (история Новгорода и т. п.). Народу столько же. Язык уже пошел полегче. Хорошо психологически помогает Делл'Агата, доброжелателен, слушает замечательно. На третьей лекции уже понемногу начал привыкать. На четвертой (23-го) пустил листок записи. Записалось 72 человека (только студенты, взрослые не записывались); студентов 9, студенток 63. Со всех четырех курсов. Фамилии, к моему удивлению, оказались монолитно итальянскими: только одна фамилия славянская и одна греческая.
26 марта – 1 апреля 1998. Рим.
Отель Nord, потом пансион Corallo. 26-го в 17.26 землетрясение с эпицентром в Умбрии. В Риме было прекращено заседание Сената и т. п. Я просидел этот момент в забегаловке self-service (именуемой, однако же, «ресторан») на via Manin и ничего не заметил: мало ли почему может шататься стол в таком месте!
Потом во Флоренции я рассказывал об этом: «Вот, к сожалению, за столом так и не заметил землетрясения». – «Невероятно!» – воскликнула Симонетта. – «Что невероятно?» – «Как вы могли оказаться в 17.26 в ресторане? Что вы там делали?!»
Сцена на Circo Massimo: на зеленом поле высокий красивый негр то ли танцует, то ли демонстрирует какие-то па. И десяток тонких змееподобных девиц, вполне белых, извиваясь, повторяют его движения. Танцкласс под открытым небом?
30 марта доклад у Колуччи, в La Prima Università di Roma (на via Nomentana). Колуччи – гостеприимный, вальяжный, много рассказывает о Якобсоне. Доброжелательно оценивает мой итальянский язык: «Владеете морфологией глагола, нет аканья. Ну, конечно, две-три ошибки в согласовании времен, индикатив вместо конъюнктива после credo che, penso che. Правда, без конъюнктива после credo che говорит и мой сын, так что через сто лет это исчезнет. Но согласование времен не исчезнет!»
1 апреля доклад у Красимира Станчева, в La Terza Università di Roma (близ Termini), про новые находки. Про «двуногий юс» (в азбуке № 778) Красимир заявил с решительностью: это просто перевернутый ук, вот и всё!
Апрель 1998. Флоренция.
С вечера 1 апреля я уже живу на углу via del Moro и via delle Belle Donne, у адвоката Франкини. Окно выходит на маленькую треугольную площадь с чумным столбом чуть ли не XIII века. 3-го случайно забрел в чужую для меня часть города – на Borgo San Frediano. Вдруг крик: «Андрей Анатольевич!» Янка! Обнимаемся посреди улицы. Она тут, как выясняется, на каких-то международных курсах. Только что вышла из подъезда своего дома. (Янка лет пятнадцать подряд – с восьмилетнего возраста – участвует в новгородской экспедиции; и вот уже, оказывается, доросла до международной деятельности.)
14 апреля. Эсте.
Я у Розанны в Падуе. Приехал Ремо, и мы втроем едем в Эсте. Огромный этрусский музей. Этрусских статуй здесь хватило бы на десятки музеев, и каждый из них считался бы богатым. Особенно волнуют залы надписей – прежде всего венетских. Лучшую из них удалось даже понять просто из индоевропейских параллелей:
EXO […] VINETIKARIS VIVOI OLIALEKVE MURTUVOI ATISTEIT – 'Я […] Винети-кар (~ «Венето-нѣгъ») живому или же мертвому поставил'. Похоже сразу и на латынь (ego, carus, vivo, – que, mortuo), и на славянский (живоу, мьртвоу), и на санскрит (aham, jĪvãya, atisthat). А эти поразительные VIVOI, MURTUVOI вообще больше нигде в таком идеальном виде не сохранились!ѣѣ
После Эсте побывали еще в Арква́-Петрарка. Дом Петрарки в изумительном саду, на вершине небольшого холма, который образует островок «маленькой Тосканы», возвышающийся над окружающей равниной. Всё сохранности необыкновенной – и дом с мебелью и утварью, и могила самого Петрарки. Чуточку похоже на дом Достоевского в Старой Руссе, да вот только там 19-ый век, а здесь 14-ый!
15 апреля. Падуя и Венеция.
Магаротто рассказал вчера, что в Duomo только что поставили и открыли для обозрения удивительную новую церковную скульптуру – «климтианскую», вызывающую столько же восторгов, сколько и возмущения, с традиционной точки зрения совершенно еретическую. С раннего утра отправился туда – и был совершенно потрясен и пленен. В святую Джустину (она главная мученица Падуи) просто влюбился. Не мог оторваться, только время от времени подходил или садился с новой стороны. Никто не мешал, все это время в соборе было абсолютно пусто.
Сила любви, выраженной в этом прекрасном лице с закрытыми глазами и во всей этой фигуре, совершенно невероятная, завораживающая. Можно себе представить, как невыносимо ханже видеть фигуру такой чувственной силы, как он должен возопить: уберите, не лгите нам, что это любовь к Богу, к Богу такой любви не бывает.
Потом поехал в Венецию. Во Фрари висит среди прочего русский архангел Михаил (как и в Santa Maria di Trastevere в Риме) – с идеей примирения к юбилею 2000.
Около Santissimi Apostoli меня кто-то сзади окликает: «Professore!» Оборачиваюсь – босяк, небритый, с гордым видом. «Откуда вы взяли, что я professore?» – «Siete tutti o avvocati o professori (все вы или адвокаты или профессора)». Завязывается разговор. Рассказывает про себя: «Sono veneziano!» – «Da Venezia Venezia o da Mestre? (из самой Венеции или из Местре?)» – «Come mai da Mestre! (как это из Местре!)». Идем вместе как добрые приятели, слушаю отработанную историю о том, как он имел свою лавку, заболел, выселен, спит в вагонах. «Ho bisogno di 10 mila, ti renderò quando ti vedo (мне сейчас нужно 10 тысяч, когда тебя увижу, отдам)». Сразу понятно, что не какой-нибудь нищий: те просят тысячу; и те попрошайничают, а ему просто оказалось вот сейчас нужно. Дал 5 – он не стал мелочиться, величественно простил меня. Распрощались за руку, alla borghese. Быстренько пошел вперед по Strada Nova, на моих глазах от стены отделился его друг – пошли допивать.
16 апреля. Флоренция.
К вечеру пришла Янка, просидели до глубокой ночи. Потом проводил ее до Сан-Фредиано, но домой возвращаться не захотелось – долго еще гулял по почти совсем пустой Флоренции нежнейшей сырой весенней ночью. Синьор Франкини чрезвычайно заинтригован Янкой: «Come? È una russa?» А ей крайне лестно, что ее принимают за путану с via del Moro или via delle Belle Donne: на этих двух улицах они действительно каждый вечер стоят, возбуждая Янкино воображение (вторая просто оттого так и названа).
18 апреля. Флоренция.
У Донателлы. Д'Арко болен, но со мной беседует как прежде, оживляется, радуя этим Донателлу. А потом я получаю от Донателлы такое поручение, что рискую лопнуть от гордости: «Вы ведь знаете Флоренцию – может быть, вы могли бы проводить Джиневру к кино Supercinema на via Cimatori, где у них встреча с одноклассниками. Мы только недавно переселились в город из Кьезановы, Джиневра еще не освоила Флоренцию». Идем. Джиневра – воспитанная девочка, ведет какой-то подходящий к ситуации интеллигентный разговор. Прямо, направо, налево, прямо… Жаль, что дорога такая недлинная. И в упоении от роли чичероне я совершаю ужасную ошибку. На последнем повороте перед кино, где тактичному человеку следовало, конечно, беззвучно раствориться в воздухе, я, продолжая что-то говорить, спокойно заворачиваю за угол. И только по несчастному выражению на физиономии Джиневры осознаю, что произошло: она вошла в поле видимости своих одноклассников. Панически бежал – кажется, все-таки раньше, чем она успела по-настоящему покрыть себя позором.
19 апреля, воскресенье. Вольтерра.
«Я с удовольствием бы вас прокатил куда-нибудь, – говорит Делл'Агата. – Куда бы вы хотели?» Не за думываясь, отвечаю: «В Вольтерру и в Каррару». – «Отлично! Едем в Вольтерру». Немыслимая весенняя Тоскана – вся холмы Мандельштама, свет, мягкость, земной рай. Движемся в сторону Сан-Джиминьяно. Его сказочные башни видны издалека. Получается так, что мы их объезжаем с трех сторон. И вот вдали показалась Вольтерра – огромная крепость на холме. Поднимаемся на этот холм. Сверху открывается огромный, но странный и уже далеко не столь идилличный мир: в разных местах, вблизи и вдали, из земли вырываются струи пара, иногда целые гейзеры. Это знаменитые лечебные воды, поясняет Делл'Агата.
Вольтерра велика сразу тремя своими прежними жизнями. Это древнее сердце Этрурии – и стоят циклопические этрусские стены и ворота. Потом это мощная римская крепость. Потом процветающий город эпохи Медичи; бесценная для киношников Fortezza Medicea на вид совершенно неприступна (со временем ее превратили в сумасшедший дом, а теперь в тюрьму; явно очень хороша для обеих этих функций).
По нынешним меркам городок, конечно, невелик. Видимое движение на улицах происходит, по первому впечатлению, в основном за счет плотных отрядов японских туристов.
Этрусский музей – еще более чудовищный перебор по количеству, чем в Эсте. А порядка и пояснений еще меньше. Такая сверхконцентрация может нравиться только специалистам-этрускологам, которых горстка. Неизмеримо большее число людей научилось бы ценить эти скульптуры по достоинству и получать от них удовольствие, если бы, скажем, половина всех этих нагроможденных друг на друга богатств находилась в ста обычных музеях.