у, как ты велел именовать себя. Вначале ты писал о себе просто — император Цезарь. Потом сенат дал тебе возвеличивающее прозвище, и ты стал подписывать бумаги Цезарь Август. Наконец ты сделался императором Августом, но рост твоего могущества не мог повлиять на память потомков. Как ты ни старался — одел в мрамор город, восстановил законы против роскоши, соблюдал видимость простоты во всем — в одежде, в пище, в жилье, — в веках ты навсегда остался Октавианом — усыновленным внучатым племянником великого Юлия. Такова была цена твоего выбора.
Цезарь подошел к Татьяне Николаевне и обнял ее. Глаза его были полны слез.
— Откуда ты узнала все это?
Она устало посмотрела на него.
— Кое-что прочитала вот здесь, — на тумбочке рядом с кроватью так и остался лежать незакрытая книжка Светония, — остальное домыслила сердцем.
— И даже мой усыновленный сын назвал себя Тиберий Юлий Цезарь, чтобы досадить мне. И только сделавшись императором после моей смерти, он по необходимости стал называться Тиберий Цезарь Август.
— Спасибо тебе за эти дни, — сказала Татьяна Николаевна. — Ты сделал меня другим человеком. А сейчас иди, уже поздно, я хочу отдохнуть.
— Пойдем, Октавиан, — сжимая рукой затылок, насмешливо сказала Надя. — Не удалось нам сегодня разбогатеть, будем ждать следующего раза.
Цезарь посмотрел на Татьяну Николаевну. Она сидела на постели, опустив голову.
— Мне уйти, дорогая?
Она подняла глаза — во взгляде ее было столько отчаяния, столько бессилия, столько муки, что он встал перед ней на колени.
— Что я могу для тебя сделать?
Она подумала, посмотрела вокруг и не узнала стены своего номера. Все перед ней плыло как в тумане.
— Пойдем! — Надя тянула Цезаря за руку.
— Надя! Возьми мою сумку, может быть, что-нибудь в ней тебе пригодится.
— А шубу нельзя? — Надя с вожделением смотрела на гладкий черный мех, который лежал на постели.
«Отдай ей, зачем тебе этот жакет?» — подумала Татьяна Николаевна, но рука ее сама вцепилась в мягкий рукав.
— Извини, я не могу, — сказала она.
Надя вытащила сумку Татьяны Николаевны из-под стула, понесла ее к выходу. У двери обернулась на секунду к Джиму.
— Ты идешь или нет? Как ты надоел мне, идиот! — довольно громко сказала она, но Цезарь не отреагировал на ее слова. Он по-прежнему смотрел на Татьяну Николаевну. Надя постояла у двери, потом вышла и, стуча каблуками, пошла к лифту.
— Значит, ты хочешь уйти из жизни, кара? Не уходи! Не оставляй меня одного!
— Я в чужой стране, не знаю языка, у меня нет ни крыши над головой, ни денег. Куда мне деваться? — спросила она.
Цезарь поднял голову и посмотрел на нее, не понимая.
— Ты хочешь умереть только потому, что у тебя нет денег? — Она невесело улыбнулась. — Чему ты смеешься?
— Вспомнила, что нас с детства учили, что деньги в жизни не главное! Сейчас мне показалось это забавным.
— Кара! Ты просто сошла с ума! Уходить из-за такого пустяка, как отсутствие денег!
Татьяна Николаевна растерялась:
— Но что же мне делать? Как же без них?
— Смешная! — Цезарь ласково погладил ее по руке. — Вот я живу без денег — и ничего! Деньги имеют значение только для тех, кому важно положение в обществе. Быть булочником или врачом, министром или президентом — одно и то же. А если сделать вид, что ты не такой, как все, деньги и положение в обществе уже не имеют для тебя никакого значения. Просто тебя называют ненормальным — и все! Но разве это так важно — как тебя называют? Никто не интересуется жизнью твоего духа. Важно только, чтобы было чем-то поддерживать плоть — немного поесть и укрыться от непогоды.
По лицу Татьяны Николаевны снова потекли слезы — теперь это были другие слезы, не отчаяния, но надежды. Но оставалось еще одно возражение.
— Скажи, — пробормотала она, — почему ты все-таки выбрал себе в кумиры тирана? Ведь мог сделаться философом, результат был бы такой же!
— Философом! — горько сказал Цезарь. — Вот и нет! С философами и так все ясно — общество их не понимает, но не осуждает. Император — другое дело. Многие могут кричать — тиран и мучитель! Но я боролся за справедливость, и мне это удалось. Ты единственная из всех, кто понял Октавиана. Он был поставлен в условия, при которых не быть тираном невозможно. И он справился со своей ролью. Поэтому из всех двенадцати Цезарей Рима я выбрал его, моего любимого Августа. Поедем в Неаполь!
— В Неаполь! — эхом повторила она. — Неужели это возможно?
Цезарь высунулся в окно.
— Надя! — закричал он что было силы, невзирая на уже наступившую ночь. Голос его, неожиданно мощный и звонкий, разнесся далеко за пределами дворовой арки. — Быстро верни нашу сумку!
Из двери гостиницы во двор выбежала девушка-портье.
— Ваша гостья уже ушла! — знаками показала она Цезарю.
— Наплевать! Пусть эта сумка принесет Наде хоть немного удовольствия, — сказала Татьяна Николаевна.
— Ну и ладно! На море еще долго будет тепло! Поехали! — ответил Цезарь.
Татьяна Николаевна вытерла слезы и быстро свернула свой жакет.
— Я возьму его с собой?
— Конечно!
В меховой рукав жакета он засунул свой подарок — плюшевого льва.
В ванной комнате Татьяна Николаевна забрала зубную щетку и пакетики с мылом и шампунем, которые каждый день клала ей на умывальник горничная. Из зеркала на нее смотрело новое, неузнаваемое лицо: покрытое пятнами от слез, распухшее, оно все-таки было уже другим, и, более того, вместо своей привычной стрижки над лбом Татьяна Николаевна увидела замысловато уложенную прическу римской матроны. Она вышла из ванной.
— Там, на юге, если у нас будет немного денег, ты купишь мне белой материи? — спросила она Цезаря.
— Куплю. А зачем?
— Я сошью себе складчатое одеяние, как у Ливии.
— Тогда материя должна быть не белой, а пурпурной, — ответил он.
Они собрались выходить, когда раздался телефонный звонок. Кто бы это мог звонить в Риме Татьяне Николаевне?
— Это он! — Вдруг почему-то вспомнила она своего врага с пшеничными усиками. Ей даже не пришло в голову, что ему неоткуда было узнать ее телефон. Но все, что было связано с ним, теперь не имело для нее никакого значения.
— Алло? — сказала она совершенно спокойно. Но в трубке раздался совсем другой голос: приглушенный голос девушки-портье.
— Я хотела узнать, все ли у вас в порядке? Не нужна ли помощь?
— Абсолютно в порядке, — ответила Татьяна Николаевна. — Я через минуту освобождаю номер. Сдаю ключ.
— Счастливого пути, — ответила ей наученная ничему не удивляться девушка.
Никто не вышел их провожать. И только когда Татьяна Николаевна, даже не подумав присесть на дорожку, вышла вместе с Цезарем из гостиничного двора, она увидела, что в спину им держит в прощальном приветствии руку все тот же Спаситель — без осуждения, без пристрастия и без любви.
Глава 17Последнее возвращение
Сразу после приезда домой на меня навалились многочисленные дела и заботы. Путешествие в Италию отодвигалось во времени все дальше, новые впечатления наслаивались на старые, и я уже решила, что мне не удастся ничего написать про эту замечательную страну. Поэтому я очень удивилась, когда московской осенью, всего месяца через два после моего возвращения из Италии, в телефонной трубке я услышала глухой сипловатый голос.
— Большой привет из Италии, — сказал голос. — Это говорит Лара.
— Ларочка! — Сама не знаю почему, я обрадовалась так, будто приехала моя лучшая подруга. — Как мы все будем рады видеть вас у себя в гостях!
— У меня мало времени, — ответила Лара, и я словно увидела, как она деловито затягивается через мундштук. — Но мы можем увидеться где-нибудь в городе!
— Можно я приглашу вас в какой-нибудь итальянский ресторан?
— О, только не это! — засмеялась она. — Итальянские рестораны должны быть в Италии. Но я с большим удовольствием побывала бы в «Шоколаднице» на Октябрьской площади, куда мы девчонками любили заходить после институтских занятий тридцать лет назад.
Мы договорились о встрече. Я знала, какое кафе Лара имела в виду, но понятия не имела, находится ли оно все еще там, где и раньше. К счастью, кафе оказалось на месте, и вкус блинчиков с шоколадно-ореховой начинкой не изменился почти, по словам Лары.
— Какими судьбами? — начала я, когда Лара с удовольствием вытащила свой мундштук. — Ведь, кажется, вы не собирались в Москву?
— Человек предполагает, а Бог располагает, — ответила она своим прелестным сипловатым голосом, небрежно выпуская дым из аккуратно накрашенного рта.
Лара сидела в джинсах в обтяжечку, в тоненьком свитерке, повесив кашемировую куртку-пиджак на спинку стула. Она щурила огромные голубые глаза, осматриваясь по сторонам, временами бросала взгляд в окно, и у меня создалось впечатление, что она кого-то ждет. Я спросила ее об этом.
— Да, правда, я жду. Одного моего старого друга. Он, кстати, сделал мне предложение, и поэтому я здесь.
— Как неожиданно! Вас можно поздравить?
Лара усмехнулась, кокетливо запрокинула голову, выпустила дым как можно выше в потолок.
— Можно поздравить! Я завтра уезжаю домой. — И звучно, раскатисто засмеялась.
На моем лице выразилось изумление, и Лара сочла нужным пояснить:
— В течение двадцати лет я ждала, что он разыщет меня. Что ж, это случилось. Мои надежды вознаграждены. Можно возвращаться.
Я все равно ничего не понимала. Лара усмехнулась и принялась объяснять. Все-таки она была до мозга костей женщиной, а какой женщине не хочется рассказать о своем романе? В Москве у нее никого не было, кроме меня, и я поняла, что она выбрала меня в наперсницы. Что ж, мне это только польстило.
— Мы были знакомы много лет назад, — начала Лара. — У нас была любовь! Я готова была ехать за ним на край света. — Она улыбнулась воспоминаниям. — Но… не сложилось! У него была семья, я тоже вышла замуж и уехала. А он так и прожил всю жизнь с одной женщиной. — Она горько рассмеялась. — Но теперь, когда он стал вдовцом, вспомнил про меня…