{31}. Чтобы описать его, хватит усилий многих поколений исследователей. Поэтому ограничиваюсь лишь самыми общими чертами его психологической характеристики.
Глава XVЭпилог… «неоконченного» романа «Евгений Онегин»
Стремясь объяснить, а подсознательно – даже как-то оправдать многочисленные «огрехи» романа, пушкинисты не всегда находят его достоинства там, где они есть на самом деле. В частности, Б. С. Мейлах писал: «Евгений Онегин» оказался, с точки зрения традиционных представлений, романом без конца. В таком строении его сюжета заключается одно из достоинств, которое обеспечило бессмертие шедевра и постоянное творческое соучастие его читателей, постоянное обновление главной проблемы «человек и мир», проблемы вечной и всегда обновляющейся с непрерывным развитием исторической действительности»{32}.
Еще более категорично свою точку зрения по этому вопросу выразил Ю. М. Лотман: «Решение оборвать сюжетное развитие ЕО, не доводя его до канонического романного завершения, было для П сознательным и принципиальным […] Все попытки исследователей и комментаторов «дописать» роман за автора и дополнить реальный текст какими-либо «концами» должны трактоваться как произвольные и противоречащие поэтике пушкинского романа»{33}.
Однако, вопреки укоренившемуся в литературоведении мнению о «незавершенности» романа и изменениях, которые якобы претерпели замыслы автора в процессе работы, Пушкин, еще только приступая к созданию своего романа, уже четко видел его структуру в том окончательном виде, в каком она вырисовывается в процессе исследования. Он предвидел, что роман будет воспринят именно так, как он сейчас трактуется, и заблаговременно подготовил доказательство того, что четкий план романа был у него с самого начала, и что он его твердо выдержал. Подтверждение этого – эпилог к роману, публикация которого до публикации самого романа не оставляет никаких сомнений в том, что Пушкин заранее планировал и «незавершенность» повествования, и отказ в финале Татьяны Онегину.
Пушкин, великий мистификатор, вовсе не скрывал от публики своих намерений. Созданный им в 1824 году эпилог был опубликован в 1825 году одновременно с первой главой романа, причем под одной с нею обложкой, как часть самого романа. Более того, при переиздании в 1829 году первой главы Пушкин снова поместил под общую обложку и эпилог, и не его вина, что читающая и комментирующая публика до сих пор так ничего и не поняла. Если во всех полных собраниях сочинений роман помещают в четвертый, пятый или шестой том, то эпилог – в первый или второй, вместе с прочими стихотворениями поэта, датируемыми 1824 годом. О том, что он когда-то издавался вместе с первой главой романа, теперь можно прочесть только мелким шрифтом в примечаниях к полным собраниям сочинений поэта. Читая эти примечания, невозможно отделаться от изумления: почему комментаторы не задумались над комментируемым фактом?
Мы с вами этот эпилог проходили в школе, по крайней мере в мое время он еще был в программе. Конечно, он подавался нам не как часть «Евгения Онегина», а как программное произведение Пушкина о предназначении поэта. Крылатая фраза, которая у всех на слуху, «Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать» – оттуда. Только рукопись эту продает не Пушкин, а Евгений Онегин, и эпилог описывает, как он сдает свои мемуары в печать. Чтобы издать то, что мы привыкли видеть как роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
Да, действительно: это – «Разговор книгопродавца с поэтом». С Евгением Онегиным, то есть. Правда, уже постаревшим. Этот «Разговор» следует читать в сочетании именно с первой главой романа, где в сжатом виде изложены основные этапы жизни Онегина; тогда становится понятным, что в «Разговоре» изложен итог его неудавшейся любви; становятся заметными очевидные параллели и прямые отсылки к содержанию романа, основная часть которого в 1824 году еще не была даже положена на бумагу. В сочетании с «Разговором» первая глава предстает как план всего романа, на отсутствие которого у «автора» «издатель» Пушкин сетовал там же, в предисловии к первой главе и эпилогу. И, что самое интересное, когда Пушкин так писал, он ничуть не покривил душой: «автор» – Онегин действительно не имел никакого плана и писал свои мемуары, не представляя четко до самого конца, когда и чем завершит свой опус. Ведь еще в предисловии Пушкин предупредил читателей о том, что «большое стихотворение» вряд ли будет вообще закончено, но содержанием «Разговора» и первой главы внес коррективы, не только дав понять, что эти предупреждения относятся не к нему самому, а к «автору» – Онегину, но и загодя изложив четкий план, которому следовал до самого конца, включая в каждую главу своего романа по мере его создания прямые отсылки к «Разговору». Вот как это выглядит.
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви;
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои…
Эти стихи прямо перекликаются с содержанием многочисленных лирических отступлений Онегина, приводить которые вряд ли стоит. Предвижу скептические возражения некоторых читателей в отношении того, что приведенный отрывок не обязательно сопрягается с содержанием романа, что вся творческая биография Пушкина… – и т. п. Возражения подобного рода принимаются безоговорочно – как аналитик, не могу не быть скептиком. Тем более что именно это место послужило фабулой «официального» пушкиноведческого анекдота о т. н. «утаенной любви Пушкина», которую до сих пор никак не могут разгадать, перебирая не одну кандидатуру на эту роль. Но вот читаем продолжение:
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их юноша поет,
Любезный баловень природы.
«Но полно – не принесет» уже ближе к «отступлениям» Онегина. Например:
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их (1-XXXIV).
Полагаю, нет смысла доказывать, что речь идет об одной из граней амбивалентного чувства Онегина к Татьяне, что проявилось и в его разговоре с книгопродавцем. Что же касается стихов «Пускай их юноша поет, Любезный баловень природы», то в контексте обстановки 20-х годов это может восприниматься как намек на поэзию Баратынского. Что дает нам пушкинский эпистолярий за период, когда создавался «Разговор» и сам роман, отмечено выше: до самой своей смерти Пушкин ни о ком другом из поэтов как о «счастливце» больше не отзывался.
Но самое интересное даже не это, а то, как именно в «Разговоре» появился намек о Баратынском. Ведь в первом издании (1825 год) было «Пускай их Шаликов поет» (кн. П. И. Шаликов был известен как слащавый стихотворец, певец «прекрасного пола»); в рукописи было – «Батюшков». А «юноша» появился при переиздании «Разговора» в 1829 году, и, видимо, не потому, что Пушкин пошел навстречу обиженному князю – к такой реакции ему было не привыкать. Стоит вспомнить, что как раз в это время осуществлялась кампания по более четкому введению образа Баратынского в контекст «Евгения Онегина»; кампания, которая окончательно завершилась только в 1833 году с появлением соответствующих примечаний к роману.
Но возвратимся к Онегину, продающему свою рукопись и выражающему свое отношение к женщинам:
Что мне до них? Теперь в глуши
Безмолвно жизнь моя несется;
Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветренной души;
Не чисто в них воображенье:
Не понимает нас оно,
И, признак бога, вдохновенье
Для них и чуждо и смешно […]
Вот он, мотив пушкинского эпиграфа с характеристикой «чувства превосходства» Онегина. Так это – оттуда. А, может, наоборот – то отсюда. Ведь первая глава с эпиграфом и «Разговор» создавались одновременно. Здесь же – тема, которую Пушкин разовьет в четвертой главе (XXXIV):
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их […]
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен… хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.
Но читаем «Разговор» дальше:
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?
Ага, вот, сдавая в печать свои незавершенные воспоминания, Онегин уже жалеет, что отразил в них свои чувства к Татьяне и унизил перед ней свой гордый ум – «чувство превосходства» в сочетании с «восторгом чистых дум» уже здесь, в «Разговоре», приняло форму «комплекса Татьяны». Кстати, о «восторге» собственных «чистых дум» действительно может писать лишь тот, кого Пушкин через 9 лет в своих «Примечаниях» иронически назовет: «скромный автор наш». Куда уж скромнее… Что же касается текста самого романа, то возвращаю читателя к только что процитированной XXXIV строфе из первой главы; напомню, «Разговор» и эта глава были изданы под одной обложкой. В черновике «Боготворить не устыдился?» усиливалось таким продолжением:
Ах лира, лира! что же ты
Мое безумство разгласила?
Ах, если б Лета поглотила
Мои летучие листы
И память мертвой красоты
Сокрыла темная могила!..
Еще место в «Разговоре», которое сопрягается контекстами с «лирическими отступлениями» рассказчика в «Онегине»:
Я всем чужой… душа моя
Хранит ли образ незабвенный?
Любви блаженство знал ли я?