Антон сделал попытку подняться на ноги. Получилось. Он схватился одной рукой за стену, а другой помассировал грудь. Боль становилась все сильнее, прожорливый зубастик успел отхватить изрядный кусок сердца.
— Умоляю, дай мне воды, — снова попросил Антон.
Аня следила за ним спокойными холодными глазами.
— Потерпи, я еще не закончила.
— Чего ты хочешь? Уничтожить меня? Можешь не трудиться, я сам это сделал.
Аня повела плечом.
— По-прежнему любишь красивые слова? Передохни, папочка. Год назад я продала мамину квартиру и приехала в Москву. Найти тебя оказалось не так-то просто, но я нашла. А когда выяснилось, что Марк живет рядом, на одной лестничной клетке, я поняла: есть на свете справедливость.
— Это ты убила Марка?
— Конечно, — спокойно подтвердила Аня. — И проткнула ножом его руку, которой он ударил маму. А до этого я два месяца встречалась с Мариком, пыталась понять, раскаялся ли он хоть немного… Представляешь, он даже не понял, о чем речь и кто такая Лиза! — Аня засмеялась. — Вот ублюдок! Ударил мою мать по лицу, когда она пыталась вырваться! Она мне часто об этом рассказывала. Так-то… папочка… — Аня помедлила и словно с удивлением заметила: — Странно, что мне приятно произносить это слово. Только немного непривычно.
Антон тяжело опустился на колени:
— Прости меня.
— Ни в коем случае! — отозвалась Аня. — Тебе всегда удавалось выходить сухим из воды, по-моему, это нехорошо. Мне очень хотелось тебя убить, но потом я решила, что это слишком легкое наказание. Ты должен мучиться перед смертью так же, как моя мама. Поэтому я не убью тебя. Нет! Все будет наоборот: ты убьешь меня.
Антон снова приложил правую руку к груди, где неровно бились остатки сердца, съеденного болью.
— Что ты говоришь, детка…
— Знаю, что говорю! — перебила Аня. — Ты застрелишь меня вот из этого пистолета. — Она кивнула на наградной «макаров».
Антон с отвращением оттолкнул оружие, и пистолет плавно поехал по паркету. Аня ловко поймала его ногой.
— Ни за что!
Аня вздохнула.
— Я так и думала. Хочешь, чтобы все было сделано, как надо, делай все сама! — Она оторвала клочок от газеты, лежавшей на столе, осторожно накрыла им рукоятку. Сначала Антон не понял, зачем ей это, а потом сообразил: там же его отпечатки! Вот зачем Аня оставила пистолет рядом с ним!
— Аня, никто не поверит, что я убил свою дочь, — сказал он, с трудом шевеля онемевшими губами.
— Почему? — удивилась Аня. — Ты же смог убить мою мать и свою жену! Да-да, Марк мне все рассказал! Смотри, как все хорошо получается: сначала ты убил Марка и проткнул ножом его правую руку. Почему ты это сделал? — Аня пожала плечами. — Ну, не знаю. Может, потому, что твой бывший друг задумал переписать завещание? Так сказать, символический акт мести… Сначала я принесла из ресторана нож, которым ты пользовался во время ужина. Но когда поднялась наверх, обнаружила, что дверь твоей квартиры нараспашку, а сам ты храпишь на диване. Так что я взяла нож у тебя на кухне. — Аня вежливо осведомилась: — Надеюсь, ты не против, папочка? Это единственная вещь, которую я присвоила!
Антон согнулся, прижимая руку к груди.
— Будем считать, что не против, — заключила Аня. — Марка ты убил, только не могу понять, почему тебя освободили? Ладно, пропустим этот досадный промах. Я уверена, следствие его исправит, когда обнаружит в этой квартире труп частного детектива и скромной официантки. А еще они обнаружат дневник, в котором несчастная девушка писала о своих попытках установить контакт с отцом и даже наняла частного детектива. Отец ее грубо отверг. Душераздирающие подробности произведут сильное впечатление на присяжных. Как тебе сценарий? По-моему, неплохо придумано. Все-таки гены сказываются, правда, папочка? Ну а заключительная запись в дневнике такая: ты назначил мне встречу в квартире частного сыщика, чтобы окончательно расставить точки над i. Я выражаю робкую надежду на наше семейное счастье. Присяжные обрыдаются.
Аня потянулась за пистолетом. Подняла оружие, придерживая его газетой, положила на стол.
— Знаешь, я ведь прочитала все твои книги, — сказала она задумчиво. — Очень познавательно. Правда, правда! В Марка и в сыщика я стреляла через пуховую подушку, как рекомендовано в одном твоем опусе. В самом деле, это здорово глушит звук! На этот раз выстрел будет громкий, и соседи обязательно вызовут милицию. Конечно, ты успеешь уехать, но какой в этом смысл? Лучше не суетись. — Аня помедлила: — Я хочу, чтобы ты на меня смотрел. Не отводи глаз, понял? Если попытаешься зажмуриться, я буду убивать себя медленно. Прострелю руку или ногу… Ты же не хочешь, чтобы твоя дочка долго мучилась? Не двигайся!
Антон на коленях пополз к Ане, и она тут же поднесла пистолет к голове. Он остановился. Набрал в грудь побольше воздуха и начал говорить. Слова падали в пустоту комнаты, как капли крови из смертельной раны. Если бы он мог встретиться с молодым голодным идиотом, изображенным на фотографии! Ах, как много он мог бы ему объяснить! Поздно. Слишком поздно.
Антон это чувствовал, но все равно говорил не умолкая. Умолял Аню остановиться. Предлагал отдать ей все, что имеет, лишь бы хоть немного искупить то страшное предательство, которое совершил много лет назад. Объяснял, что ему ничего не нужно, кроме одного: чтобы она была счастлива. Просил пистолет, чтобы он мог убить себя сам, только сначала нужно написать признание в убийстве Марка и того детектива… как его зовут… Да, еще обязательно нужно написать завещание, чтобы Аня могла получить все, что ему принадлежит! Пускай она потерпит только одни сутки, он все сделает и застрелится сам, у нее на глазах. Честное слово, так будет лучше! Аня сможет куда-нибудь уехать и начнет новую жизнь…
Антон чувствовал, как по щекам теплой непрерывной дорожкой бегут слезы. Сердце рыдало кровью, сочилось тяжелыми каплями, рвалось на части от стыда и раскаяния. Антон понимал: времени мало. Он должен успеть договорить, убедить, упросить, умолить, выклянчить отсрочку… Аня слушала внимательно, улыбка сползала с ее губ, в глазах медленно обнажалось мрачное темное безумие. Рука с пистолетом не опускалась, бдительно дежурила у виска.
Антон так и не понял, был ли тот выстрел случайностью, или она просто не могла больше выносить звук его голоса. Старенький «макаров» издал оглушительный хлопок, и одновременно с ним в сердце Антона с размаху всадили огромный ржавый гвоздь. Он упал на пол как подкошенный и не успел ничего увидеть. Милосердное беспамятство сделало ему этот подарок.
Харлем, июль 1660 годаЗабвение
Торговцы картинами давно привыкли к еженедельным посещениям старика в темной потрепанной одежде и не обращали на него внимания. Какой смысл расхваливать товар перед человеком, который ничего не покупает, а только рассматривает? И зачем он сюда таскается? Неясно.
Старик медленно двигался вперед, опираясь на узловатую палку. Бросал на картины только один взгляд и тут же начинал рассматривать их авторов. В темных глазах старика с набрякшими под ними мешками застыло выражение недоумения.
— Скажите, где вы видели такой пейзаж?
Молодой художник усмехнулся, но ответил вежливо из уважения к возрасту:
— В долинах Луары.
Густые брови старика удивленно дрогнули.
— Где это? Во Франции? А почему вы не пишете голландские пейзажи?
— Потому, что покупателям больше нравятся французские, — отрезал юноша и отвернулся.
Старик постучал палкой по мостовой, что-то сердито пробормотал себе под нос и пошел к следующему продавцу. Мельком взглянул на картину и дотронулся рукой до шеи.
— Простите, милостивый господин, что это у вас?
Художники рассмеялись. Молодой человек, к которому обратились с вопросом, добродушно ответил:
— Это называется жабо, дедушка.
— Жабо, — повторил старик. — Французское слово. И мода, надо полагать, французская?
Молодой человек пожал плечами, повернулся к соседу и продолжил с ним увлеченную беседу. Старик постоял еще немного, ожидая ответа, но не дождался и, прихрамывая, двинулся дальше. В полном молчании он дошел до конца ряда, бросая на молодых художников изумленные взгляды, и наконец побрел восвояси.
— Забавный дедуля, — сказал молодой человек. С ворота его рубашки пышным каскадом ниспадало кружевное жабо, поразившее старика. — Кто знает, что это за фрукт?
— Это Франс Хальс, — ответил кто-то в конце ряда.
— Хальс? — удивился сосед. — Знакомое имя… Постойте, постойте, господа! Уж не тот ли знаменитый Хальс?
— Был знаменитый, — коротко ответил собеседник. — Теперь он никто. Живет в старом полуразвалившемся доме на окраине, пишет собственные портреты за неимением заказчиков и натурщиков. Говорят, он до такой степени обнищал, что обратился за помощью в магистрат. Отцы города назначили ему пенсию, двести гульденов в год. А ведь как гремел! Меньше десяти тысяч за портрет не брал!
— Не может быть! — ахнул кто-то.
— Еще как может, — заверил собеседник. — Ну и где они, его гонорары? Нет, что ни говорите, господа, время все ставит на свои места. Лопнула дутая слава — и нет Франса Хальса. Хотите повеселиться? Недавно он попытался продать две свои картины, и их оценили в семь с половиной гульденов! — Художник остановился, чтобы переждать громкий взрыв смеха. — Да-да, господа, я не шучу! Какого черта он каждую неделю сюда таскается, ума не приложу. Выставляет себя на посмешище перед приличными людьми. Сидел бы лучше дома.
— Французские пейзажи ему, видишь ли, не нравятся, — пробурчал юноша, недавно вернувшийся из Франции.
— Хальс считает, что национальное искусство живо до тех пор, пока оно самобытно, — объяснил осведомленный художник. — Он, видите ли, презирает подражателей… — Художник обиженно запыхтел и выставил вперед картину, написанную в духе французской пасторали. — А я так скажу: покупатель доволен — значит, и я доволен. Все остальное — ерунда…
Старик брел домой, опираясь на палку. Путь неблизкий, есть время обдумать увиденное. Ну о картинах думать нечего, нет там пищи для ума, сплошные бездарные копии чужих полотен. Но эти молодые люди! Откуда они такие взялись? Почему одеты по иностранной моде? Почему так благоговеют перед всем французским? Почему ставят перед собой только одну задачу: угодить покупателю? Разве настоящее искусство кому-то угождает? Нет! Оно заставляет думать не только зрителя, но и творца. В первую очередь — творца! Нынешние покупатели думать не любят, ленятся, и художники разленились следом за ними. В моду вошла безликая глянцевая красота чужих пейзажей и выхолощенные, вылизанные портреты. Смотришь на них, и кажется, будто лица разгладили утюгом: ни морщинки, ни пятнышка, сплошная мертвечина… Странные времена, странные нравы.