У него возникло чувство, будто кровь в венах превратилась в лед. Холод пронизал все его тело. Серый мир, неподвижные растения — это не могло быть ничем иным. Не могло быть никого, кто захотел бы сделать такое. Ведь это было безвозвратно.
Затем он услышал звук, первый звук, который издал не он сам. Звук походил на сдавленное восклицание. Гарри повернулся и увидел на террасе второе пляжное кресло. На нем пошевелилась и снова вскрикнула какая-то серая фигура.
Тогда доктор Гарри Бретт зажег третью спичку. В ее свете серость превратилась в разные цвета, а серая фигура оказалась Лорой Хант, с которой он минуту назад обменялся рукопожатием, как раз перед тем, как оказался в этом странном мире.
— О, Боже! — в ужасе воскликнула девушка. — Где я? Что случилось?
— Я н-не… не совсем уверен… — забормотал Гарри. — Стараюсь не верить своим глазам. А вы ничего не знаете?
Он был не совсем искренен. На самом деле, он знал, где находится. По крайней мере, когда находится. Но, милосердия ради, он должен скрывать от нее это как можно дольше.
— Н-нет… — Голос девушки дрожал. — Не может быть подобного места! — Она замялась. — Мы что… умерли?..
— Пока еще нет, — сказал Гарри, пытаясь пошутить.
Но самому ему было не до шуток. Однажды он запустил в клетку, стоявшую в поле действия масс-обнулителя, живую мышь, включил машину и тут же снова выключил.
Мышь в клетке стала кучкой пыли с рыхлыми остатками костей и полосками красной ржавчины. Это подсказало ему, почему первые машины самоуничтожались, мгновенно ржавели, пока он не стал их делать из хромированного металла. Во всем было виновно устранение массы из объекта и реальное значение формулы Эйнштейна для массы и времени объекта, перемещающегося со световой скоростью. Никто не подумал применить эту формулу, Гарри и сам наткнулся на это случайно, в поисках совершенно другого. А теперь…
— Мы не мертвы, — сказал он, стараясь, чтобы голос его не дрожал. — Я чувствую себя вполне нормально. Думаю, мы должны попытаться узнать, что же произошло. Нас как раз познакомили друг с другом, когда это случилось, — добавил он, видя по глазам девушки, что она близка к истерике от страха. — Ваша фамилия Хант, не так ли?
— Да, Лора Хант. А вы — Гарри Бретт, ученый. Вы можете что-нибудь сделать?
— Я собираюсь попробовать, — сказал Гарри, хотя понимал, что надежды на это нет. — Сначала я хочу осмотреться. Желаете подождать здесь?
— Я… — девушка осмотрела мертвенно-серое, туманное окружение. — Нет! Я пойду с вами!
Спичка опять обожгла Гарри пальцы и погасла. Лора вскрикнула.
— Да, я похож на призрака, — сказал ей Гарри. — И вы, кстати, тоже. Посмотрите на руки.
Девушка снова вскрикнула, увидев серый, как камень, цвет ее кожи. Гарри зажег очередную спичку. В ее свете руки снова стали нормальными.
— Это все свет, — сказал Гарри. — В этом мире вообще нет цвета.
— Вон там есть, — слабым голосом сказала девушка.
Из серого дверного проема, открывавшегося в серую комнату, через которую был виден серый вестибюль, лился неяркий желтый свет. Сердце Гарри забилось. Он знал, что надежда умирает последней. Был лишь один человек в мире, который вообще знал о масс-обнулителе Гарри Бретта. Это был профессор Олдос Кэйбл, которого злило работать помощником Бретта, и который люто ненавидел Гарри, потому что Гарри достиг того, чего профессор никогда не имел. Больше не было никого, кто мог бы сотворить такое или, по крайней мере, хотел бы этого.
— Не думаю, что свет зажгли специально для нас, — произнес Гарри, — но, наверное, стоит туда пойти.
Он взял девушку под руку и повел к двери, из которой шел свет.
— Я… Наверное, я просто сошла с ума, — дрожащим голосом заявила Лора. — Этого же просто не может быть!
Гарри ничего не ответил. Они вошли в открытую дверь. Больше они не были под открытым небом, но внутри было все так же, как и снаружи. Стены, пол, потолок и мебель не отбрасывали теней. Рука девушки напряглась. Все здесь светилось, даже они сами. У Лоры перехватило дыхание.
— Возьмите себя в руки! — сказал ей Гарри. — Я боюсь не меньше вашего.
На самом деле, он боялся гораздо больше нее. Он знал, что произошло. Эйнштейн постулировал, что существуют врожденные отношения массы и времени, так что если какой-нибудь материальный объект — например, космический корабль, — приближается к скорости света, то масса его становится бесконечно большой, а время останавливается. То, что покажется экипажу такого корабля секундой, для остальной вселенной будет столетиями или тысячелетиями. Сейчас же, наоборот, масса стала не бесконечно большой, а уменьшилась до нуля!
На полу возле прихожей лежал фонарик. Он был включен, его луч освещал часть комнаты, и там, куда падал свет, комната казалась совершенно нормальной. Коврики, мебель. За туалетным столиком сидела женщина и подкрашивала себе губы.
— Прошу прощения, — едва вымолвила Лора Хант. — Вы можете мне сказать?..
Женщина не шевельнулась. Она была неестественно неподвижна. Неподвижна, как камень. Гарри шагнул вперед и коснулся ее плеча. Оно было словно каменное. По лбу у него заструился пот.
— Что же это? — дрожа, спросила Лора.
— Это именно то, чего я боялся, — мрачно сказал Гарри. — Вот только этот фонарик не должен работать, но он работает. Давайте-ка посмотрим его!
Он коснулся фонарика, и тот шевельнулся. Тогда Гарри поднял его. Этот был совершенно обычный фонарик на сухих батарейках.
— Возможно, его здесь оставили, чтобы заставить меня надеяться, — мрачно сказал он. — Как это ни смешно, но мне приходится принимать факты. Пойдемте со мной!
Он повел лучом фонарика. Везде, куда падал кружок света, светящиеся, призрачные стены и потолок выглядели нормальными. Коврики? Гарри пнул один ногой. Коврик был тверд, как железо, ни одно волокно его даже не шевельнулся. Гарри поморщился, ушибив об него ногу.
— Все для того, чтобы мы какое-то время надеялись, — мрачно сказал он. — Давайте осмотрим все остальное.
Девушка крепко держалась за него, когда Гарри прошел в холл.
— Вы знаете, что произошло? — спросила она.
— Увы, да, — ответил Гарри. — Я разрабатывал теорию, что масса не должна быть неотъемлемой частью материи. Эйнштейн заявлял, что у объекта может быть бесконечная масса. Количество вещества не меняется, но масса меняться может — как и скорость течения времени. Вот я и задался вопросом, а что бы произошло, если можно было бы уменьшить массу почти до нуля. И я нашел ответ!
Они прошли через холл в открытую дверь. Фонарик осветил дверцы лифта. Гарри нажал большим пальцем кнопку вызова. Но кнопка не двинулась. Тогда он выключил фонарик.
Мерцающее желтоватое свечение очертило контуры лестничной клетки. Этажом ниже стояла на ступеньке обычная свечка, засунутая в бутылку.
— Все понятно, — с горечью сказал Гарри. — Это устроил Кэйбл. Больше некому. Он был моим помощником и помогал в экспериментах. Я создал машину, которая уничтожает массу в пределах своей досягаемости. Она работала, но мне не понравилось то, что я узнал. Эйнштейн утверждал, что у объекта может быть бесконечная масса и нулевое время…
Они осторожно стали спускаться по ступенькам. Гарри оперся о перила и увидел внизу шарики желтого света. Указатели, которые должны были направить их в нужное место.
— Я обнаружил способ сделать массу нулевой, — сказал он девушке. — Не совсем нулевой, но близко к тому. При этом я обнаружил, что скорость движения времени становится почти бесконечно великой! Обратная сторона формулы Эйнштейна. Если сделать у космического корабля — или человека — нулевую массу, то для него пройдут столетия или тысячелетия, вмещенные в обычную секунду. Именно это и произошло с нами. Мы живем сейчас, примерно, в сто миллионов раз быстрее обычного. Мы могли бы прожить здесь всю жизнь и умереть от старости — а на часах в обычном времени не пройдет и секунды.
Девушка споткнулась. Они подошли к свече в бутылке, Гарри держал фонарик так, чтобы освещать несколько ближайших ступенек.
— Но как это могло произойти?
— Все мой помощник, — мрачно ответил Гарри, — Кэйбл! Он завидовал тому, что я получал потрясающие результаты, а сам он не мог провести ни одного оригинального исследования. Когда я понял, на что способен мой аппарат, то все прекратил. У него были такие возможности, что страшно и подумать. И я не принял во внимание, что Кэйбл тоже разбирается в нем. Очевидно, он самостоятельно скопировал мой аппарат, и мы оказались здесь потому, что он обработал им нас. Во всяком случае, это единственная возможность, какую я могу пока что вообразить. Есть, однако, некоторые странности…
Он замолчал. Девушка заметно дрожала. Они дошли до основания лестницы. Впереди виднелся желтый свет. Он струился из открытой двери и освещал часть холла и абсолютно твердого, абсолютно неподвижного лифтера в униформе. Гарри стиснул зубы и направился к освещенной двери. Наиболее вероятно, что его заманивают сюда, чтобы он прочитал сообщение, напомнившее ему о кучке пыли, в которую превратилась мышь во время его эксперимента, и в которую вскоре должен превратиться доктор Гарри Бретт.
Он вошел в дверь, готовый к любым насмешкам и издевательствам. Но увидел стол, освещенный сотней свечей, понатыканных повсюду в различных сосудах. За столом сидел профессор Олдос Кэйбл и трясся от ненависти над грудами каких-то вычислений и диаграмм, разбросанных по столу.
— Привет, — с иронией сказал Гарри. — Ну, и зачем вы привели нас сюда?
Кэйбл заскрипел зубами. На лице его была явственно видна смесь ненависти и ужаса, но яростная ненависть была сильнее страха.
— Вы знаете, где находитесь! — хрипло сказал он.
— Могу высказать неплохое предположение по этому поводу, — хладнокровно ответил Гарри.
— Тогда найдите способ вернуться, — жестко произнес Кэйбл. — У меня это не вышло!
ГЛАВА II. Игрушки для господина
За дверью позади стола была двухэтажная квартира, полная людей. Кэйбл отчаянно пытался решить проблему, когда прибыли Гарри и Лора Хант. Теперь же он подвел их к внутренней двери, весь трясясь от душившего его гнева, и распахнул ее.