Я думала, что мне всю ночь не сомкнуть глаз, что я опять не высплюсь, но утром просыпаюсь бодрая, кровь кипит, настроение прекрасное, в ванной поет Хуго, а в вишневых деревьях чирикают птички.
— Если б я не был таким дряхлым, то принес бы тебе завтрак в постель, дорогая, — шутит Хуго.
Я, старая дуреха, вскакиваю, бегу на кухню, ставлю кофе. И чего это я так распрыгалась, ну ничего же ночью не случилось особенного, просто выспались, отдохнули.
Суечусь на кухне, сную туда-сюда, а самой опять печальные мысли в голову лезут. Хуго сегодня ночью мне не понравился: старый, некрасивый, совсем не тот, что был раньше, помятый, поизносившийся какой-то. А он, наверное, то же самое обо мне думает. Все было бы по-иному, если бы Хуго много лет назад разошелся с Идой и стал жить со мной. Мы бы превратились в супружескую пару старичков. Тихо, почти незаметно для посторонних, наблюдали бы, как стареют и увядают наши тела, привыкли бы друг к другу, приспособились, и наша интимная близость органично продолжалась бы и в старости. А теперь между нами пропасть в сорок лет — как бы не упасть туда, когда будем наводить мосты. Если Хуго и сегодня попытается ко мне подкатить, я немилосердно отошлю его прочь. А с другой стороны, куда ни глянь, в газетах пишут, по радио, по телевизору рассказывают: нынче пожилые люди от молодых не отстают, с сексом у них все в порядке. А может, врут всё? Может, я безнадежно старомодна или у меня разгулялось мое больное воображение? Да что я, в самом деле, Хуго всего-то погреться хотел, да и мне от этого только лучше стало. Нет, все равно не желаю я больше никаких парней видеть в моей постели, надоели, хватит. Лучше буду следить за кофе.
— Скажи, а у Регины есть друг? — осведомляется ее папочка.
— Сейчас нет, так, время от времени.
Не следует, я думаю, рассказывать Хуго, что Регина крутит романы с женатыми мужчинами. Не стану его беспокоить. Сегодня будет звонить Хайдемари, ему придется ее утешать, разговаривать с дочкой, нервничать придется. И не надо рассказывать Хайдемари, что у нее есть младшая сестра, а то я этого папашу знаю, с него станется, до того хвастаться любит, сил нет.
— Ну, Шарлотта, ты что? Сам не понимаю, что ли? Расскажу ей, когда выздоровеет, — откликается он. — А кроме того, не все ж такие ревнивые, как ты.
— Да, Антон, ты прав, милый. Хоть бы вздрогнул. Куда там.
— Что-то ты сегодня не в настроении, — произносит он после паузы, — прими таблеточку. Хочешь, мою попробуй.
— Да ты что! — Я смотрю на него в ужасе, а он смеется.
Телефон. Это не Хайдемари, это моя невестка. Прямо не говорит, в чем дело, все ходит кругами и мнется. Ничего, если их с Ульрихом две недели не будет рядом? О, что-то новенькое, она никогда раньше меня о таком не спрашивала. Да они мне и звонили-то дай бог раз в месяц, не чаще.
— Ульриха пригласили в Пекин на конгресс китаистов, — объясняет она наконец, — ну, ты знаешь, он обычно ездит один, но на этот раз я его уговорила взять меня с собой. Регина уже знает, она говорит, что пока справится без нас.
Хуго все это не сильно удивляет. Зато у него появляется повод спросить об Ульриховых отпрысках.
— Кору ты уже видел на фотографиях. Она маленькая стерва.
— Но она, кажется, единственная унаследовала твои рыжие кудри, — замечает Хуго. — А с сыном что?
Внук мой Фридрих поступил наконец в университет в Галле, может, тоже будет ученым, как его отец.
Я смахиваю с пуловера белый волосок. Да, кстати, Вероника опять стала красить волосы в рыжий цвет типа «тициан», каково?
Хуго с удовольствием бы на такое взглянул.
— У нашей Шарлотты, кокетки-плутовки, кудри цвета сочной морковки, — шутит он.
— Но наша Шарлотта страшней бегемота, — отвечаю я.
16
Мы с Хуго весь вечер пялимся в телевизор. Нам рассказывают об удивительных скандинавских кабанах, и мы с недоумением наблюдаем, как дикие свиньи развивают огромную скорость в погоне за слабенькими кроликами, ловят их и пожирают.
— Давай, парень, лови его! — подбадривает хищника Хуго.
Действие следующего фильма происходит в Америке — падает самолет. Декорации — бетон и металл, ни деревца. Взлетная полоса, автомобили, летчики. А потом и вовсе — пустота.
— Ох, чего только не придумают, на все руки от скуки, — снова комментирует Хуго.
Опять катастрофа. «Взрыв гремит, корабль пылает, всех спасли, одного не хватает».
— Всю жизнь мечтал хоть раз стать героем! — загорается Хуго. — Но у книготорговца не слишком много шансов совершить подвиг. А ты помнишь, я ведь в молодости лесником стать хотел? Ну, тогда я к литературе еще мало отношения имел. Не люблю войну и плен вспоминать, но вот после войны… Мы же тогда как робинзоны на необитаемом острове жили: все надо было начинать с нуля, учиться жить заново. Мне это даже нравилось.
Ладно, хватит, героям пора баиньки. У меня в спальне дверь не запирается, как бы снова ко мне не нагрянули с визитом. Но на этот раз мне везет.
— Пора и мне уже на боковую, — объявляет Хуго. — Завтра вызовем такси и отправимся в город, надо быть в форме, лечь пораньше. Прогулка предстоит не из легких.
Ни Феликсу, ни Регине неохота служить у нас шофером. Я чувствую себя гораздо бодрее Хуго, его хватает ненадолго. Сначала он еще держится и ликует, глядя на церковь Святого Людовика, маленькую копию римского Пантеона..
— Смотри-ка, вон большой колокол! — радуется он. А мне круглый купол этого храма напоминает первую католическую мессу Фанни.
Хуго быстро устает, и вот он уже устремляется в кафе, посидеть, поесть мороженого посреди Луизенплатц. Его ужасает торговый центр, который вот уже двадцать лет стоит на месте Старого Дворца, и по-прежнему восхищает помпезный монумент — памятник принцу Людвигу. Чудно, право: вся старая рыночная площадь, а вместе с ней и дом моих родителей однажды превратились в груду руин, а вот высокий памятник беда миновала.
Массивный монолитный кубический цоколь увенчан венком, а дальше вверх взмывает дорическая колонна из красного гранита. Раньше по винтовой лестнице внутри этого столба я взбиралась на смотровую площадку.
Хуго обожает Длинного Людвига, который царит над площадью, там, на самом верху колонны, облаченный в бронзовую мантию с эполетами и благородными античными складками, уже зелеными от времени.
Неторопливо покончив с мороженым, Хуго подходит к своему бронзовому другу и изучает надпись на колонне: «Первый камень сего монумента заложен XIV июня MDCCCXLI, открытие памятника состоялось XXV августа MDCCCXLIV». А внизу голубым мелом нацарапано: «Узаконим коноплю!»
Теперь в банк. Хуго просит меня подождать на улице. Место в кафе уже занято, поэтому я присаживаюсь на ступеньки монумента в окружении молодежи. Жду. Жду и вдруг с ужасом представляю, что Хуго опять стало дурно, что он потерял сознание и упал в банке прямо перед кассой. Не пойти ли посмотреть, все ли с ним в порядке? Нет, не буду. Кажется, ему не очень хочется, чтобы я присутствовала при его таинственных банковских махинациях.
Вот он наконец выходит из супермаркета, размахивая каким-то пакетом. Садится рядом со мной, перед нами — дворец. Вторая передышка.
— Я счет в банке открыл. Хочу перевести все свои сбережения сюда. Куплю нашему внуку машину, парнишка рад будет.
А вот это, по-моему, уже лишнее. Незачем зря баловать, я считаю. У Феликса в общежитии полно друзей с машинами, может у кого-нибудь одолжить, если понадобится. Кроме того, мать Регина частенько дает ему напрокат свою неухоженную колымагу.
— А я как-то однажды был там, во дворце, — вспоминает Хуго, — для меня тогда, в детстве, это было чудом просто каким-то, больше, чем сегодня для детей Диснейленд.
Он кивает на дворцовый стрельчатый парадный балкон, над которым сверкает герцогский герб.
— Чего купил?
Секрет, не рассказывает. А мне хочется, чтобы это был какой-нибудь неожиданный подарочек для меня.
Мы делаем еще несколько шагов. Вот церковь, где Хуго венчался с Идой. Закрыто, конечно.
— Ты помнишь… — начинает он совершенно бестактно.
— Не было меня там, я болела, — резко обрываю я его. Неужели не понятно, это же драма всей моей жизни, свадьба эта треклятая?! Чуть более мирно я добавляю: — Старую церковь тоже разбомбили, как и весь центр. Это реконструкция.
Вообще-то, коль скоро домой мы едем на такси, я собиралась купить продукты: хлеб, молоко, мармелад, масло. Еще мыло заканчивается, туалетная бумага нужна, средство моющее для посуды. Но Хуго, естественно, устал до смерти, еле идет, слава Богу, кое-как еще может дотащиться до стоянки такси.
Дома Хуго прячет пакет под кровать (видеть я его не вижу, но слышу, как пакет хрустит), заваливается на софу (в его каморке во флигеле ему делать нечего, там только спать и можно) и просит баночку не очень холодного пива. Я едва успеваю снять кроссовки и влезть в тапочки, а пиво уже в руке у этого барина. Что за идиотская у меня привычка бежать сломя голову, всех обслуживать, до седых волос дожила, так от нее и не избавилась.
— Слушай, Шарлотта, у тебя ведь есть кое-какие сбережения, и у меня тоже. Если сложимся, купим себе уютную квартирку на двоих, — фантазирует Хуго.
— Мой дом для меня абсолютно идеален, — коротко и ясно, сказала как отрезала.
— Понятное дело, у тебя тут твой Бернхард. Расставаться с ним не хочется, да? А если я эту проблему решу, ты отдашь дом нашей дочери или, может, сдашь его внаем?
Неужели старичок на мои денежки позарился? Не может быть, не его стиль, для него деньги никогда много не значили.
Нет, я не могу своими капиталами швыряться. Лет мне немало, надо на всякий пожарный припасти. Вдруг что, заболею, лечиться придется, дорого…
— Да у тебя же трое детей, Шарлотта!
Конечно, он, видно, думает, что у всех дети такие же, как его Хайдемари, живота своего ради родителя не пожалеют.
Да, я уже об этом размышляла. Отпрыски мои меня, разумеется, взяли бы к себе. Но к Веронике я не хочу, Америка — это не мое. У Ульриха — неудобно, невестке придется весь свой образ жизни менять, если в доме появится старая больная женщина. Тоже ничего хорошего. А Регина? Как Хуго себе это представляет? Она же работает.