пусть приходит ежедневно, давление ему измеряет, моет, ну, кормит еще, может быть. Ты-то, Шарлотта, сама уже с этим не справишься.
Меня, между прочим, чужие лица тоже не радуют. Я бы с радостью обошлась без всяких медсестер, врачей, домработниц, разносчиков еды, к тому же муж мой Бернхард все еще лежит в подвале. На что мне чужаки в моем доме?
Я почти уверена, что Хуго умрет раньше меня. Он меня старше, да и вообще — мужчины уходят в небытие раньше нас. Как, интересно, я переживу его кончину? Разве он мне не дороже всего на свете? Иногда мне кажется, я осталась жива только потому, что ждала его, но, с другой стороны, сколько сил мне стоило это ожидание… Может, жила бы себе, горя не знала, если бы не тряслась над каждым его письмом, не таяла от каждого его звонка, не мечтала, что вот он придет и останется со мной.
Пытаюсь каждый час дозвониться до Коры. Она мне поклялась устроить наконец сегодня похороны. Кора объявляется лишь в полдень. Но упрекать ее язык не поворачивается, я от нее теперь завишу, не надо ее злить.
— Ой, бабуля, — извиняющимся тоном произносит она, — мы так вчера оторвались!
— Что, простите?
— Ну, ба, ну, прикололись как следует. Ну, короче, вломили по полной программе.
Бедненький Феликс. Его сестренка — не лучшая компания для приличных молоденьких парнишек.
— Ладно, и что теперь?
— Теперь что? Да ладно тебе, бабуль, он там у тебя в подвале полвека отдыхает, пару часов погоды не сделают. Ну, ломает меня сейчас бегать, суетиться. — Она зевает и откланивается.
Да, ну и дела. Мертвый муж в подвале, полуживой любовник на софе, любимый внук черт знает где в непонятном состоянии, внучка вероломная… Что за жизнь!
Может, хотя бы Хульда знает. Хульда, что делать-то? Она раскачивается туда-сюда и молчит. Ревнует меня к Хуго, конечно. Да и вообще, она только слушать умеет внимательно, совета дельного от нее не дождешься.
Тут у постели Хуго возникает Регина, все еще облаченная в свой белый профессиональный казакин:
— Папа, как ты себя чувствуешь?
О моем самочувствии она не справляется.
Хуго слабо улыбается. Это означает: ах, спасибо, так себе, пожалейте меня, несчастненького, но только знайте, что в больницу я не поеду.
Блестяще исполнил, браво!
Регина поводит своим профессиональным носом, резко поворачивается ко мне и вдруг строго спрашивает:
— Когда папа последний раз принимал ванну? Что? Я-то откуда знаю? Его самого пусть и спросит.
— Двадцать лет назад, — признается Хуго.
Браво, Хайдемари! Вот это я понимаю, никто не упрекнет. В свое время, когда Ида стала передвигаться в инвалидном кресле, ее дочь заказала специальный душ для инвалидов. Ида пересаживалась прямо из коляски на специальный стульчик под душем и могла плескаться вволю. Хуго тоже быстренько усвоил новый способ помыться. Поэтому вплоть до последнего времени он мылся сам, без помощи дочери.
— Пойду приготовлю папе ванну, — Регина решительно шагает в ванную.
Хуго взглядом молит меня о пощаде, но я остаюсь холодна.
— Почему воды горячей нет? — возмущается Регина. — От такой воды у него воспаление легких будет…
Ах да, это газовая колонка барахлит. Там пламя иногда гаснет. Меня Феликс научил включать ее снова. Я неохотно поднимаюсь, чтобы отправиться в подвал.
— Сиди, ма, — останавливает дочь, — я сама…
— Нет! — в один голос вскрикиваем мы с Хуго. Регина такая шустрая, она уже у двери, но тут тяжкие стоны отца заставляют ее вернуться.
— Гипертония, — лепечу я.
Регина достает приборы и измеряет ему давление.
— Вообще-то все в порядке, как ни странно, — констатирует она. — Пап, ты что? Что с тобой?
— Да так, что-то вдруг вступило, — сочиняет он, — лучше мне завтра помыться.
Ладно, соглашается Регина, но колонку она все-таки наладит сейчас. Мы с Хуго хватаем ее с двух сторон.
— Феликс скоро зайдет, — лгу я, — он это умеет лучше нас.
Ну, вот еще, фыркает дочка. Она всегда считала, что у женщин лучше получается забивать сваи и класть рельсы, а у мужчин — вязать и стряпать. Руки у нее сильные, она же тренер и массажист. Без всяких усилий она освобождается от наших хилых объятий и в два прыжка оказывается в коридоре. Бежать за ней бесполезно, она в своих шлепающих сандалиях ускакала уже далеко. Мы с Хуго глядим друг на друга и ждем, когда из подвала раздадутся Регинины вопли.
Но через некоторое время Регина преспокойно шлепает обратно.
— Смешно, честное слово, — объявляет она, — из-за такого пустяка беспокоить мужчину.
Видимо, она только на пламя в колонке и смотрела.
— Ты ничего особенного в подвале не заметила? — хочет удостовериться Хуго.
Черт бы его побрал! Куда лезет, старый дурень! Я бы его самого за такое замуровала!
— Если вы о мышах, — бойкая Регина потирает покрасневший нос, — то я там видела кое-какие следы их деятельности. Но я этих грызунов не боюсь и поэтому орать как резаная не собираюсь.
— А ты Бернхарда еще помнишь? — Хуго путает Регину с Вероникой.
Дочь смеется.
— Да он же погиб еще до моего рождения. Я Антона хорошо помню, я же его считала своим папой.
Ладно, пора за дело. Папу лучше вымыть сегодня, завтра у нее не будет времени, кроме того, после ванны ему сразу станет лучше.
Фрау доктор напускает на себя все тот же строгий профессиональный вид и пробует воду. Кажется, довольна. Папе понравится.
В ванной оба хохочут, как дети. До чего же хочется подглядеть украдкой! Но Хульда предостерегает: «Не смотри, останься при своих иллюзиях».
Через полчаса Хуго, облаченный в свежую пижаму, появляется в комнате, и во всем доме пахнет мокрой псиной. Регина споласкивает ванну, подстригает отцу ногти на ногах, ставит чайник и делает бутерброды с ливерной колбасой и домашним сыром. Да, лучше даже у самой Хайдемари не получилось бы. Избалует нас наша младшенькая, будем как два младенца. Кто знает, может, дом для престарелых не такая уж Богом забытая дыра, как мне казалось.
Дочка рекомендует нам посмотреть мюзикл по телевизору, еще раз бросает довольный взгляд на маму и папу за чашкой цветочного чая и убегает. Наверное, она всю свою жизнь мечтала об этой семейной идиллии и была бы счастлива, если бы мы с Хуго сочетались наконец законным браком, тогда бы и она из внебрачного дитя превратилась в законное, рожденное в браке.
Полуглухой Хуго требует мюзикл. Настроение у него превосходное.
— Просто шик! — ликует он.
Это словечко было модно во времена нашей молодости. Я давно его уже не употребляю, внуки мои над ним посмеиваются.
Я сижу рядом с Хуго, но мысли мои далеко отсюда. Я как-то читала, что романтическая любовь — сердечки там всякие, розочки, колечки, свидания при луне и соловьях, букетики незабудок, — что все это — выдумки нашего века. Но я выросла с мечтой о великой любви и не могу от всего этого отделаться. Вот лежит теперь рядом со мной мужчина моей мечты, самая большая любовь всей моей жизни, обихоженный нашей дочкой как младенец, ему хорошо рядом со мной. Кажется, он собирается выполнить обещание, которого никогда мне не давал.
Наверное, что-то в этом есть, когда в некоторых странах родители подбирают своей молоденькой глупенькой дочке подходящего мужа. Если отец и мать действуют исключительно из любви, безо всякой корысти для себя, результат может выйти вполне достойный, конечно, при условии, что молодым людям не с чем сравнивать. Я бы с таким браком никогда не смирилась. Но почему, с другой стороны, я решила, что с Хуго всю жизнь была бы счастлива?
— А почему внучка не пришла? — перекрикивает Хуго топающих горлопанов на экране.
— Кора завтра все устроит. Не надо молодых лишний раз дергать, — отмахиваюсь я.
— Если ей слабо, я сам все сделаю, можешь на меня положиться, — обещает этот старый больной человек.
— Очень мило с твоей стороны. — Я беру своей рукой его трехпалую левую ладонь.
— У тебя все такие же мягкие ладошки. — И он гладит мою подагрическую скрученную пятерню.
Есть на свете звери, которые вечно преданы друг другу, есть и люди такие. Хуго, конечно, таким никогда не был. Может, верность в браке — тоже всего лишь иллюзия? Эдакая романтическая завиральная сказочка, которой нас всегда кормили? Кто знает, был ли Адам в раю верен Еве. В любом случае, у нее не было, видимо, серьезной конкуренции. А последующие поколения клялись, что только смерть разлучит их. Если кому удавалось прожить вместе без измен лет хотя бы десять, то это считалось достойной проверкой на супружескую верность.
Я выхожу из ванной и вижу: ухмыляющийся Хуго лежит в моей постели.
— Уйди, — негодую я, — я устала и зубы на ночь вынула.
Ну и что, он тоже. Ему бы только погреться немножко рядышком со мной. Он быстро засыпает, а я пытаюсь отвоевать свое одеяло и оборонять от посягательств Хуго половинку кровати.
За окном уже светает, а я всю ночь не спала. Больше никакого интима, все, хватит, спать надо одной.
Моя сестра Фанни никогда не делила ложе с мужчиной, Ида спала с мужчиной лишь некоторое время, даже Алиса страдала от дефицита мужской близости. Ее муж Герт сначала долго оправлялся от контузии, а потом страстно увлекся любительской фотографией. Он не фотографировал семью в отпуске, не выслеживал незнакомых красоток с фотокамерой, он снимал зверей. Помню, в шестидесятые годы, когда еще далеко не у всех в доме стоял телевизор, в большой моде были диафильмы. Собирались вместе, немножко скучали, хрустели соленым печеньем и пили «Холодное озеро», коктейль красного цвета, потом выяснилось, что туда добавляли бычьей крови. А чудак Герт показывал нам снимки птичек, соек и малиновок, в то время как обычно отцы семейств, отправившись на край света, возвращались с фотографиями горячих островитянок, а то и с самими островитянками. Алиса всячески стояла за мужнино увлечение. У него после контузии дрожали руки, и делать уколы этот доктор уже не мог, Алиса взяла их на себя. «Ему идет на пользу фотоохота, — утверждала она, — он успокаивается, когда часами высматривает птичек, притаившись в кустах».