— А разминовку под лавой ты мне удлинишь?
— Сам рыл! — Главный повысил голос. — Никто не виноват, что она у тебя куцая получилась.
— Я не провидец. Я не знал, что мне придется в пожарном порядке забой штрека двигать.
— Для того чтобы качественно работать, особая прозорливость не нужна, — сказал Клоков. — Разминовка под лавой у него паршивая. Короткая, формула закруглений по паспорту не выдержана, там постоянно бурятся вагонетки. Над предложением Игнатова следует подумать. Проходчики на участке Плотникова квалифицированные, толковые… Поговорить надо с людьми, объяснить положение, и, я думаю, скоростная проходка поможет выправить дело.
— Временно поможет, — тихо согласился Плотников.
Он представил всю кутерьму, сопутствующую скоростным методам работы в неподготовленных условиях, до предела напряженный ритм работы, бессонные ночи, заполненные нервотрепкой дни, раздраженное состояние проходчиков, выбитых из привычной колеи, давление начальства — «давай, давай», — и в душе у него росла ноющая пустота.
— Почему временно? — спросил Игнатов.
— Потому что невозможно гнать штрек вплоть до границ шахтного поля скоростным методом. Изо дня в день, из месяца в месяц. Пороха не хватит.
— На Восточном крыле работает новая породопогрузочная машина… — Игнатов умолк, полагая, что вопрос ясен.
— Опять будут сложности с ОКРом. Они ее ждали, как бога… — По голосу главного чувствовалось, что он не возражает против перегона машины с востока на запад.
— Без сложностей не обойтись, — вздохнул Клоков. — Придется отбирать, иного выхода не вижу.
За окном пошел снег. Густой пеленай закрыл поселок, вмиг застелил шахтный двор белым покрывалом.
— Старую ППМ[3] можно демонтировать? — Плотников обращался к главному, но головы не поднимал.
Станислав Александрович ответил не сразу. Почесал затылок, побарабанил пальцами, потом решился:
— Можно. Демонтируй! — И к Клокову: — Уговорим ОКР, Егор Петрович? На вас надеюсь.
— Попробуем воздействовать на сознательность.
— Вопрос о ППМ решим. Будет у тебя новая машина! — Главный чуть погладил Плотникова теплым взглядом, будто преподнес дорогой подарок, которым оба остались довольны.
Иван Емельянович молчал. Не знал, радоваться ему или огорчаться. Новая машина намного производительней старой, но полностью скоростной проходки за ее счет не обеспечишь.
На участке бурно закипела авральная работа. Минуты сжались и поскакали торопливыми секундами, отсчитывая смену за сменой. В лаве кишмя кишели шахтеры, демонтировали транспортер, разбирали струг, переделывали крепь; шум, гам, стук и скрежет не смолкали круглые сутки.
И в шахте, и на-гора до хрипоты в голосе шли споры о целесообразности перехода на новую технику. Находились сторонники комплекса, немало было и противников. По участку густо ползли слухи. И о том, что у новой машины много автоматики, а на нее под землей надежда плохая, выйдет из строя — ищи-свищи слесаря. Приводились примеры с соседних шахт, где эти комплексы давно рубают уголь, и в большинстве своем неутешительные. Говорили и о том, что повысятся нормы выработки.
Тут же находились совершенно противоположные примеры с тех же шахт. И угля качают больше, и заработок резко повысился, и почти исчез ручной труд, и, что немаловажно, надежнее стала кровля над головой, работать стало намного безопаснее.
Плотников почти не выезжал из шахты.. Почернел, осунулся, голос охрип и приобрел какой-то злой, лающий оттенок. В лаву частенько заглядывало начальство. Приходил Клоков, давал дельные советы. Но и без этого работа на участке шла споро. Иван Емельянович умело руководил комплексом подготовительных операций.
На-гора кружила метель, тянула поземка, шахтерский поселок белел шапками крыш, дома будто присели и походили на погрузившихся в глубокую думу мудрецов. В морозной стыни трещал в ставке лед, в фермах копра гудел ветер, и по ночам над всем этим ярились звезды, и в синем ореоле плыла огромная луна.
Возвращаясь как-то со смены, ребята из бригады Михеичева спустились в квершлаг и, удивленные, остановились. Подъездные пути, вплоть до плит, были густо забиты вагонетками, козами, платформами с новенькими узлами и агрегатами, с чистенькими тумбами крепи. Новая техника стояла на старте, блестя в лучах коногонок заводской смазкой.
Проходчики с восхищением рассматривали агрегаты, дивились пытливости человеческого разума, мастерству рук, уважительно гладили холодный, еще не побывавший в работе металл и с удовольствием похлопывали заскорузлыми ладонями по бокам могучей машины.
Позади этой вереницы разрозненных узлов стояла новенькая породопогрузочная машина. Путь ее лежал к ним, в забой штрека.
…После трудных, суматошных дней, вызванных обвалами в бремсберге и заменой техники, Первый западный участок нарезал новую печку, затянул и смонтировал комплекс и, наскучавшись по большому углю, рванул вперед на полную мощь. Антрацит тек круглые сутки сплошной черной рекой. Солидно искрясь в лучах шахтерских лампочек, он плыл по конвейеру и с хрустом плюхался в вагонетки.
Механизированный комплекс работал как хорошо отлаженные часы, делом опровергая сомнения скептиков. Участок опять оказался в центре внимания всей шахты. На рабочих очистного забоя смотрели как на первооткрывателей и потихоньку, но откровенно завидовали.
В первую же неделю работы старый план добычи участок перекрыл вдвое. Плотников повеселел, но об успехах докладывал ровным голосом, осторожно, внутренне весь сжимался, словно был уверен, что это всего лишь начало, только обман, гипноз нового, гром обязательно грянет.
Но шли дни, по штреку взад-вперед, от ствола к лаве, от лавы к стволу, сновали составы, с оглушительными хлопками подгоняли порожняк, с сочным тугим перестуком увозили груженые вагоны. Грязные от угольной пыли, вспотевшие, разгоряченные, десантом выпрыгивали из лавы на штрек шахтеры, уступая место новой смене. Лава на короткий миг умолкала, а потом вновь взрывалась грохотом подземного сражения, извергая глыбы развороченного пласта.
Жарко было и в забое откаточного штрека. Усиленная опытными проходчиками с других участков, бригада Михеичева работала в четыре смены. Трудились напористо, не жалея ни сил, ни времени. Ритм проходки был таков, что времени на раскачивание, затяжную предварительную подготовку не оставалось. График требовал действий немедленных и точных.
Грохот взрывов чередовался со скрежетом породы, забой кипел тесным каменным котлом, не затихал ни на секунду. Порой Тропинину казалось, что вот еще минута — и камень не выдержит такого натиска людей, расслабнет, превратится в рыхлую глину, и тогда можно будет работать еще быстрее, орудуя только лопатой, успевай бить крепь. Эта идея его увлекала, он спешил, представляя себе, как далеко они уйдут от лавы и там, в загадочной глубине, обязательно повстречаются с каким-нибудь чудом.
А крепкий известняк никак не хотел превращаться в глину, подавался туго, с визгом, с россыпью колючих искр, порода стонала и крошилась, как будто на самом деле старалась сберечь вековую тайну. Пот застилал глаза, немели мышцы рук, но рядом с Витькой работали друзья, с таким же упорством, постигая какие-то свои загадки; отдышаться было некогда.
Говорили мало, только о самом необходимом, потому что произношение слов тоже отбирало силы. Надо… Над ними никто не стоял, не подгонял, не повторял этого слова, оно сидело внутри каждого из них, пылью кружилось в каменной круговерти забоя, они видели его там, на-гора, в глазах уходящих со смены и заступающих на подземную вахту рабочих лавы, ощущали в крепких, без слов рукопожатиях.
Надо… А грохот лавы с каждым днем приближался, он становился все отчетливее и мощней, и уже явственно ощущалось, как дрожит угольный пласт, пищит и стреляет мелкой антрацитовой крошкой. Лава, как чудовищный, разъяренный зверь, настигала их, пожирая пласт. Позволить настичь себя проходчики никак не могли. Если нагонит, то стихнет грохот, оборвется черная река, иссякнет тот поток, ради которого все они надевают жесткие шахтерские робы и спускаются в глубь земли, в самое ее чрево.
И к Тропинину, и к Гайворонскому постепенно приходило второе дыхание. Они меньше уставали к концу смены, во время работы не суетились, движения стали размеренными, точными, почти как у Михеичева.
В отличие от Виктора, Вадим в самом процессе проходки ничего интересного не находил. Его занимало совсем другое. Он сделался важным с виду, старался ступать по земле всей ступней, уверенно и сильно, хмурил брови, но это удавалось ненадолго и тогда он подпрыгивал, забегал вперед, махал руками и уже вовсе не шел, а парил в воздухе, как бабочка. Внутри по-прежнему сидел озорной мальчишка.
— Петр Васильевич, а нам этих… ну, вы знаете… Героев дадут? Могут, а?
— За что? — разинул рот Витька.
— Тебе, Вадик, в лучшем случае, медаль вручат. Звезды буграм раздают. — Борис даже не усмехнулся.
Михеичев молчал.
— Медаль на танцах можно носить? — Вадим живо интересовался.
— Партнерше платье на груди протрешь или потеряешь. Ты уж лучше ее в коробочке под стеклом храни, — опять без улыбки посоветовал Борис.
— Какой тогда от нее толк?
— Дело не в наградах, — отозвался Михеичев. — Лава нам на плечи прет. Нужно искать выход.
— Вкалываем, как носороги, какой еще выход! — Вадим взмахнул руками, будто оттолкнул кого-то.
— Этого недостаточно, — Петр Васильевич вздохнул, и дальше шли молча.
Недельный график скоростной проходки можно было выправить ценой выходного дня. На летучке Плотников против обыкновения говорил сидя, не поднимал головы, боялся встречных взглядов. Голос звучал тихо, заискивающе. Работать в воскресенье желали далеко не все. Одних манил покрывшийся ледяным зеркалом пруд с серебристыми рыбинами, другим позарез нужна была поездка в город, третьи справляли именины, а четвертым, после напряженной недели, хотелось просто так поваляться на диване у экрана телевизора.