Ровным бугром, будто аккуратно ссыпанным из самосвала, лежала, дымясь, порода. В забое почти точно по сечению зияла черная дыра и в свете коногонок виделась намного длинней той, привычной, прежней. На кровле не было ни одной трещины.
Семаков улыбнулся, хотел что-то сказать, но слово вертелось около губ, и он никак не мог с ним совладать, чтобы превратить в членораздельный звук и выпустить наружу. Иван Емельянович деловито тер лоб платком, размазывая по нему ровный слой грязи.
— Рекорд сам в руки прет! — воскликнул Игнатов, с силой ударив Михеичева по плечу. — Как думаешь, Васильевич?
— Поживем — увидим.
В одну из смен в забое скоростного штрека получился небольшой затор. Не сходился с графиком цикл проходческих операций. Очередная смена была вынуждена доделывать хвосты предыдущего звена. На это уходило хоть и мало времени, но проходчики выбивались из ритма, и подготовительные операции для следующего цикла непроизводительно отнимали время.
Бригадир нашел выход. Рассек две смены на три. Вклинил в работу двух звеньев третье полузвено, которое и явилось связующей цепью в графике проходки и должно было ликвидировать этот хвост, это бельмо на глазу. Выбор пал на Виктора и Вадима.
Они пришли в забой, сняли самоспасатели, отстегнули фляжки с газированной водой и положили все это на подножку породопогрузочной машины. Витька хотел было отогнать ее подальше от забоя, но тут же передумал. «Когда будем ставить арку, с машины удобнее загонять верхняк. Пусть стоит».
Забой был тщательно очищен от породы, рельсы наращены, и слева, в полуметре от последней арки, темнела ямка для установления следующей стойки.
«Не теряли ребята времени даром».
Тропинин хозяйским глазом окинул место предстоящей работы и остался доволен. На всякий случай обстукал кровлю клеваком, потолок звенел монолитом.
«Интересно, сколько тут тонн? А если до самой поверхности?»
Он вдруг представил себе луг, тот, что был за балкой, большой, просторный, и маленькие, будто карликовые, ромашки на нем. Витька даже удивился. С чего-то вдруг здесь, в мрачном коридоре, ему прибредился живой, солнечный луг, плеснул в глаза ярким разнотравьем и ничего не вызывал в памяти, только почему-то те, раз виденные, крохотные цветы?
Та яркая безбрежность там, на поверхности, никак не совмещалась с сырым, холодным мраком штрека, и Витька тщетно пытался найти что-то общее, что, на его взгляд, должно было соединить, протянуть хоть какую-нибудь ниточку от бурлящей на-гора жизни к той, что давно отшумела и потухла.
Он подумал о том, что весной надо непременно сходить на тот луг вместе с Ларисой и нарвать большой букет тех маленьких ромашек.
«Лариса…»
Яркость дня там, над его головой, налилась ослепительной радугой. Вот она бежит по зеленой траве, и огромное солнце, заполнившее все пространство, играет в складках ее платья, путается лучами в черных волосах, отражается в глазах, и все вокруг звенит каким-то тревожащим душу, сладко-пьянящим звоном.
«Витя, ты любишь меня?»
Трелями уходят к солнцу птицы, наклоняется земля, и Витька бежит под горку, никак не может остановиться и чувствует, что сейчас подпрыгнет и полетит.
«Витя, я люблю тебя. Слышишь, люблю!»
…На прошлой неделе Витька впервые поцеловал ее.
«Зачем ты, Витя?» — дрогнувшим голосом сказала она.
«Я люблю тебя, Лариса! Очень люблю! Я не могу жить без тебя, милая моя». Он опять приник к ее губам, она обняла его за шею и всем телом подалась к нему.
С неба сыпалась пороша, за углом мерцал далекий фонарь, почти рядом скрипнули чьи-то шаги, но то был иной, чуждый им мир, неощущаемый и невоспринимаемый.
«Лариса, ты любишь меня? Скажи, любишь?»
Она опустила голову и еле заметно кивнула.
«Нет, ты скажи: люблю».
«Люблю», — прошептала она.
«Еще, еще, еще!» — горячо просил Витька, целуя ее лицо.
«Никакой совести нет у этой молодежи», — скрипуче проворчал женский голос.
«Сама молодой не была, что ли, — урезонил мужской голос. — Забыла, как это делается? Давай напомню!»
Мужчина гикнул, попытался обнять закутанную в шаль спутницу, но та грубо оттолкнула его.
«Иди, старый черт! Завидно стало?»
Витька взял Ларису за руку, и, вздымая снег, они побежали. У школы Лариса остановилась. Витька отдышался, подхватил ее на руки и закружил.
«Хочешь, я на весь поселок прокричу, что люблю тебя?»
«Витя, я верю».
…Около забоя с кровли тоненькой струйкой сбегала вода. Тропинин поплевал на руки и взял топор. Острие хищно сверкнуло в луче света, он с удовольствием тронул лезвие пальцем. «Точно! Бриться можно».
— Вадик, смени коронки, я обрублю опору. Мы это дело, как с небоскреба!..
— Слушай, Витька… — испуганным голосом проговорил Гайворонский. — У нас нет запасных рельсов.
— Зачем они нам?
— Нам-то они не нужны, а как следующая смена работать будет? Машина до забоя ковшом не достанет.
— Как нет? Почему нет? — Тропинин все понял и опустил руки.
— Очень просто! Выдвижные, видишь, на пределе, а новых ни одной. Забыли доставить. Ребята без этих железяк смену ухлопают.
— Ты что — обалдел?
— Да ты вон куда посмотри! — разозлился Вадим, кидая луч света в сторону. — Пустой след от рельсов остался. Нет, я этого так не оставлю! — Вадим метнулся вдоль забоя, подскочил к Витьке. — Что ты стоишь, как истукан! Нет, этого оставлять так нельзя. Сплошное вредительство! Я к Кулькову… Все, точка, иду звонить! Ох, я ему сейчас речь скажу! Ох, какую я ему речь скажу!
— Кульков не обязан доставлять нам рельсы, — Витька поник.
— Как так «не обязан»? А «Прожектор» для чего создавал? Это его прямая обязанность — следить за своевременной доставкой материалов! А он что?.. Баклуши бьет!
— Да замолчи ты, балаболка! — Виктор что-то соображал. — Пока туда-сюда будем мотаться, смена закончится. За час-два рельсы теперь сам архангел не доставит. Самим надо что-то предпринимать, и немедленно!
— Может, домну с прокатным станом соорудим и это самое… сами… — Вадим делал непонятные жесты руками.
— Топор ты мастак отыскать, а где раздобыть пару рельсов, шариков не хватает?
— Давай, мыслитель, изобретай лисапет, я побегу к телефону, едри те три дрына!
Задыхаясь от злобы, оскользаясь на мокрых шпалах и кляня комсомольского секретаря на чем свет стоит, Вадим бежал к телефонному аппарату, расположенному метрах в десяти от погрузочного люка. Не переводя дыхания, рванул из зажимов трубку, дунул в нее, грохнул кулаком по рычагу.
— Соединяю, — пропела телефонистка.
Вадиму показалось, что она издевается над ним, умышленно медленно перетыкает штепсели и нарочно растягивает слова.
«Куда ей спешить. Тепло, светло и не капает над головой!»
— Василий Иванович? — спросил Вадим.
— Да-а-а-а, слушаю-ю-ю-у…
«И этот прохвост дремлет в кресле!»
— Так вот, разлюбезный!
Мысли вдруг покинули его голову. Парень стиснул трубку, как горло хорька.
— Я немедленно выезжаю на-гора и набью тебе… — Он переложил трубку к другому уху.
— Кто говорит? — властно гукнуло около уха.
— Какого хрена «Прожектор» спит?
— Какой прожектор? Кто у телефона?
— Ты что думаешь, ППМ это лисапет и может обойтись без рельсов? — Дыхание у Вадима восстановилось, он взял себя в руки. «Скажи спасибо трубке, а то я бы тебя приласкал».
— Вы толком объяснить можете?
— Толком говорит Гайворонский. Мы спустились в забой, а для следующей смены нет рельсов.
— Она еще не наступила. И какое тебе дело до этого?
Вадим снова ощутил приступ злости и опять переложил трубку.
— …три дрына!..
— Что, что?
— Рекорд лопнет, как… — Сравнение, слышанное от Дутова, парень проглотил.
— Может, ты, Гайворонский, предполагаешь, что я спущусь в шахту и поднесу вам рельсы?
— Тебя сюда не пустят. Зачем «Прожектор» создавали? — Он внезапно почувствовал, что напрасно горячится, зря бежал, звонил, тратил время и трепал нервы.
— «Прожектористы» безответственно подходят к комсомольским поручениям. И мы обсудим их на заседании бюро. Кто возглавляет «Прожектор»?
— Козьма Прутков.
Трубка помолчала.
— Не солидно, Гайворонский… Положение сложилось серьезное, а ты шутками забавляешься. Не по-комсомольски это. Ты думаешь, что у меня только и забот — ваш штрек. Ошибаешься.
— Я буду звонить главному инженеру!
— Звони. Это по адресу.
— Я доложу Егору Петровичу!
— Гайворонский… Послушай, Гайворонский! Ты недопонимаешь…
— Я звоню Клокову.
Телефон, как голодный волк, клацнул зажимами. Вадим повернулся, чтобы идти в забой, но остановился и прислушался. Навстречу шел Виктор. Молча подошел к телефону, вытянул трубку.
— Диспетчера мне. Максим? Говорит Тропинин с Первого запада. Нам не доставили рельсы. Не подскажешь, где они сейчас находятся? Ясно. Понятно. Спасибо.
Витька повернулся к Вадиму.
— Коза с рельсами стоит на плитах, у бремсберга. Айда!
— Мы не успеем обурить забой.
— Толку мало, если и успеем.
— Семаков где? — заупрямился Вадим. — Это его дело.
— Может, поищешь? Вадик, не тяни резину. Мы бездарно теряем время.
Они бежали по темным лабиринтам горных выработок, чертыхаясь и кляня тех, кто по долгу службы обязан был обеспечить их всеми необходимыми материалами. Но так уж повелось, что обязательно а чем-нибудь забудут, упустят из виду мелочь, а от нее по цепной реакции пойдут неувязки и разнобой, которые в конечном счете приведут к срыву графика проходки.
Случалось это постоянно. Ребята не хотели мириться с таким положением дел, но радикальных средств для искоренения недостатков в сложном хозяйстве шахты пока не находили. Слишком много звеньев тесно переплеталось между собой. Постоянно хромала дисциплина, не хватало знающих дело шахтеров, заедала текучесть кадров, когда люди метались с одного участка на другой, с шахты на шахту, в поисках заработка покрупней, и пойди отрегулируй все это, если один месяц лава качает уголь, как прорва, потом наткнется на сброс пласта или иное геологическое нарушение и забуксует, затопчется на месте, оборвется угольный поток, лопнет план, упадут заработки, и, если это надолго, попробуй удержать на участке любителей жирных получек.