— Спешите, мальчики. Иришка сегодня блины с повидлом затеяла! — Павло, взрывник, совал руку Витьке, потом Вадиму. — В магазин пиво чешское забросили. Вам брать?
— Ящик! — решительно сказал Вадим.
— Есть! — услужливо козырнул взрывник, подмигнув глазом.
Вадим шагнул прочь от ненавистной столовки.
Его настиг Виктор.
— Голодовку объявил?
— Ага, — Вадим кривил лицо, пытаясь улыбнуться. — Слышал? Пиво зарубежное…
— Перестань! Ты его терпеть не можешь.
— Кто, я? Да я с детства…
— А ну, не дури! Пошли есть.
— Я не хочу.
Вадиму было несносно жаль себя. «Ну ладно, ну что же теперь… Вы живите, радуйтесь на здоровье, а что я? Такая уж у меня судьба-злодейка, такая участь — вечные муки и сплошные несчастья, я привык к ним, я все перенесу, лишь бы всем вам было хорошо».
— Ты иди поешь, Вить… — ровным голосом сказал он, грустно улыбнулся и на расслабленных ногах двинулся к общежитию.
Белесая пелена сползла к горизонту, край солнечного диска блеснул острой бритвой, громким треском ломалась под ногами наледь, на голых тополях хрипко каркали вороны.
«Так, даже лучше, — подумал Вадим. — Теперь я свободный человек».
Он представил, как пройдет мимо Иринки с тарелкой сосисок в руках и даже не посмотрит, не поднимет на нее взгляда, не промолвит ни единого слова. Ему захотелось вернуться и немедленно продемонстрировать свою каменную холодность, но что-то удерживало парня от этого шага.
«Уйду в солдаты или на КамАЗ махну».
Дальние края не очень манили. Витьки рядом не было, и роль страдающего старца уже не подходила. Вадим, глубоко вздохнул, достал сигареты, закурил, затянулся дымом, и в голове его, как итог всего этого суматошного дня, отчетливо высветилось:
«Женюсь на Маринке, всем назло!»
На дверях общежития висела афиша: демонстрируется фильм «Добровольцы». «Схожу», — решил Вадим.
В оконной раме блеснул луч солнца, хорошо поставленным басом гаркнул магнитофон, скрипнула форточка, испустив еще один луч, голос умолк, прямо под ноги плюхнулась стайка воробьев, взлохмаченные птицы затеяли кутерьму, зачирикали, и во всем этом Гайворонский увидел какой-то смысл…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Расчетный отдел бурлил избытком новостей. Эту бурю подняла жена Дутова — Вера, сообщив подружкам о том, что будто бы Мащенко уходит на пенсию, а директором шахты назначается Станислав Александрович. И только одного человека не взволновала эта новость. Далека была в этом мире Лариса от дел общественных. Она невидящими глазами смотрела в окно и рисовала грядущие вечера и в них Виктора, такого сильного и нежного, его губы, теплые ладони, его голос, шепчущий самые желанные слова. По дороге к шахте одиноко маячила человеческая фигура, и Лариса подумала, что, может быть, это идет Витя. Хоть на один миг взглянуть в глаза друг другу, одно слово услышать. Девушка присмотрелась и тут же отмела сладкую мысль. Во-первых, он отдыхает после ночной, во-вторых, куда же он один, без Вадима…
Они вошли без стука, остановились у дверей. Борис сидел за столом, понурив голову, и плакал.
— Боря… — вырвалось у Витьки, он шагнул вперед, но, смутившись, остановился. — Что с тобой?
— Читай.
Борис взял со стола телеграмму, протянул ее Виктору. Вадим подбежал к ним.
Скачущими вверх-вниз словами в телеграмме сообщалось:
«Не приходя сознание больнице скончалась Ольга».
— Боря, ну… ты это… — Вадим разводил руками. — Ты… крепись…
— Я всегда чувствовал: нашу семью преследует какой-то рок, — сказал Борис и, мотнув головой, закрыл лицо руками.
— Крепись… — Витька придвинулся к нему вплотную, положил руку на плечо. — Слов тут не найти. Что ни скажешь, все не то. Не всякий огонь водой зальешь. Успокойся, Боря.
Борис, уставившись в пол неподвижным взглядом, молчал. Вадим, шевеля губами, читал телеграмму, словно никак не мог добраться до ее смысла.
— Может, врут? Разыгрывают?.. — сказал наконец.
— С такими делами не шутят, — ответил Витька.
— Три дня назад надо было ехать. — Борис устало поднялся, подошел к окну. — Думал, обойдется. Не обошлось. Никогда не прощу себе этого.
— Она болела? — спросил Виктор.
— Автомобильная катастрофа. Дочь трех лет осталась. И никого, кроме меня…
— Тебе нужно немедленно ехать. Чего ты медлишь? — Вадим загорячился, шагнул по комнате. — Билет взял?
— Денег туда-назад не хватает и в шахтной кассе нет. Только от бухгалтера вернулся.
— Как не хватает? Ты же хорошо зарабатываешь… — Вадим, удивленный, остановился посреди комнаты.
— Половину зарплаты отсылал сестре. Неделю назад купил костюм. И вот…
Витька молча посмотрел на Вадима.
— Сберкасса открыта? — спросил тот.
— Должна.
Вадим нырнул в дверь. Шахтеры помолчали. Кто-то заглянул в комнату, но войти не вошел, постеснялся. В коридоре монотонно и не зло спорили, просто так — доказывали друг другу какую-то пустячную истину, и чередующиеся голоса не очень настаивали на своей правоте, журчали, как заведенные, но не совсем исправные моторы. За стеной похрапывал аккордеон, срывался на лихой мотив «Цыганочки», но сноровки в пальцах у музыканта явно не хватало, и перебористое вступление к танцу не получалось. Аккордеонист был упрям и каждый раз, наткнувшись, как на стенку, на непослушную ноту, начинал все сначала.
— Ты извини нас, Борь… — опустив голову, сказал Витька. — Мы неправильно понимали твое отношение к деньгам.
— Оля росла без отца и матери… — Борис побарабанил пальцами по столу. — Когда я учился, она помогала, чем могла.
— Что же теперь с племянницей?
— Ума не приложу, — он горестно помотал головой. — Отец ее принудительно лечится от алкоголизма. Да разве ему можно доверить Настю?
— А где его родители?
— Они вряд ли подозревают о существовании внучки. Я их ни разу не видел, даже не знаю, где живут. В Казахстане, что ли…
Они вновь умолкли. Виктор смутно чувствовал свою вину перед Борисом. В чем она заключалась, было непонятно, но разговаривать с ним становилось трудно.
Борис сидел, ссутулившись, и Виктор заметил, что в голове его, особенно на висках, небольшими пучками серебрится седина. Раньше он этого не замечал. От глаз струились тонкие морщинки, нос заострился. Витька присмотрелся к уголкам опущенных губ, хотел представить Бориса улыбающимся и не смог.
В распахнутом пальто, с мокрым от пота лицом, вбежал Вадим. Молча прошел к столу, положил перед Борисом пачку денег.
— Бери.
— Что это?
— Четыре сотни хватит?
— Не возьму.
— Так любил сестру, что в последний путь проводить не хочешь? — Вадим говорил строго, будто по-учительски отчитывал нерадивого ученика.
— Не могу я…
— Можешь, должен, обязан… — Гайворонский смягчился: — Они мне ни к чему. Дурь нашла, мотоцикл хотел купить. Сам знаешь, зачем он мне? Шею свернуть.
Борис молча качал головой.
— Упрашивать, что ли, тебя? Будут — отдашь.
— Спасибо. — Борис сгреб деньги, не считая, сунул в карман.
— Вот еще что… Тут я встретил… — Вадим помедлил, будто ему было неприятно произносить дальнейшие слова. — Диспетчера… Максима Антонова… И уговорил, попросил подбросить тебя на его «Жигуленке» в город, к Аэрофлоту. Он согласился.
— Спасибо, Вадик. Я мигом соберусь. Документы только возьму.
Друзья вышли проводить Бориса.
На улице шел снег. Крупные, мокрые хлопья медленно порхали в воздухе, но, приближаясь к земле, мигом тяжелели, ускоряли бег и плюхались в лужи дождевыми каплями. Выглянуло солнце, и все пространство вверху сверкнуло ослепительной, шевелящейся белизной. Воробьи с обочин попрятались, ребята пробивались сквозь снег, как через густые заросли белого камыша.
Снегопад так же быстро прекратился, как и начался. Подул ветер, поселок потемнел, с севера, от террикона шахты пять-бис, надвигалась темная, с серыми пятнами, туча. Ветер был сырым и колким, сосульки на крышах вытянулись, капель притихла.
Навстречу бежал Жора Пойда, хотел остановиться, что-то рассказать, вероятно очередную футбольную новость, но, увидев хмурые лица ребят, от сообщения воздержался и пробежал мимо.
Возвращались в общежитие не спеша, молчали. В глазах стоял Борис, с грустным виноватым лицом, и то, как он осторожно, словно боясь повредить чужую машину, дергал за ручку «Жигулей» и не мог открыть дверь, а рядом стояли они и тоже смущенно улыбались, и было непонятно, почему и он и они чувствуют себя виноватыми друг перед другом. Борис наконец открыл дверцу, повернулся к ребятам, пожал обоим руки. Вадим вскинул кулак:
«Держись!»
Ребят обогнал Геннадий Петраков, пыхнул сигаретой, замаячил впереди длинной фигурой. Обернулся, оскалившись, приподнял шапку.
«Мое вам, с кисточкой!»
Виктор кивнул головой, Вадим молча отвернулся. Подходя к общежитию, Виктор остановился:
— Что теперь с Настей будет?
— Если бы я знал… — ответил Вадим.
— Детские дома есть…
— Борис на это не пойдет.
— А что делать? — вновь спросил Витька.
— Настя у Борьки единственная родственница… Нет, нельзя ее в детдом.
За углом общежития они нос к носу столкнулись с Маринкой. Та на ходу застегивала шубу, была чем-то возбуждена. Очевидно, встреча с комендантшей не привела к взаимному пониманию. Мягко говоря, Дарья Степановна не очень одобряла визиты девушек в мужское общежитие.
— Салют, мальчики! Как Борис?
— Ты с кем поцапалась?
Вадим погладил ее по раскрасневшейся щеке. Маринка ляпнула его по руке.
— Ох и мегера у вас комендантша! Как вы только уживаетесь с ней под одной крышей!
— Борис поехал хоронить сестру.
— Как?.. — У девушки округлились глаза.
— Что там… на шахте? — спросил Витька, чтобы не молчать и отвлечь Марину.
— Тебе привет от Ларисы, — она спрятала платочек, попыталась улыбнуться.
— Спасибо, — поблагодарил Витька и покраснел.
— Ой, мальчики, вы же, наверное, ничего не знаете! Там такой шум, такой гам, там такое творится, побесились все!