В один из дней Вадим привел Настеньку домой, забрав ее из детского садика. Расстегнул шубку, снял сапожки, смеясь, потер раскрасневшиеся с мороза щечки. Витька сидел за столом и загадочно улыбался. Потом подошел, взял Настю на руки, что-то шепнул ей на ушко. По тому, как блеснули ее глазенки, Вадим понял, что Витька приготовил сюрприз.
Настасья росла большой модницей, и плеснувший в глаза разноцветьем красок сарафан привел ее в восторг. Она соскочила с рук, затанцевала на месте, примерила обновку, прыгнула к Витьке, обвила его шею ручонками.
«Витя, Витя, ты Дед Мороз — волшебник?!»
Зависть острыми коготками щипнула Вадима за сердце. Никогда такого не случалось с парнем раньше.
На другой день он обшарил все местные магазины, но ничего подходящего для Насти так и не нашел. Зато через неделю, вернувшись из города, Вадим возложил к ногам Настасьи сияющее люрексом платье.
«Это мне?» — ахнула изумленная девчушка, а потом неутешно плакала, размазывая по личику крупные слезы. Наряд оказался настолько большим, что она утонула в нем, как в бездонном мешке.
«Перешьем!» — утешил Виктор, неизвестно к кому обращаясь.
Утешение в равной мере нужно было обоим.
…Рельсы на новые шпалы ложились ровно, будто влипали в вязкий клей. Иван немного поостыл, надоело материться в одиночку.
Они заканчивали настилку рельсового пути, но крепление штрека подвигалось туго. Арки не хотели прилегать к боковинам и к кровле, стыки топорщились, стяжки приходилось загонять молотом. Михеичев нервничал, то и дело поглядывал на кровлю, словно нюхом чувствовал опасность. Чем-то не нравилась она старому шахтеру. Не внушала доверия. У Витьки из рук выскользнул ключ, больно ударил по колену. И в этот миг левая арка пронзительно взвизгнула, потом зашлась каким-то неестественным храпом, металл дрогнул под многотонной тяжестью и сразу сдался, будто размягчился, осел, завиваясь в спираль. Угластый валун медленно, как-то нехотя шевельнулся и, хрустя боками, пополз вниз на головы проходчиков. Вадим выронил клевак и отскочил назад.
— Витька, берегись!
Валун тяжко ухнул на спину породопогрузочной машины, и та сначала качнулась, лязгнула, потом как-то-присела и со страшным металлическим хрястом пропала в клубах пыли.
— Витька!..
Вадима била дрожь, и он, не в силах унять ее, тянул руки, пытался не то закрыть ими глаза, не то сдавить рот. В густой пыли пропал Дутов.
— Витя, Дутов, Витя!
— Тя-тя-тя… — отозвалось в глубине штрека, и Вадим увидел, скорее почувствовал, как вокруг него, справа и слева, извиваясь змеями, с металлическим воем зашевелились арки.
— Витька!
Из черного провала кровли, круша металл и закрывая собой все пространство штрека, прямо на него ползла чудовищно большая глыба породы. Гайворонский рванулся с места, но свет на каске погас и непроглядная темень обволокла его.
«Конец», — спокойно подумал он, будто речь шла о другом человеке.
Но в следующий миг Вадим вспомнил Витьку и то страшное, что случилось, и все в нем вспыхнуло, запротестовало, он вновь попытался бежать, но не мог шевельнуться, будто схватил его кто-то громадными лапами и держал. Он только слышал, как совсем рядом, в вязкой темноте, все приближаясь, тяжко ухают глыбы породы и так жутко скрежещет металл о камень, что на голове у него зашевелились волосы.
— Витя, ты жив?
Послышался тихий стон.
— Кто там? — Гайворонский ощупью двинулся на звук голоса.
— Беги к телефону, — простонал Дутов.
— Ты где? Говори громче.
— Звони на-гора.
Вадим наткнулся на Дутова, ощупал его ноги, руки — вроде невредимы. Лапнул ладонью по лицу и отпрянул.
— Звони… — стонал Иван.
— Сейчас, сейчас, — торопился Вадим, оттягивая обвисшее тело Дутова глубже в штрек, подальше от разъяренного камня.
Он рванул на себе подол исподней рубахи, вырвал целый бок, ощупью стал бинтовать голову Ивана. Кровь шла из раны выше лба, Вадим никак не мог закрепить на ней повязку. Дутов, скрипя зубами, стонал и все просил его скорее бежать к телефону, сообщить о случившемся на-гора.
Рядом с ним и дальше в забое все еще падала порода, гулко била по почве, рельсам, отскакивала в штрек. Со всех сторон визжала крепь, и казалось, что все подземелье превратилось в разъяренного хищника, готового поглотить в свое непроглядное чрево все сущее.
Вадим забинтовал голову Дутова, подхватил под руки, оттянул еще дальше, куда не долетала порода.
— Беги, Вадик…
Он поискал вокруг себя каску, не нашел, вскочил на ноги и в сплошной темноте двинулся к телефону. «Что же это такое? Неужели их накрыло?»
Гайворонский добежал до погрузочного люка, около реле сидел Петраков.
— Гена, беда…
— У тебя кровь на щеке.
— Скорее, Гена! Вытяни Дутова. Витьку с бригадиром накрыло.
Тот вскочил, поправил коногонку, побежал к забою.
Вадим вырвал из защелок трубку телефона, прокричал в микрофон:
— В Первом западе обвал! Горноспасателей…
На-гора, над шахтным копром, сияло яркое полуденное солнце.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Пожалуй, это была самая кошмарная ночь в его жизни. Он смутно помнил, как вновь бежал к забою, сдирая ногти, пытался разобрать завал, кричал, звал Витьку, как потом штрек заполнили незнакомые люди с ранцами кислородных аппаратов за плечами, и его силой уволокли к стволу, где он краем уха услышал фразу: из завалов такого порядка мало кто выходит…
Не помнил он также, как и с кем шел в общежитие, не раздеваясь, упал в кровать, мгновенно уснул, но через некоторое время проснулся, и ужас случившегося теперь с ясным сознанием охватил его.
За окном шел дождь, в комнате, висела такая тишина, что он отчетливо слышал, как размеренно сопит Борис, как гулко и медленно бьется его собственное сердце. Вадим смотрит в темный потолок, и на душе у него становится так тяжко, что не хочется ни о чем думать, он злится на темную ночь, дождь, на то, что должен наступить день и надо будет принять реальность жизни такой, какая она есть.
«Витя, неужели тебя уже нет в живых?»
Еще никогда в жизни Вадим не испытывал такого пугающего, такого гнетущего одиночества. Он хочет забыться, уснуть, с тайной надеждой на то, что, проснувшись, увидит все не так, как есть, все изменится, и рядом с ним опять будет Витька.
Гайворонский, будто подброшенный пружиной, вскочил с постели, выбежал в коридор. Кутаясь в халат, вышла Дарья Степановна. Вадим поднял трубку телефона, лихорадочно набирал шахту.
— Не надо, Вадик, — остановила его комендантша. — Я только что звонила… — Она опустила голову, и он понял, что ничего утешительного нет. — Всех лучших проходчиков собрали. Бог даст, откопают. Спи иди, тебе в первую смену.
Он прошел в комнату, лег, будто заснул, потом вскочил, сел на край кровати, подумал о том, что через несколько часов надо идти в шахту, пройти по штреку к завалу. И Вадим вдруг представил себе такое, что содрогнулся. «Там кровь, она брызнула из-под камней и залила все…»
Страх от пережитого до него еще не дошел. Он только подбирался к нему, подступал медленно, но уверенно.
Проснулся Борис. Подошел к кроватке Насти, поправил одеяло.
— За все на этом свете человек должен платить. — Борис стоял у окна и будто говорил с кем-то, притаившимся там, в темноте. — За уголь, за сталь, за все блага, и несуразности жизни. И самое нелепое — это смерть в расцвете лет.
«Да, действительно, что может быть нелепее? — подумал Вадим. — Зачем мы вообще явились на эту землю? Любить, работать, ненавидеть, переживать, мучиться? Нет, Витька жив, жив, жив! Иначе зачем все?» Гайворонский вдруг понял, что если он увидит кровь на боковых зашивках или на породе, которую будут разбирать, то не выдержит, убежит из забоя и уже никогда не сможет спуститься в шахту. И в поселке, и в этом общежитии ему не жить. Смерти, как таковой, он не боялся. Он просто не думал о ней. «Через час надо вставать. Зайду в нарядную, потом в раздевалку… Переоденусь… Нет! Нет, в той куртке работать мне нельзя, она обрызгана кровью. Ее нужно заменить…»
Он сидел на кровати, упершись локтями в колени, опустив голову на ладони. Еще ничего не решив, страшась самой мысли, что нужно принимать решение, он обзывал себя трусом, предателем и не стыдился этих определений, словно инстинктивно строил баррикаду, за которой хотел укрыться. А из-за укрытия надвигалось: «Там кровь, весь забой окровавлен. Но надо же…» Он уловил смысл этого «надо» и не мог сдвинуться с места.
Потом заставил себя протянуть руку, нашел на спинке кровати брюки и медленно поднялся. Парень был почти в прострации и если двигался и делал что-то, то только потому, что шаг за шагом неохотно, но неукоснительно подчинялся этому «надо». Надо вставать, и он вставал, надо надеть брюки, и он надевал, надо умыться, и он шел к умывальнику.
Всем его существом двигало теперь это непонятное, но властное «надо». Оно толкало вперед, он сопротивлялся, но двигался, явственно ощущая, что за этим пока маленьким «надо» стоит огромное и пугающее: надо сесть в клеть, спуститься в шахту и пройти в родной и такой страшный теперь забой.
Порой он начинал торопиться: «Скорее, скорее на помощь!», но надежда на спасение друга была так мала, а вероятность увидеть раздавленное чудовищным грузом тело так велика, что сердце стыло и страх парализовывал волю.
Вадим был уже убежден, что его куртка обильно залита кровью. Он видел ее цвет, ощущал запах и тошнотворное кружение в голове. Парень отчаянно пытался избавиться от этих видений, но они становились только ярче. Вадим больно ущипнул сам себя за ногу, начал спешно одеваться. Хотел подождать Бориса, но передумал, выбежал на улицу.
Дождь затих, по небу мчались рваные клочья туч. На восточном краю поселка, за ставком, край неба алел, вот-вот должно было взойти солнце. Чирикали проснувшиеся воробьи, в деревьях, под балконами, тенькали синицы. В некоторых окнах горел свет, реденькая цепочка людей протянулась к столовой. Поселок пробуждался, нехотя сбрасывал покров ночи; будто многопалубный корабль, выплывал из тумана.