— Галя привет тебе передает. Желает выздоровления. Ваня Дутов уже дома, все обошлось…
Виктор пошевелился, намереваясь что-то сказать, Михеичев остановил его.
— Ты молчи, молчи… Набирайся сил. За меня не волнуйся. Дак слух образуется, — он показал на уши. — Не впервой. — Петр Васильевич встал, шагнул к двери, остановился и, не поворачиваясь, с грустью в голосе сказал: — Внук у меня заболел. Оксана в город увезла. Нашим врачам не доверяет.
Перед обедом в палату ввалилась целая делегация во главе с Клоковым. Шахтерам стоило немалых трудов взломать больничные преграды и прорваться сюда дружным звеном, точь-в-точь как на пересменную планерку. Еще за дверью слышались возбужденные голоса, но в палату вошли чинно, с достоинством — мы, мол, не бандиты с большой дороги, больничные законы соблюдать умеем. И в силу этого робели, очутившись в палате: снимали головные уборы, скребли туфлями по полу. Знаем: чистота — главный вопрос.
Пришедших было человек семь. Остальным проникнуть не удалось. Егор Петрович держался позади, улыбался. Вперед выкатился Дутов.
— Молодцом выглядишь, Витек! — подошел, поздоровался за руку.
Его примеру последовали остальные. Зашуршали свертки, на тумбочку легли конфеты, шоколадки, яблоки, перед Виктором высилась беспорядочно оформленная витрина гастронома.
— Кормят как? — первым делом поинтересовался Гаврила Кошкарев.
— Мне этого на месяц хватит, — улыбнувшись, Виктор кивнул на тумбочку.
— Питание в больнице главное дело, — поучительно начал Чернышев. — Витамины, белки, они способствуют выздоровлению.
— Ешь все подряд, Витек, чтобы не ослаб, а то… — Дутов хотел ввернуть что-то насчет женщин, но огляделся и нашел обстановку неподходящей.
— Высоко отчекрыжили?.. — Гаврила ткнул в ноги длинным прокуренным пальцем.
Его дернул за пиджак Дутов, Клоков строго шикнул.
— Левый палец… — Виктор отодвинул ноги.
— Только и всего? — Кошкарев будто бы сожалел, что мало.
Они поговорили о том о сем, поделились шахтерскими новостями, Чернышев вспомнил смешной случай, происшедший в Девятой восточной лаве, где решили подшутить над новичком, послав его с ведром за напряжением, а новичок оказался докой, выехал на-гора, хотел, говорит, сделать как лучше — прямо на подстанцию за свежим напряжением, да так и проторчал там до окончания смены. Больше всех хохотал сам рассказчик, остальные солидарно улыбались. Случай, как говорится, был штатный.
У Ивана приспел анекдот, начал рассказывать, но на третьем же слове споткнулся, шло соленое выражение, заменить которое шахтер не мог и, громко рассмеявшись, замолк. И то, что он замолчал и глуповато расхохотался, и то, что других анекдотов, приличествующих обстановке, Дутов просто не помнил, вызвало дружное веселье.
— Пора и честь знать, — поднялся Клоков. — Дайте мне посекретничать с Виктором.
Все вышли. Егор Петрович помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал, глядя Виктору в глаза:
— Наш разговор на бремсберге помнишь?
— Да, — отозвался Тропинин. — Но я же теперь неизвестно как…
— Глупости! — резко оборвал секретарь.
Некоторое время держалась тишина.
— Что для этого нужно? — спросил Виктор.
— Твое заявление и три рекомендации. Одну дам я, если не возражаешь, другую Михеичев, третью Плотников. С ними я говорил. — Клоков поднялся, чтобы уйти. — Вот еще что. У тебя есть какой-нибудь опыт комсомольской работы?
— В школе, в ПТУ был комсоргом группы.
— Отлично! Об этом поговорим попозже. Выздоравливай! — Улыбнувшись, он вскинул сжатый кулак.
День потянулся как пытка. Часы казались неделями, минуты — сутками. Замирая, он прислушивался к каждому шороху за дверью, все ждал: сейчас откроется и войдет о н а. Бросало в дрожь, становилось жарко, он придумывал слова, которые скажет ей, ломал голову над тем, что ответит она ему, как посмотрит, может, улыбнется, может, заплачет. Нет, плакать он ей не позволит.
Он смочил кончик полотенца, усердно потер лицо. В палату вошла женщина, парню на миг померещилось, что это Лариса. Он рванулся сесть, волнение оказалось напрасным. Пришла жена соседа по палате.
«А если сейчас войдет Лариса? — Виктор огорчился. — Ни поцеловаться, ни поговорить…»
Женщина села на стул, поджала руки. Она была чем-то опечалена, муж, вероятно, знал причину и раздражался ее видом.
— Не ко времени ты… — сказала она.
— Болезнь не спрашивает, — отозвался он, и оба умолкли.
«У нас с Ларисой так не будет. Никогда», — подумал Виктор.
Чем ближе был вечер, тем острее подступала тоска. Брало зло на свою покалеченную ногу, порой хотелось плюнуть на все, сорвать постылые бинты — и пусть будет больно, пусть течет кровь, ему надоело ждать, иссякло терпение, на коленях, на животе он должен добраться до поселка, хоть один раз взглянуть на ее окно.
Мерк день, в тусклых сумерках, низко над землей, плыли грозовые облака, пахло дождем. За окном, где утром взошло солнце, горизонт рассекла молния, трескучий удар грома потряс воздух. Вслед за первой у дальних терриконов распласталась ветвь, ухнул взрыв и покатился перекатами по горбатой донецкой степи.
В этот день Лариса не пришла…
Тропинин лежал в темноте, в окно плескалась молния, от непонятной обиды подступали слезы. Нет, Виктор не роптал на Ларису, не упрекал, не осуждал. Росло чувство одиночества, заброшенности, ненужности. Гроза делала обстановку гнетущей. Приходила сестра, предлагала включить свет, Виктор отказался. В темноте отыскал наушники, надел на голову. Под треск разрядов ударяла шальная песня. Шахтер не мог долго ее слушать, она казалась оскорбительно легкомысленной, даже пошлой. Он сдернул наушники, рывком выдернул шнур из розетки.
…После вечернего обхода в палату прокрались Вадим и Борис. Наигранно веселые, они долго трясли ему руку, похлопывали по груди, весь вид их как бы говорил: «Вставай, дружище! Гладь галстук, пошли на бал!»
Ребята знали, что Лариса еще не приходила.
— Ты тут как граф Монте-Кристо! — гоготнул Борис.
— Не хватает аббата Фариа, не с кем подкоп сделать, чтобы сбежать, — Виктор шутил, но голос был на серьезной ноте.
— Посмотрел бы ты, Боренька, какие около него сестрички шастают! — Вадим подмигнул.
— Лариса лучше, — хмуро сказал Витька.
— О чем речь! — поспешно согласился Вадим, кляня себя за невольно вылетевшую фразу, произведшую на друга неприятное впечатление.
— Ты видел ее? — прямо спросил Витька.
— Нет.
— А Марину?
— Да. Лариса боится. Не осуждай ее. Все станет…
— Встретишь, передай привет. Скажи, скоро сам приду. Больница не ахти какое зрелище для девушки, — Виктор улыбнулся.
— Я от Маринки еле отбился. Пойду да пойду… Сестра милосердия нашлась!
— Где Настенька? Почему не приводите?
— Поздно, — отозвался Борис. — Кажется, Дарья Степановна выиграла схватку. Третий день Настя живет у нее.
— Охламоны! — ругнул Витька. — Все равно приведите.
— А Борис-то женится! — просияв, выпалил Вадим.
— Витя, дружок, помоги! — притворно взмолился тот. — Доведет он меня до смертоубийства!
— Зачем тогда штаны импортные купил? На что полполучки угробил?
— Витя, он эти штаны по ночам примерял. Велики оказались, вот и озлился, — разъяснил Борис.
— Серьезно?
Тропинину почудилось, что сидит он в общежитии, на своей койке с провисшей сеткой, и ничего в его жизни не случилось, нет больницы, не прогрохотал обвал, надо только нагладить брюки и идти на свидание. Вот они, рядом с ним, его друзья, подтрунивают друг над другом, незлобиво поспорят, затеют возню, поделятся сигаретами, рубашками, галстуками, займут очередь в шахтерской столовке, пройдут знакомой до камушка дорогой к шахте, вместе спустятся в забой…
Всю ночь лил дождь. Порывы ветра бросали в окно косые струи, они секли стекло, со стуком отскакивали на подоконник. Коридор кто-то мерил неровными шлепающими шагами, коротко подкашливал. То ли вверху, то ли этажом ниже плакал ребенок.
Сон не шел к Виктору. Впрочем, он и сам не очень хотел забыться. Надо было решить, как-то обдумать свою жизнь, по-новому определиться. В голове роились мысли, но что решать и как определяться, виделось смутно. Эта нечеткость раздражала, вселяла неуверенность.
Он ворочался с боку на бок, глубоко вздыхал, пытался остановить в памяти приятные моменты жизни, гнал те, которые огорчали. Хороших воспоминаний приходило больше, и почти все они были связаны с Ларисой и Вадимом. Они являлись яркими, парень подолгу держал их в себе, боялся отпустить, опасался, что вместе с ними уйдет часть его самого…
Наступивший день наполнился суетой с частыми уколами, пилюлями, порошками, врачи обстукивали, ощупывали его ноги, о чем-то тихо переговаривались, тут же, в палате, рассматривали рентгеновские снимки, больного ни о чем не спрашивали, будто был он тут посторонним, а они решали одним им нужную задачу.
Он понял, что врачей беспокоит резкое падение гемоглобина в его крови и непадающая высокая температура.
Понемногу стали надоедать посетители. Жорик Пойда битый час разъяснял ему о положении дел в отечественном и мировом футболе. Гена Петраков грозился притащить в палату шампанского и распить за скорейшее выздоровление. Максим Антонов оказался оригинальнее всех. Он предложил покататься на машине. Витька с отчаянной радостью согласился, но, вспомнив о вездесущих очах сестрички, махнул рукой:
— Не выйдет…
Вскоре симпатичная сестричка подкатила стол на колесах, с милой улыбкой помогла Виктору перебраться на него и повезла в перевязочную.
— Соскучился? — шепотом спросила она в коридоре.
Витька не знал, кого она имеет в виду, но согласно кивнул головой.
— Очень.
— Потерпи, — сестра сомкнула веки. — Терпи.
Обоим нравилось секретничать.
Худой, высокий хирург, теперь уже без стерильной повязки, аккуратно разбинтовывал его ногу. Длинная лента бинта кольцами ложилась на стол. Виктор не спускал с нее глаз. Ждал увидеть кровь. Собравшаяся горка марли была сухой и чистой. Конец повязки присох к ране, врач рывком отодрал ее.