После операции Таню не пускали к мужу. Она просила, плакала — все бесполезно.
— Ему нужен покой, а вы не сдержите себя, — отказывал Бадьян.
Таня встала и решительно направилась в палату. Вано Ильич остановил ее, молча накинул ей на плечи свой халат и так же молча вернулся в кабинет.
«Только бы не заплакать, сдержать себя. Во что бы то ни стало сдержать, — думала она. — Надо подбодрить его, не дать упасть духом — это главное сейчас. Он сильный! Вдвоем мы все переживем, лишь бы выжил. — И внахлест упрямое: — Выживет, выживет…»
С того момента, как понял Сережка Петров, что не кошмарный сон случился с ним, а дикий по своей жестокости поворот судьбы, в мозгу застыло: «Все кончено».
Что подразумевать под этим «все кончено», Сергей не знал. А на операционном столе, когда загорелось огнем и стало неестественно легким левое плечо, подумал: умереть бы…
И испугался.
Не смерти испугался, а внезапно пришедшей мысли о ней. Что-то простое и совсем обыденное мелькнуло перед глазами, отчего сжалось сердце и подступила неуемная тоска.
В палате он молча смотрел в потолок и не мог совладать с приливом горьких мыслей. «Неужели здесь… На могиле посадят березку…»
И опять стало страшно Сергею.
— Сестра, а почему меня сразу не убило, ведь там высокое напряжение?
— Наверно, вы бессмертный, — тихо сказала она и, оглянувшись, добавила: — Не надо разговаривать, а то нам влетит от врача..
— А лучше бы… смертный…
— Что вы, Сережа! Разве можно так?! Выздоровеете, работать пойдете, ну и все такое… Вот у нас был случай…
— Я знаю эту историю, сестричка. Скажите лучше, когда собираются мне другую… — И замолчал.
Туго сдавил веки и, как пулю в сердце, ждал: сейчас скажет — завтра…
У дверей палаты Таня остановилась. Поправила волосы, косынку, протянула руку вперед, намереваясь открыть дверь, и не решилась. Боялась увидеть Сергея в окровавленных бинтах, без руки, и чувствовала, что не выдержит, расплачется. Всем телом налегла на дверь и вошла в палату. Глаза Сергея на миг вспыхнули и погасли. Сестра встала и осторожно вышла.
— Я дома была, — выговорила Таня и удивилась звуку своего голоса. «Зачем я это говорю, это же неправда!» — Дома все хорошо, — сказала и подумала: «Зачем я вру? Я же все время простояла под окном операционной, держа руки около ушей, чтобы закрыть их сразу, как только раздастся крик Сергея». — Сережа, я с тобой тут буду… помогать…
— Сядь, Таня, поговорим… — Сергей глотнул слюну и отвернулся. — Маме всего писать не надо. У нее больное сердце. — Он на минуту замолчал, кусая губы, а потом строго сказал: — Вот и кончилось наше счастье… — И заспешил: — Ты не ходи ко мне, Таня. Так будет лучше. Для нас обоих. Брось меня, уйди. Уходи, я не люблю тебя… я… — Сергей болезненно сморщил лицо и умолк.
Таня судорожно закрылась руками.
— Зачем ты обижаешь меня, Сережа? — Она хотела задушить подступивший вскрик и не смогла. — Зачем ты так?.. Я же люблю тебя!
— Тебе двадцать лет, твоя жизнь впереди… Для меня все кончено. Уходи, я прошу…
Дверь качнулась, как в тумане, пол зыбко дрогнул и поплыл в сторону. Из-под рук ускользает дверная ручка, делаясь то гигантски большой, то мизерно маленькой.
«Надо уйти, он просит, я не нужна ему…»
Выстрелом ударила дверь — ушла. Ушла Таня, жена. Заныло в груди и придавило к постели. Не дотянуться до двери, не открыть ее, не позвать: вернись! Сергей всем телом рванулся вслед и тут же беспомощно упал. Зубами рвал наволочку и неумело, по-мужски плакал.
Впервые за свою сознательную жизнь — неутешно, навзрыд.
Как в пустыне шла Таня по улицам шумного вечернего города. На что-то натыкалась, поворачивала в другую сторону и снова шла без цели, без дум, без желаний. У железнодорожного переезда перед самым носом тяжело ухнул поезд и зацокал частой дробью колес. Таня вздрогнула и побежала назад. «В больницу, скорей!» Пробежав метров десять, остановилась.
— Вас обидели, девушка? — Незнакомый человек осторожно отвел Танины руки от лица и, заглянув в заплаканные глаза, заботливо спросил: — Что-то случилось? Может, помочь?
— Никто не поможет нам, — всхлипнула Таня.
— Зачем же среди улицы плакать? Вам куда идти?
— Не знаю. Муж мой в больнице…
— Что с ним?
— Несчастье в шахте…
— Обвал?
— Нет. Руки током обожгло. Он жить не хочет. Меня гонит от себя.
Человек задумался. Махнул рукой: пошли!
Таня шла рядом и не понимала, куда и зачем ведет ее незнакомый человек. Отвечала на его вопросы; торопясь, начинала рассказывать о своем горе, на полуслове умолкала, всхлипывая, закрывалась ладонями.
Больница была заперта. На долгий звонок вышла дежурная сестра, молча открыла дверь и, не взглянув на поздних посетителей, ушла.
Танин спутник остановился в коридоре. Растерянным взглядом осмотрел многочисленные двери и почесал затылок. За какой-то из них лежал человек, попавший в беду. Чем он поможет ему? Там, на улице, когда он увидел одиноко плачущую женщину, было проще. Человек в беде: надо помочь. В пути подбирал ободряющие слова, не подозревая, что все они поблекнут, станут неубедительными даже для самого себя, стоит только оказаться в этом ярко освещенном коридоре с дурманящим запахом йодоформа.
— Как фамилия вашего мужа? — спросил мужчина, будто ожидая, что эта неизвестная ему фамилия внесет ясность в создавшееся положение.
— Петров.
— Смотрите, какое совпадение! А моя фамилия — Петренко! — Хотел улыбнуться, но только виновато сморщил лицо и откашлялся.
Из операционной вышел врач.
— Кто вас пропустил сюда?
— Мы к Петрову…
— Время для посещения больных с двух часов до пяти. Днем к тому же!
— Товарищ! — Петренко шагнул к врачу. — Нам на пять минут, это очень важно.
— Все в нашей жизни важно, и никто не хочет ждать. — Врач повернулся, чтобы уйти.
Таня узнала Бадьяна.
— Что с ним, доктор? — уцепилась она за халат.
Бадьян остановился.
— Открылось артериальное кровотечение. Кровь остановлена. Для вливания крови не хватило наших запасов нужной группы… В Макеевку пошла машина. Часа через полтора кровь будет. Вот и все. Вы здесь не нужны.
— Как же так, товарищ врач!.. Доктор! Два часа… это же много! А вдруг человек… — Петренко мял в руках кепку, совал ее в карман, вытаскивал и тряс перед лицом врача. Ища поддержки в какой-то своей еще не высказанной мысли, Петренко посмотрел на Таню и тихо, умоляющим голосом произнес: — Товарищ, возьмите у меня кровь, пожалуйста, я совершенно здоров. Вот посмотрите! — Он сбросил с себя пальто, заторопился, нащупывая на рубашке пуговицы. — Вы не имеете права отказать мне! — Голос Петренко дрогнул. — Я не уйду отсюда! Я буду жаловаться! Что вы так смотрите на меня?!
— Вы хоть знаете, какая у вас группа крови? — устало спросил Вано Ильич.
— Какое это имеет значение! Кровь есть кровь!
— Нам нужна первая группа, резус положительный.
— Вот-вот! У меня точно такая… с резусом…
Через полчаса Бадьян настраивал аппарат для переливания крови и задумчиво улыбался.
— Сережа, ты знаешь, кто стал твоим донором? Известный тебе… — И поднес ампулу с алой жидкостью к глазам Сергея, надеясь приятно изумить его. На этикетке торопливым почерком было написано: «Петренко Геннадий Федорович. Токарь. Группа крови первая».
Сергей не знал токаря Петренко, так же как токарь Петренко не знал шахтера Петрова. Но врач полагал, что они хорошо знакомы: зачем бы иначе человек врывался в больницу среди ночи и предлагал свою кровь.
Эту ночь Таня провела в больнице. Сидя на стуле около столика дежурной сестры, силилась задремать, хоть на минуту забыться, и не могла. Несколько раз ходила в палату к спящему Сергею, молча смотрела на него и, боясь расплакаться, убегала.
Однажды Тане почудилось, что ее зовут. Бегом направилась в палату. Сергей метался в бреду по постели, хриплым шепотом звал:
— Таня, Танечка… иди ко мне. Не плачь, мама… Мне больно, доктор… Не хочу, не хочу…
Утром Таня взяла полотенце и повесила на спинку кровати, заслоняя лицо Сергея от солнечных лучей.
— Пусть светит, Таня, — услышала она и замерла.
— Ты не спишь, Сережа?.
— Какое теплое солнце…
— Я не уйду от тебя. Что хочешь делай со мной. Не уйду! Мне жизнь без тебя не нужна.
Днем больницу осаждали шахтеры. Упрашивали, грозились, потрясали всевозможными бумажками перед глазами главврача и уходили ни с чем. Посещать Петрова категорически запрещалось. К знакомым и незнакомым людям выходила Таня. Сбивчиво рассказывала о состоянии здоровья, принимала кульки, записки, протоколы собраний, вся суть которых сводилась к одному: не падай духом, друг, мужайся, шахтер!
К вечеру приехал весь состав комсомольского бюро шахты. Ребята, задумчивые, грустные, гуськом прошли в приемный покой и попросили к себе врача.
К ним вышел Бадьян.
— Почему к Петрову не пускают друзей? — сердито спросил Мамедов.
— Существует определенный порядок, к тому же больной очень слаб, — ответил Вано Ильич.
— Сколько это будет продолжаться? И что сделано для его выздоровления? — выдвинулся вперед Волобуйский.
— Мы все мужчины. Я понимаю ваши чувства. Но… случай исключительный.
— Нас не интересует статистика! — взорвался Николай Гончаров. — Мы спрашиваем: он будет жить?
— Ну, друзья мои!.. Вы говорите так, будто подозреваете что-то. Делается все, что в наших силах. Будем надеяться…
— Извините, — смягчился Николай, — это ж наш Сергей, такой парень!.. Мы решили дежурить здесь. Если потребуется кровь, кожа… в общем, все мы в вашем распоряжении, — тихо закончил он.
— Спасибо! Пока этого не нужно. Но… все может быть.
Бадьян ушел. В белом больничном халате вошла Таня.
— Коля, Сереже и правую готовят…
— Успокойся, Танечка, — обнял ее за плечи Гончаров. — Надо крепиться, понимаешь, надо.
— Как посмотрю на вас, все живы, здоровы, а он… — заплакала Таня. — Как же вы не уберегли его?