Прости меня, старую одинокую женщину, за то, что врываюсь к тебе своим письмом. Мне очень трудно сейчас. В больнице мой сын, мой Валерик. Два месяца назад ему ампутировали правую ногу. Дикий, невероятный случай. Баловались около проходящего трамвая, и его кто-то нечаянно, а может, умышленно, толкнул под колеса. Казалось, самое страшное уже позади. Все операции прошли успешно, Валерик стал поправляться. А две недели назад, как раз в воскресенье, захожу я к нему, а рядом с ним Игорь, дружок его, и на тумбочке бутылка водки. Валера, говорю ему, зачем тебе это? Он посмотрел на меня и как крикнет: «А что мне еще осталось!» И пошло с тех пор. Вывезут его в коляске во двор, а около него все пьяницы гужом. По-всякому говорила с ним, извелась вся, ничего не хочет понимать. Напьется, а потом плачет. Погибнет ведь Валерик, единственная моя радость в жизни, и не оттого, что инвалидом стал, а от нее, проклятой, от водки, погибнет. Вижу и чую я все, а совладать с ним не могу. Сынок, дорогой, я прошу тебя, на коленях умоляю, помоги моему сыну. Ты прошел через этот огонь, помоги Валерику, напиши ему письмо, вразуми его. Только ты сможешь спасти моего сына от пропасти. Я умоляю тебя.
Р и т а. Может быть, съездить к нему в больницу?
Я. А Таню на кого оставим? Дорога в два конца рублей пятьдесят станет! Где их взять? Сколько до пенсии осталось?
Р и т а. Неделя.
Я. А денег?
Р и т а. Рублей семнадцать.
Я. Подпишу ему повесть.
И я написал на книге:
«Дорогой Валера! Все, что ты здесь прочтешь, не досужий вымысел. Соразмерь свою жизнь с жизнью Сергея Петрова; может быть, ты сделаешь для-себя кое-какие выводы. И вообще, сильный не тот, кто не боится трудностей, сильный тот, кто найдет в себе мужество преодолеть их».
«Дорогой Владислав!
Прочла вашу повесть. Поздравляю вас. Я научный работник, филолог, преподаватель вуза. Много лет занимаюсь литературой. Вы можете мне поверить. Есть у вас литературные способности. И путь, избранный вами, нелегкий, тернистый путь, все-таки верен. У вас будет много читателей. Мои студенты читают вас и на экзамене по советской литературе говорят о вашей повести. Вам надо учиться. Вы сильный и гордый человек. Вам можно позавидовать. Подайте документы в Литературный институт. Вы меньше чем кто-либо нуждаетесь в снисхождении. Я бы не писала об этом. Но у меня есть кое-какие права. У меня нет зрения, нет совсем, с детства, с двух лет. Мне и легче и тяжелее, чем вам. Легче потому, что я ничего не помню, не знаю ни света, ни цвета, тяжелее потому, что мне трудно ходить. Я не могу уйти одна в лес, на речку, не могу заглянуть в глаза маленькому сыну, не могу найти упавшую из рук книгу, хотя руки у меня есть. Но самое страшное то, что я не могу читать. Я вот университет и аспирантуру закончила и диссертацию защитила, и все с помощью посторонних людей. Кто-то помогал, а кто-то отвергал. Было и тяжело, и обидно. Но что делать? Надо жить! Я ненавижу страдания и смерть. И в число самоубийц никогда не попаду. Доберусь все-таки как-нибудь до леса, а цветы можно различать по запаху. Мой маленький сын играет на пианино, а я так люблю музыку.
Приезжайте ко мне с семьей летом, если вам захочется и если у вас будет время. В нашем городе много солнца.
Извините, я плохо пишу. Видимо, расшатались нервы. Я ведь не могу перечитать и исправить то, что пишу. Пишущей машинкой я владею сама. Вот видите, все не так уж и мрачно. Мир цветет, несмотря на боль и потери. И Маяковского я не люблю как раз за его последний шаг. Неудобно для революционного поэта и просто для мужчины. Еще раз желаю счастья. Хорошо, что вы оба все-таки живете на земле.
Письмо было в одной пачке, рядом с письмом Валериной мамы. Еще раз перечитав оба, я задумался. А что же все-таки такое человеческое мужество? Продукт общественного воспитания, черта характера или мировоззрение человека? Я думал об этом и когда читал следующее, необычное письмо.
«Уважаемый гражданин Титов!
Мы, осужденные 5-го отряда, прочитав вашу повесть, были глубоко тронуты патриотизмом ее содержания. Общественность нашего отряда с большим удовлетворением встретила включение в программу читательских конференций обсуждение вашей повести.
Ваша повесть вызвала у нас чувство жгучего стыда за наши преступления перед Родиной и советским народом. Мы еще с большей ясностью осознали, что, совершив преступления, сами втоптали себя в грязь, потеряли право носить гордое имя советских людей «товарищ». И теперь проводим свою молодость и жизнь за колючей проволокой. Горько сознавать, что мы свернули с дороги, по которой идет весь советский народ, совершили преступления, причинили людям горе, нанесли материальный ущерб государству. И теперь, когда весь советский народ трудится с огромным энтузиазмом, мы стремимся своим трудом и безупречным поведением внести свой посильный вклад во всеобщее дело торжества идей социализма и коммунизма. Мы хотим вернуться в дружную семью советских тружеников обновленными людьми, достойными гражданами страны Великого Октября.
Заверяем вас и в вашем лице весь советский народ, что к позорному и грязному прошлому возврата не будет, что честный труд и полезность нашей Отчизне станут отныне для нас путеводной звездой в жизни.
Мой отец Андрей Антонович Титов вернулся с фронта в конце лета 1945 года. Мама птицей спорхнула с лавки, и не успел я еще понять, что же произошло, как она со стоном повисла на шее у крепкого, широкоплечего сержанта с дюжиной блестящих медалей на груди.
— Андрюшенька, родной мой!..
Мы все четверо заревели в один голос и вцепились в материну юбку. Губы отца были тугие, соленые, борода и щеки колкими, от выгоревшей гимнастерки густо пахло табаком и потом. Война для нашей семьи кончилась.
А в тяжелом, голодном 1947.году я впервые видел, как плакал отец. Солдат Великой Отечественной, трижды раненный, не раз смотревший смерти в глаза, плакал не оттого, что было жалко тех семисот рублей, которые вор вытащил у него из кармана, и даже не оттого, что его четверо пухлых от голода детей опять останутся без крохи хлеба, а от какой-то жгучей, непонятной обиды. И он никак не мог понять, как это так можно — залезть в чужой карман и украсть.
— Андрюша, хватит. Андрюша, перестань, дети видят, — уговаривала его мама. А он только вздрагивал всем телом, мотал головой и срывающимся голосом выкрикивал:
— Ну как же так! Как же так!..
«Фашист — это понятно, — думал я. — На то он и фашист. Они не люди, их всех на войне постреляли. Ну, а как же это свой, русский? Кто же он?»
«Здравствуй, дорогой Слава!
Только что закончила со своим классом коллективное чтение твоей повести и сейчас вместе с учениками пишу письмо. Я хочу рассказать тебе о том впечатлении, которое произвела на меня и на ребят твоя повесть.
После того как я закончила читать, в классе стояла необыкновенная тишина. (А мой 8-й «Б» далеко не ангелы!) Они сидели, затаив дыхание, а потом разом наперебой стали высказывать свои мнения.
Н и н а Ж и г а н о в а. Спасибо за такую книгу. После того, как я ее прочла, мне хочется оглянуться назад и задать себе вопрос: правильно ли я поступаю? А смогла бы я быть такой, как Таня, Сергей? Я должна быть такой. Разве могут по-другому поступать наши советские юноши и девушки!
П е т я Б у г а н о в. Мне запомнился Егорыч. Это чудесный человек. С таким другом не пропадешь. Спасибо ему за то, что в трудную минуту он ободрял Сергея, не давал падать духом.
Л и д а Б у д а н ц е в а. К повести можно поставить эпиграф: «Я люблю тебя, жизнь!» Сергей Петров — это еще один Островский. Он очень близок нам и понятен. Повесть учит нас любить жизнь, никогда не унывать, все время стремиться вперед, искать лучшее, не останавливаться на достигнутом, до конца бороться с любыми трудностями. Несмотря на нечеловеческие муки и страдания Сережи и Тани, в каждой строке звучит победная музыка жизни.
А вот что говорит С а ш а Ф е д о р о в: «После прочтения книги у меня было очень много всяких желаний. Каких, я даже не мог как следует разобраться. Единственное, что я почувствовал ясно, — буду врачом и именно таким, как Григорий Васильевич Кузнецов. Я бы день и ночь колдовал у постели больного».
А мне лично хочется сказать много теплых слов в адрес Тани. Я надеюсь, что когда-нибудь увижу ее. Таня, милая, дорогая, какая же ты молодец!
Дорогой Слава! Я забыла представиться тебе. Г а л и н а Д м и т р и е в н а Л е б е д е н к о. Ты знаешь меня под фамилией Ярикова. Работала я библиотекарем в Добринской библиотеке и очень хорошо помню тебя.
Очень просим прислать нам свои фотографии. Мы оформляем альбом, а у нас ничего нет. И еще просим приехать к нам в гости, встретиться с моими мальчишками и девчонками».
Родина… Дурманящим запахом донника пахнуло от строк обратного адреса, степным разнотравьем плеснуло в глаза, и не поднять головы от письма, и сердце застучало где-то у самого горла. Вот она, как живая, стоит перед глазами, Галина Дмитриевна, и деревянное здание районной библиотеки, и двухэтажная школа, и шум и гам класса, и голоса друзей, и огромное синее небо над бескрайними полями хлебов…
— Ну что ты, дурачок, — треплет мой чуб Рита. — Летом поедем в Добринку, прогони ты свою ностальгию. Ну хочешь, завтра соберемся и поедем?
— Надо работать. Видишь, какой завал писем. На каждое хочется ответить. А время с каждым днем — как шагреневая кожа. И новая повесть стоит на месте. Черт!.. Думал, что после первой пойдет все как по маслу, а оно наоборот. Будто и писать никогда не писал.