— Я… — зарычал Балу, но начштаба, шагнув вперед, оборвал его, встав вплотную, упершись ремнем в пистолетный ствол, глядя в упор:
— Молчать. Хватит, Бало. Отдавай приказ сложить оружие. Не губи людей понапрасну. И подумай еще раз о раненых. Стоят ли их жизни, сколько твои амбиции? — И, чуть повернувшись, добавил — Лейтенант! И вы — тоже. И вы… унтер… Боевые офицеры, господа, а такой позор! Мятеж! Хватит, господа. Отдавайте приказ. Не прикрывайтесь больше своими людьми — умейте сами, лично отвечать за свои дела! Я, словом офицера, гарантирую — если они сложат сейчас оружия, никакой расправы мы им чинить не станем! Все, кто вовлечен обманом, избегут казни! Ну? Прикажите солдатам сложить оружие! Живо!
И тихо, хотя и слышно было всем, добавил:
— Их жизни сейчас в ваших руках…
Тишина стояла такая, что стало слышно, как пыхтит пароход на реке. Секунды тянулись, как капли масла на морозе. Стал как-то совсем тоскливо. Неужели?..
Первым не выдержал лейтенант, всхлипнул, и опустился на землю, закрыв руками лицо.
Длинно и затейливо выматерился унтер.
А потом и Балу, обернувшись, грустно посмотрел на нас, и сказал с тоской:
— Все, ребята. Клади ружья.
Прошла целая вечность, потом где-то позади справа звякнул о брусчатку металл.
Потом еще кто-то, тяжко вздохнув, звякнул оружием.
И еще.
А я все стоял, и думал — а чего это вот я теперь такой дурак? Ну чего стоило, таки взять, и стрельнуть? А сейчас если? Выходит, еще хуже дурак стану… Ну вот чего боялся? Максимум бы — убили. А теперь?
Все больше и больше народу клали карабин на землю, поверх пояс с патронами и хмуро отступали вобрат, к стене. А я так и стоял, держа ружье в опущенных руках. Не хочу я чего-то сдаваться. Ну уж его нафиг. Вот уж почти все и сложили ружья — остались только трое перед начштаба, я, один из минометчиков, да старик-сержант. Тот даж с плеча карабин так и не снял.
— А ну! — махнул нам рукой начштаба — Пошевелись!
Ишь, осмелел, смотрит соколом. Вон уже и подтягиваются офицеры, несколько солдат с сержантами.
А только все одно, если так захотеть — то вот ему в пузо шарахнуть я отлично успею. Это только кажется, что с винтовкой вблизи неудобно, а с коротенькой-то и подавно запросто. Вот только какой смысл? И опять же — чего я решать чужое полезу? И обратно — будут стрелять в меня, а попадут — как попало. А это не мое все же дело? Или как?
— Давай, давай! — машет нам пистолетом, подходя, комендант — Клади быстро оружие, все, ну!
— Кто не сложил оружия — будет считаться мятежником, и по законам военного времени — будет расстрелян на месте! — добавил начштаба.
Окружили нас уже плотно полукольцом, вот теперь и не рыпнешься. Все, глуши мотор, ставь на передачу. Приехали.
Тоскливо стало опять. Очень. Чего-то как-то впервые в жизни я вот так, значит, в плен сдаюсь. И причем, выходит, сдаюсь в плен, чтобы сдаться в плен еще раз, оптом. У что потом? А если не положу винтовку? Все одно же не отпустят. Эх, ну какого хрена! Надо было стрелять сразу! И чорт бы с ним со всем. Ну вот чего я размазывал — мое-немое? Отвечать боялся? Перед кем? Да выходит, только перед собой и отвечал бы. И чего? Испугался на себя брать? Ну, а теперь вот — выбирай, или шлепнут прямо тут или в плен…
— А раз так — сплюнул Балу — То, пожалуй что, и стреляй. Я уж лучше от пули, с оружием в руках подохну, чем в плен.
Сказал так, и револьвер в кобуру запихнул, приосанился так весь, и кругом, щелкнул каблуками, жестом наших разогнал, строевым отбил до стеночки, снова кругом, щелк — и встал, руки за спину, ноги на ширину погон. И смотрит на начштаба насмешливо. Эвон оно как. Унтер, снова выматерился, да и так же все сделал. Рядом встал. Ну, ни дать ни взять, хоть допрос коммунистов с них рисуй. Лейтенантик, хоть и только что плакал, да оглянулся на них затравлено, и чуть ли не бегом к ним, посередке встал. Выпрямился, дрожит весь…. Идейые, значит. Погибаю, но не сдаюсь.
А мне вот как?
Минометчик этот, стоит хмурый, пальцы аж белые, как карабин держит, губу закусил.
— Таааак — протянул начштаба — Ну… ладно. Сами выбрали. Так, остальные — а ну бросай таки оружие! А то с ними рядом встанешь!
— А и встану, вашбродь — старик шагнул к троице, встал рядом, оправился, попытался даже стойку смирно изобразить.
Смотрю, и минометчик этот, медленно так, карабин за спину — и туда же. Эвон какие, герой блин. Ну и как обычно…
В общем, шагнул и я к ним.
Ну, да дурак. Только, в общем, по жизни-то никогда особо умным в таком случае и не был. А тут еще как-то… совестно, что ли. Ведь мог же, мог, дурило, все….повернуть. Нет, не то что исправить, может еще бы и хуже было, но таки повернуть — мог. И может, там бы и сам решал. Может и не сам. А тут уже все, решать не дадут. А я такого не люблю. Принципиально. Вот потому и решил. Да и наплевать. Пошел и встал рядом.
— Ну… что ж. Раз так — то, по законам венного времени… — ишь ты, как, с выражением. И, похоже, таки не шутит. Грохнут сейчас нас.
— Эй, погоди! — Балу обернулся — Вы-то чего приперлись? А ну пошли отсюда! Йохан, что, опять с головой плохо? А ты старый куда?
— Даю последний шанс! — эвон как, благодетель, распинается — Сложите оружие и останетесь живы!
— Ну! Пошли отсюда! — машет на нас лапищей Балу — Чего встали? А ну, дай сюда!
Схватился за карабин, чорт здоровый, так ведь и отнимет… не драться же с ним..
— Вашбродь, это ж Йохан, с моей батареи — он и до того был на башку контуженный! А теперь вона — и еще раз зацепило — вишь, и бинтом повязана! Да отдай ты ружье, бестолочь! — это он уже мне. И вырвал таки карабин, зараза.
— Вахмистр… ну вот, как не совестно было… Эх, вахмистр — издевается, гад такой, начштаба-то — Ну, а вы, сержант?
— Я, вашбродь, уж точно тут. — старик, смотрю, полез в сумку, трубку достал, насыпал табаку, и кисет Балу протягивает — Я старый уже. Мне в плену не выжить. Да и то сказать — мне уважаемый мастер Берг на той неделе сказал — опухоль у меня под горлом. Все одно не больше года осталось. Чего мне терять.
— Хмм… А ты? — это он, значит, минометчику.
Но тот, сразу, по-матери его, значит. А, вот оно что оба-двое — братья они что ли, или еще какая родня, похожие. Тут унтер его вдруг дернул, минометчика, на ухо что-то буркнул, ружье забрал, и ко мне толкнул. Балу, смотрю, трубочку раскурил, на меня глянул, тихонько так сказал:
— Иди, Йохан, иди… Будешь в моих краях — зайди к моим.
И рукой махнул.
Нас с минометчиком тут же прикладами в общую кучу отпихнули. А мы, оба с ним, как во сне, не шевелимся сами даже. Балу стоит курит, со стариком переговаривается, унтер флягу достал и протянул лейтенанту, а потом и им перешло — видать во фляге не вода. Выстроились офицеры, комендант что-то про присягу и уставы понес, про неотвратимость наказания, и прочее. Потом повернулся к тем, кто у стены, и эдак, с превосходством — ну, мол, последнее слово ваше!
Унтер опять выругался затейливо, лейтенант — смотри-ка, сопля-соплей, а вид какой-то приобрел, выпрямился, сплюнул под ноги презрительно. Старик вообще стоит, как погулять вышел, трубочкой пыхтит. И Балу только и сказал:
— Огонь!
То ли от нервов то ли еще как — среагировали некоторые, грохнули выстрелы. Унтер завалился на колено, за живот схватившись, старика мотнуло. Потом еще выстрелы — залпа не вышло, вразнобой палить стали. И не по одному разу.
Затихло. Начштаба, кусает губу, идет значит к стене, на ходу револьвер заряжает, гильзы под ноги роняет и на ходу сапогом их — только летят со звоном… Подошел — тут стонет кто-то — кажется, минометчик. Руку с револьвером начштаба вытянул — а лапка-то дрожит… Второй рукой подхватил, и — бах, бах. Затих унтер.
…Нас по-быстрому обшмонали, отобрали личные вещи у кого были, все остатки амуниции и оружия, ремни сняли. Построили в две шеренги, повернули, и мы пошли, сопровождаемые конвоем из унтеров.
Проходя мимо, бросил взгляд, и картина, что увидел, как-то впечаталась в голове. Насовсем, как кислотой по металлу вытравили.
Балу сидел у стены, вытянув ноги, остальные лежали вповалку. Их так и не трогал никто. А в откинутой руке у Балу так все еще и дымилась его трубочка. Рядом с ними сидела санитарка и плакала.
Вот тут-то меня и накрыло.
Даже, кажется, чуть в сторону повело. И в целом — словно по голове ведром двинули. Аж в ушах не то свист, не то звон какой. И легкость такая в теле… или наоборот, онемелость. Как не мое все и вообще все ненастоящее, сон это все.
Не видал я такого раньше в жизни. Чтоб вот так. Никак не ожидал. Как обухом по голове оно мне, значит. Вроде всякого навидался в той жизни, и во всяком дерьме купался, а такого не видал.
Потом еще запомнилось — мимо главного корпуса шли — и стоят там двое, в ненашей форме, песочная такая, и покрой иной, по всему — офицеры, и смотрят с интересом. И один из них так насмешливо спрашивает идущих впереди офицеров — мол, что это у вас тут, господа, за действо такое? Я, надо сказать, ожидал — язык там другой, или хоть акцент — нет, ничуть. А комендант, сука такая, аж сияя, даже не ответил — нет, он, падла такая, натурально им ДОЛОЖИЛ — бунт, мол был… а мы его усмирили, зачинщиков перестреляли а этих — под замок!
— Бунт? — спрашивает их офицер — А по какому поводу? Воевать отказывались? Так вы же вроде как сдаться согласились?
_- Так точно — не, ну смотри, блядь какая, только что в струнку не тянется — А вот они не подчинились, воевать хотели!
Тут ихний-то, на нас так, с удивлением даже посмотрел.
— Ну-ну, говорит — интересно у вас тут все, господа, устроено…
До того уж мне от этого погано стало, что и не сказать.
Даже и не помню, как дошел до гауптвахты, и вместе со всеми забился в небольшую камеру. Присел на пол — скамьи на ночь только приносят, и сидел, даже не слыша разговоров. Да и не разговоры вокруг были. Кто-то что-то буркнет, ему так же коротко ответят, и опять тихо. За окном кто-то ходил и бегал, команды были слышны. Потом кто-то прошел, двое, и со смехом так «…да, Арри, они сами своих солдат загнали в казематы и остались охранять, остальные сидят у себя под честное сло